Читать книгу Байкал. Книга 3 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 4
Часть 15.
Глава 4. Возвращение и бегство
ОглавлениеАрик болел кряду двенадцать дён. И не раны, что я уврачевал скоро, терзали и ослабляли его. Я впервые не мог поднять кого-то быстро, как всегда, не больше суток проходило от момента, когда я брался спасать кого-то, а то целое село или город и выздоравливали все, а тут… И понимал я, что тоже виноват в том, что Арик так ослабел, и ничего поделать с этим я не мог. Легко вместе биться против общего врага, но когда его не стало мы снова повернулись лицом к лицу в вечном противостоянии. Не было бы Аяи между нами, может быть, мы и просуществовали бы снова достаточно долго в мире и согласии…
Я приехал в Авгалл на другой день после похорон Могула, и явился во дворец к моей дочери, что теперь осталась при троне своего сына, ещё отрока, Кассиана. Я понимал, как непросто сейчас придётся ей, и хотел предложить свою помощь. Но, кроме того, и получить доступ к страже и пустить её по следу Аяи, одному в такое время, когда всё перемешалось в царстве, когда потоки наших и пришлых людей беспорядочно двигаются по всем городам и весям, перетекая, входя и уходя, не обустраиваясь, искать было бы несподручно.
Арлана приняла меня вместе с Кассианом, мне даже показалось, что теперь она ни на шаг не отходит от сына, будто саму себя уговаривая, что она при нём для того, чтобы помогать ему стать настоящим царём, но на деле ей самой хотелось быть полновластной царицей, может быть, хотелось этого всегда, только теперь представилась, наконец, эта возможность.
– Счастлива видеть тебя живым, батюшка! – приветствовала она меня, улыбаясь, впрочем, довольно холодно. – Как обнаружили пустой престол похоронный, так и рассчитывали, что ты в силу природы своей живой остался. Царь Кассиан гордится, что он внук самого великого предвечного Эрбина. Так ведь, государь?
Кассиан взглянул на мать вопросительно и кивнул мне.
Я не заметил следов слёз или тяжкого горя по потере мужа, напротив, несмотря на траур в городе, во дворце и одеждах её самой и Кассиана, она была бела и свежа, никаких следов слёз на лице её не обнаруживалось.
– Чай царица, не баба из деревни, не должна по полу от горя кататься, волосы на себе рвать, мужа потерявши? Горе то, для всего Байкала горе, но мне силы на управление царством нужны и на слёзы их не хватат, – сказала мне на это тихое замечание моя дочь. – И больше того, не на меня в последнюю свою минуту глядел мой супруг, ты вем…
Вот об этом я и хотел поговорить. Я не видел, как умер Могул, в этот миг я сам помчался к Завесе, удерживая Арика за руку.
Я отвёл Арлану в сторону, чтобы сын её и Могула не слушал, чтобы в царственности своей не сомневался, тем более что найдутся вороги, что не преминут ему ещё напомнить и попенять, что он сын царицы, чья царственность под вопросом, а значит и его собственные права на трон. Я спросил мою дочь так, чтобы она не могла даже заподозрить меня в собственном интересе к Аяе:
– Где же та, мукомолка? – старательно изобразив небрежность, спросил я. – Убита?
– Да если бы! – ответила Арлана, с досадливым вздохом. – Утекла кудай-то, никто не видел после, как разметала всё войско вражье. Сказала великодушно, что истинная царица – я, будто долг отдала, а что мужа на веки захватила и так и не выпустила из когтищ своих стальных, это…
– Погоди, Арлана, что значит, разметала? – изумился я, не понимая.
Она с удивлением посмотрела на меня, но, будто вспомнив, кивнула:
– Ах, да! Ты же… Арий тоже живой, стало быть?
– Живой, как я мог позволить ему умереть? Так что с воями вражьими?
И Арлана рассказала мне то, чего мы с Ариком не видели… Этот рассказ я повторил после ему. Он, ещё очень бледный и слабый, слушал меня, полулёжа в большой горнице с распахнутыми по случаю жары окнами, где ходили за ним Серая и Белая.
– То есть как это молнии с небес? – изумлённо спросил Арик, приподнимаясь.
– А вот так, Ар, я сам не видел, как и ты, всё с Арланиных слов, что видела сама, то и рассказала, а она к ней относится так, что приукрашивать не станет, напротив, приглушит и пригасит, но Арланины слова: Аяя в воздух поднялась как даве с Мареем, но уж одна, чёрны тучи собрала, едва не в кулаки, и молниями на врагов обрушила, не она, не в нашу пользу могла решиться битва. А если и в нашу, сколь полегло бы байкальцев там…
Арик смотрел на меня, качнув головой, волосы от лежания сбились на затылке. И проговорил как зачарованный:
– Предвечные так не могут, Эр… Управлять небесами – это в ведении Богов.
Я лишь пожал плечами:
– Мы с тобой не видели своими глазами, а что видела Арлана, кто теперь разберёт, что ей со страху померещилось, что на самом деле было. Я, к примеру, вообще не знал, что моя дочь войско собрала и на подмогу шла следом, добрались они как раз к гибели Могула… Ну, и нашей тож.
– Н-да, странно… И удивительно, – Арик, прикрыл глаза, опустив затылок на подушку. И добавил, почему-то: – как всегда.
А следов Аяи не могли найти и многие десятки стражников, что я тайно послал на её поиски. Но этого я не знал ещё в тот день, это узнается только в течение месяцев и даже лет. Никто ничего не видел и не знал об Аяе.
Арик поправился и сам пустился на поиски Аяи, об их результатах я не знал, как он не знал о моих. Выздоровев, он поблагодарил Серую и Белую за заботы, сердечно попросил прощения у Игривы, что занял её дом так надолго и обнял меня на прощание. Я, как и обещал, дал ему и одежду, и коня, я подвёл его к границе своих владений, открывая перед ним проход, через который мог прошествовать только я, и остановившись здесь на мгновение, мы посмотрели друг на друга.
– Когда свидимся? – спросил я.
Арик пожал плечами. Он сильно похудел и хотя телесно был совсем здоров, но душой страдал и я это видел, я даже чувствовал его боль, словно она была моей, однако уврачевать его душевные раны мне было нечем, даже, если бы я захотел.
И всё же теперь, когда Аяя снова потерялась, я смягчился сердцем и сказал:
– Быть может… Ар, когда ещё такое было, что мы можем, не скрываясь жить среди людей, быть может, и пользы принести? В управлении царством помочь? А?
Арик посмотрел на меня, усмехнувшись:
– Ты сам веришь в это? Хотя когда-нибудь был толк от того, что мы с тобой оказывались возле трона?
– Ну не так мало толка было от нас, – возразил я. – В конце концов, если бы не я, может быть Марей никогда и не стал бы Могулом. И… Не мы бы, нашим никогда не отразить нашествия полуденцев! – горячо ответил я, понимая, что главное, что было нами двоими сделано для победы, придумал и провернул всё же он, Арик.
– Чёрные дни были, Эр – холодно сказал Арик. – Теперь рассеялись, теперь от нас снова большого добра не будет, ты ведь помнишь, всегда было так-от, – возразил Арик, не желая признавать своего доказанного перед всеми величия, не находя его таковым снова. Противный, неугомонный скромник, кого он хочет обмануть?..
– Что, опять в лес куда забьёшься?
Он посмотрел на меня, и я понял, что мне он не скажет. Потому же, почему я не говорю, что отправил несколько отрядов по Байкалу, искать Аяю…
…Ни с чем вернулись отряды Эрика, как ни с чем вернулся и я, когда обойдя все без исключения сёла и города, облетел все леса, и не нашёл и следа от ноги её. Я заходил в каждый дом, я разглядел с самолёта каждое дерево, пещеру, я так хорошо изучил всё приморье, что мог быть уверенным: Аяи нет на Байкале. Никто, ни один человек не видел её после битвы, большая часть людей вообще склонялась к тому, что она так и не спустилась с неба, после того, как взмыла в него. Все без исключения знали и передавали с всё возрастающим восхищением и подробностями то, как взмыли и парили над всеми Могул и его Аяя, его любимая, которую он потерял и безуспешно искал столько лет, по которой носил траур, не найдя, и вот, в последний миг…
– Она к нему с неба спустилась и на небо его и забрала к себе…
– Ясно мёртвые к мёртвым…
– Аки лебедь белая слетела к нему и подняла на крыльях в небеса…
– Но стрелы всё ж достали его…
– Ох… и умер наш Могул, как ни держала его его светлая лебедица…
– И тогда взмыла к облакам и собрала тучи и молнии в руцы свои и поразила всех ворогов-от молниями прямо в темя!..
– А после… После уж мертвеца подняла на крыла свои и унесла с собой, чтобы больше никогда не возвращаться…
И всё это с придыханием и священным трепетом. Так что стала Аяя и её Марей теперь легендой живей и ярче, чем наша с Эриком. Впрочем, и мы превратились уже совсем в подобие Богов, великим сочли наш вклад в победу. Но мне это сердца не облегчало. В отличие от Эрика, он купался во славе и власти, которую получил теперь. Его дочь с удовольствием избавилась бы от него, отодвинула бы, будь он обычный человек, но великий Эрбин – это скала, которую ей было не осилить.
Я же в Авгалл не приезжал много лет. Я не мог простить Эрику и того, что он отнял у меня Аяю и пусть косвенно, но послужил виной тому, что было потом, я не мог простить ему и то, что он спас меня и заставил жить одного, обездоленного и потерянного… Уйди я за Завесу, я хотя бы не мучился бы теперь этой болью. Но от этих мыслей меня избавило неожиданное явление: во сне я увидел нечто, это было явление и не похожее на человека, но с человеческим голосом, а как оно выглядело, я не мог понять, я не видел лица или хотя бы тени, я лишь слышал голос. Голос же был женским. И вот этот самый голос сказал мне:
– Стыдись, предвечный Арий, брат многое отдал за тебя, и многое на себя взял, столько, сколь мало кому унести, а ты сердце на него держишь! Ничего не решил бы твой уход ко мне за Завесу. Аяи здесь нет! А ты без неё тоскуешь, твоя душа без неё не может существовать в полноте и силе, даже здесь у меня за Завесой, и отсюда рвался бы к ней, я такое видала, морока одна. Так что не стремись сбежать от самого себя, ищи её среди живых. Ваше с нею назначение быть вместе, не напрасно её привели к тебе Боги. А за Завесу ко мне когда спуститесь, оставив бренные тела на земле, я буду рада!
И захохотав, исчез…
Если Аяя жива, а она жива, то куда пропала, куда могла уйти, куда, если знала, что мы живы? Не хотела больше видеть меня? Потому и ушла? А если умерла?
Но Эрик, которого я ещё раз спросил об этом уже спустя несколько лет, ответил уверенно, что за Завесой её нет. Впрочем, замявшись, он признал, что Повелительница Той стороны сказала ему, что Аяина тень блуждала возле Завесы некоторое время, либо было больна тяжко, либо…
– Что? – нетерпеливо спросил я.
Он пожал плечами, сомневаясь:
– Быть может… желала смерти… Марей умер, может быть… Али… – он взглянул на меня и отвернулся, словно не хотел произносить того, что произнёс: – али по тебе тоскует всё же… ежли думает, что померли мы… – поморщившись, сказал он и отвернулся…
…Сказал, верно, потому что так думал. Искренность в этом далась мне тяжело, но сейчас, когда прошло несколько лет, в течение которых мы с Ариком не виделись, и ничего не знали об Аяе, произнести это было легче.
Я действительно успокоил своё сердце близостью к трону, хотя стал полноценным советником только со смертью моей дочери. Кассиан, в отличие от своего прадеда-тёзки, отодвинутого от него временем на тысячу с лишним лет, и приближен моим родством вплотную, оказался слаб и подвержен влиянию. Вначале влиянию Арланы, оказавшейся властной, сильной и оказавшейся в своё время тени Могула только потому что сильнее его вообще никого не было. Но судьба так и не позволила ей выйти из тени, она последовала за мужем всего через два года и я оказался вплотную у власти, близко, как никогда раньше. Кассиан во всём доверился мне, вообще переложив мне в руки все бразды правления. Даже повзрослев, Кассиан жил своей жизнью самого обычного горожанина, только что обретался во дворце, восседал на троне в нужные моменты и говорил те слова, которые я вложил в его уста. В остальное же время он предавался охотам, и своей семье, женившись, он был очень счастлив, влюблён в свою жену, нарожавшую ему уйму милых ребят. И так продолжалось пока уже сын моего внука не сел на трон. Но и здесь я остался там же, потом ещё сменился царь на троне…
Сколько прошло лет так? Сколько? Я не знаю, я опять перестал считать. Я успокоил свою душу тем, что наконец, наслаждался тем, что, не называясь царём Байкала, на деле я им был. Свет великого Эрбина теперь не мерк, я мог всё время быть среди людей, не пряча больше своего величия, своей сути.
Чем занимался всё это время мой брат, я не знаю. Он редко появлялся в Авгалле, а может быть, и нередко, но я не видел его, я знал, где он живёт, между прочим, в том самом доме недалеко от Каюма, который он порушил своим гневом, когда явился за Аяей. И мы встречались с ним, но очень редко, он не хотел видеть меня, и мне казалось, что винил в том, что он не может найти для себя жизни. Я же наезжал к нему на берег. Дом он отстроил заново, благоустроил и весь берег, здесь была у него и лодка, возле заново отстроенной им пристани, взамен разрушенной, на которой он ходил по Морю, он завёл и скотину, по своему обыку, любитель простой деревенской жизни, то ли со скуки держал коров и коз этих. Построил и башню какую-то странную, с которой он, оказывается, наблюдал за небом и звёздами, записывая все свои наблюдения и накопил целую светлицу ларей и полок с записями. А кроме того, мастерил всевозможные непонятные и даже загадочные приборы и приспособления, показывал мне, рассказывая для чего они: был один, чтобы предсказывать дожди и метели. Другой показывал с точностью положение всех главных светил на небе в каждый момент времени, сейчас и в будущем.
– Зачем? – спросил я.
– Как зачем? – искренне удивился Арик, не понимая, почему для меня кажется лишним вся эта ерунда с изучением светил и тем более их движений вокруг земли. Вот как, спрашивается, это влияет на мою жизнь?!
Он пожал плечами.
– Не знаю, как, может быть и не влияет, – сказал немного обескураженный мной Арик. – Но если они там есть и мы среди них, надо понять, для чего они… Мы же пытаемся понять, для чего мы.
– Я не пытаюсь, мне всё ясно, – спокойно сказал я.
– А мне нет…
Неисправимый мечтатель, всегда живший немного над землёй, несмотря на всех своих коров, кур и коз.
Но самой большой его гордостью были часы. Именно так, он так назвал части, на которые разделил время в сутках, а эти части ещё разделил и назвал минутами:
– Минует кратко, не замечаешь, потому минута, – с воодушевлением говорил он, взглядывая на меня. – Но не слишком и мала она, в минуту твоё сердце ударяет шестьдесят раз, а в каждом часе таких минут тоже шестьдесят.
Слушая его измышления, я понял, что слышал это от него уже, давно и то было связано с Аей. Я не стал спрашивать, я вспомнил сам, те самые её цветочки и их лепестки, все эти числа, в которых он тогда разобрался, разглядывая её вышивки. Я не стал говорить, но понял, что часы это было его воспоминанием или мечтанием, али тоской по ней.
– Ты оженился бы лучше, – сказал я. – Всё веселее.
Он посмотрел на меня без упрёка и сказал только:
– Нет, это не для меня.
– Как же ты без женщин?
– Никак, – он взглянул на меня, – я вовсе не без женщин. Я никогда без женщин не был, зря ты так решил обо мне. Но… жениться – нет, это… больше не для меня, близость без близости – этого я больше не смогу.
Значило это, что он не верит больше женщинам или ему не нравится никто из-за неё, или он всё ещё по ней тоскует, как я тосковал в тайне даже от самого себя. Просто я умею жить в удовольствие, хоть что у меня в мыслях и на сердце, а он – нет. Поэтому я, конечно, женился снова, когда Игрива покинула меня и ушла за Завесу в своё время. Теперь только я не жил сразу на две семьи, мне хватало одной, но будь их и десять одновременно, всё равно это было совсем не то, что было у нас с Аяей. Хотя с ней было совсем не так, как мне хотелось бы, как мечталось, как могло бы быть, и воспоминания о том, что я страдал из-за чёртова Арикова похмелья и не мог вполне насладиться каждым мигом, и то, что она всё же сбежала, улучив момент, то есть я держал её в плену, всё же омрачали тот свет, которым озарена была моя душа при каждой мысли о тех днях и об Аяя вообще. Но может быть, именно поэтому мне хотелось всё вернуть, всё исправить, всё сделать так, как надо. Чем я хуже Арика? Почему она не бежала от него к Марею… хотя Марея я очернил… я путался в своих мыслях и чувствах об этом. Я начинал думать, что от меня она убежала, опасаясь Арика, ведь ушла прямо накануне его явления…
Теперь Марей стал легендой не хуже нас с Арием, только легендой смертной, а потому с каждым годом всё более великолепной, идеальной и непревзойдённой и изумительной, мы же отныне были рядом и поэтому начали терять блеск… Это человеческая жизнь коротка, а для нас десятки лет проскакивали так, что мы не замечали их. И всё же я начинал чувствовать это, мне стало даже приходить в голову, что для возрождения былого величия надо бы куда-нибудь исчезнуть снова. Но так не хотелось опять отправляться в ссылку… А, похоже, срок не просто подходил, а может быть, и вовсе был упущен.
Во дворец в Авгалле Арика было не заманить, по-прежнему, он помогал ратаям в их страданиях, как Галалий, но теперь пошёл дальше: выучил даже нескольких лекарей, один из которых, Вегор, после создал что-то вроде училища в Авгалле, где хранились списки с усовников, куда приходили учиться и последующие поколения лекарей, построили даже больницы в городах, бывших столицах царств и это тоже придумал Арик, причём лечили там бесплатно, а плату лекарями и помощникам должно было платить из казны. Не желая спорить с тем, что это благо, я не стал возражать против этого, что очень полюбилось народу Байкала, значительно приросшему, надо сказать, за время после нашествия орды полуденцев. А средства на эти все его благости мы брали из налогов, которые платили все, богатые – много, бедные чуть-чуть, но тоже, на этом настоял я, считая, что если бедняки не смогут участвовать в накоплении общего богатства, то не смогут считать, что вправе получать помощь в больницах. Казна казной, но люди должны понимать, что они не нахлебники и не дети, если их защищают и лечат, то они тоже должны содержать и правителей и тех, кто народу служит. Все ради всех.
Города наши стали больше, и дороги мы построили, это уже была моя заслуга полностью, и строили мы их сначала между столицами, а после уже стали соединять и деревни, и сёла, появились и объездные дороги, хотя главной дорогой всегда было и осталось Великое Море, по которому летом ходили корабли и лодки во множестве, а зимой по льду все расстояния становились ещё меньше, так было во всю историю Байкала больше всего люди ездили из конца в конец царства по воде, то есть по Великому Морю.
Но ещё после полуденного нашествия Арик настаивал, что необходимо придумать что-то для охраны границ и дальних дозоров.
– Дальних дозоров? – удивился я. – Что ты думаешь, наших ратников посылать в какие-то разведки?
– А ты хочешь снова нежданно оказаться нос к носу с ордой, взявшейся неизвестно откуда?
Он, конечно, был прав совершенно. И пришлось создать и такую, совершенно новую стражу, которая занималась только охранением границ Байкала. И подумывать, не построить ли стену вокруг. Но с этим Арик не согласился:
– Приморье растёт и ширится, что же ты будешь душить людей стенами?
– Под защитой всегда душно, – возразил я, но стен возводить мы всё же не стали.
Вот так за прошедшие годы мы не уронили того, что создал некогда великий царь Байкала Могул. И снова Байкал расцвёл, как мечталось, думаю, и Марею, ещё юноше, и мне самому и, наверное, Арию.
Лет через сто пятьдесят или больше Арик внезапно собрался в дорогу и уехал, оставив мне свой дом на берегу. Я не люблю его отлучек, начинаю тосковать и слабеть из-за них, но остановить этого упрямца всегда было невозможно. Он даже позвал с собой, но я поспешил отказаться и сразу пожалел, что меня держало? Очередная семья? Увы, нет, желание оставаться великим Эрбином всего лишь, тщеславие, похоже, было моим главным грехом…
При расставании я спросил его:
– Ты узнал что-то… ну… – мне не хотелось произносить имя Аяи, чтобы не показать, что я сам до сих пор не могу перестать думать о ней, как это ни глупо.
Но получилось ещё хуже, Арик догадался, о чём я не договорил, и, хмурясь, отвернулся, а через несколько мгновений произнёс:
– Нет, Эр, пришло время уйти… Тошно стало на Байкале.
Это испугало меня:
– Совсем?
– Нет, – мягко ответил он, и глаза блеснули особенно тепло. – Я вернусь… Скоро.
Скоро, в нашем понимании это могли быть сотни лет…
Всё верно, всё именно так и было. Эрик достиг того, к чему стремилась его душа уже многие сотни лет, он, наконец, сделался полновластным правителем Байкала. Пусть он не сидел на троне и не носил короны, но был тем, кем ему всегда хотелось быть. Вторая тысяча лет явно лучше удавалась ему. В отличие от меня…
Я отправился скитаться по свету, без определённой цели, перелетая на своём верном самолёте с одного места на другое, жил некоторое время в новом месте, изучая языки, обычаи, а их было много, новых и незнакомых, хотя везде похожих, в общем, на наши. Люди даже в иных, иногда странных, но чаще прекрасных местах жили всё равно одним и тем же: убивали, создавали, боролись с хищными животными, выращивали урожай, любили, рожали детей, алкали власти, боялись, воевали, всё одно и тоже, всё тоже, что и у нас. Я понял, что отличия заключаются в мелочах, но не в главном, и путешествие мне вскоре наскучило.
Следов Аяи нигде не находилось, словно она улетела на небеса на самом деле. Отчаяние охватывало меня. Я не понимал, куда она могла так хорошо спрятаться? А временами сходил с ума от того, что не могу успокоиться и перестать искать её. Перестать думать о ней всякую минуту, перестать чувствовать себя неполноценным, половинным, почти удушенным. С того дня, как вернувшись домой я не застал там Аяю, я так ни разу и не почувствовал себя прежним. Я не мог уже вернуться в себя того, каким был до неё, я хотел этого, я делал для этого всё, я зажил прежней жизнью, какая была у меня до неё, я очень много и без устали работал, создавая то, чего не было раньше, открывая для себя то, чего не знал раньше. Теперь я старался не только для себя самого открыть новое, но и передать это остальным людям, а потому, записывая, передавал списки другим, тем, кого могу теперь назвать моими учениками, а они в свою очередь воспитали других. Но и это не спасало. Хлебнув иной жизни, я не мог жить прежней и не мог начать и новой, какой-то совсем не похожей ни на старую, ни тем паче на то, что было с Аяей.
Я хотел найти хоть кого-нибудь из таких как я сам, из предвечных. Я слушал очень внимательно рассказы о богах, подозревая, что за них часто принимают как раз нас, предвечных, что настоящие Боги всей этой ерундой, что придумывали о них, конечно, не занимаются. Но найти себе подобных было так же непросто. Никто ведь не говорил такое о себе окружающим людям, как и я не говорил этого никому. Встретить и, главное, узнать так предвечного можно было только случайно. Но мне долго не везло. Может быть я встретил их уже уйму, но так и не понял этого? Но в это не особенно верилось, мне почему-то всегда представлялось, что такие как я всё же должны отличаться от обычных людей и выдавать себя этим. Хотя, чем, спрашивается, отличался я сам от остальных, если не начинал кудесить при людях?..
И всё же случай однажды привёл меня в небольшой город где-то на берегу совсем иного моря, которое никто не называл великим, а звали Срединным, на краю пустыни, на далёком западе от нашего Байкала. Белая и сухая земля здесь, казалось была пропитана солью, словно она потела, как потел я, мучаясь жарой, и выступала на поверхности мелкой солью и пылью. Люди здесь были в большинстве своём темноволосы, многие кудрявы, очень многие красили головы и бороды в черемный цвет при помощи странной местной травы, чем очень удивляли меня, у нас никогда не считался красивым такой цвет волос, да и красноволосых среди байкальцев было немного.
Вино здесь было не в пример нашему, густое и сладкое, почти как мёд и пахло местными девушками – терпко и пряно, словно впитало жаркое солнце и тепло сухой здешней земли. А вот зелена вина не водилось, поэтому, чтобы почувствовать опьянение надо было налиться основательно. И я после долгих уже лет воздержания от выпивки позволил себе изрядно набраться. Сразу мир стал как-то приветливее, женщины, сновавшие вокруг все сплошь аппетитные милашки, шутки окружавших меня ярыжек смешны, а моя жизнь не разбита, но вся у меня впереди. Всё же пьянство делало меня счастливым, как оказалось…
И вот я просидел в этом «счастье» несколько дней в неизвестном умете-кружале, не чувствуя похмелья, которое за меня, должно быть, испытывал Эрик. Подумав об этом я расхохотался, интересно, может быть, на таком расстоянии он всё же не мучился так, как если бы я был рядом?.. И это казалось мне таким смешным, что я опять взялся хохотать.
Ко мне подошёл местный целовальник, весь седой уже, но крепкий длиннобородый человек, я приметил его сразу, за живой взгляд быстрых и ярких глаз, а после и думать забыл.
– Идём-идём, проезжий господин, отдохнуть тебе пришла пора, – приговаривал он, провожая меня в какую-то горницу. А всё у них тут почему-то с удивительно низкими плоскими потолками, кедры я видел до самого неба, а потолки прямо на головы себе помещают, отчего это?..
– Ишь ты, о чём мысли-то тебе приходят, юноша. Откуда ты родом? По наружности твоей вижу, нездешнй.
– Издалека я, дедуся! От Великого Моря, от Байкала! – восхищаясь своим Байкалом, произнёс я.
– Великого, ишь ты… И что, больше нашего? – усмехнулся он, подтолкнув меня на широкую лавку со спинкой, наши без спинок, стены спинами подпираем, а здеся – нет, спинки делают для удобства, в богатых домах, думаю, так и резные, красивые.
– Може, и не больше, а Великое! – смеясь, сказал я.
– Ну-ну, может и так, – продолжая усмехаться, проговорил целовальник, наливая мне в кубок вина. – Ты рассказал бы?
– О чём? О Байкале? – удивился я. А подумав, добавил: – что расскажешь о… родине.
– А то и расскажи, что думаешь о ней, что чувствуешь, о чём сердце твоё ноет, и почему так далеко унесло тебя от родины. Али счастья на чужбине ищешь?
– Какое же счастье на чужбине? – сказал я, не удержавшись.
– Так что же ищешь?
– Почему ты решил, что я кого-то ищу? – проговорился я неожиданно для самого себя.
Старик, который теперь, при ближнем рассмотрении был вовсе не старым, вначале я удивился, что у него молодые глаза, а теперь вижу, человек он молодой, не старше меня, а отчего показался таким… так он, как я, глаза отвёл мне, но я разглядел всё же, даром, что пьяный. Этот опять засмеялся, очевидно, заметив, как я переменился в лице, глядя на него.
– Признал-таки брата по несчастью, – засмеялся первый из предвечных, кого я встретил не на Байкале.
– По несчастью? – удивился, было, я.
– А ты себя счастливым полагаешь? Чего же рыскаешь тогда, покинув страну, которую любишь и лучше которой не знаешь.
– А ты? Где твоя страна?
Липовый целовальник улыбнулся, но уже без насмешки, подал мне кубок.
– Выпей, хмель отпустит.
– Думаешь мне надо, чтобы отпускал? Для чего я пил тогда, по-твоему?
– Ну, захочешь, после снова нальёшься, – сказал новый знакомец.
Я взял его зелье, что ж, после так после, а то может и не захочется. Ведь столько времени я искал его, то есть не именно его, но получается… Ох, заплутал пьяный ум, действительно прояснить, прочистить надоть. Я выпил зелье в несколько глотков, на вкус оно было точно яд, запах резкий, вкус такой, что у меня перехватило горло и проливаться дальше не хотело. Но я всё же заставил себя выпить…
В голове стало яснеть по мере того, как гадкий вкус таял на языке и испарялся запах.
– Меня зовут Мировасор, – сказал знакомец, и когда я поглядел на него, лицо его, действительно, начало яснее проступать перед моим взором.
– Ну и имечко… – пробормотал я себе под нос. – А я – Арий.
Мировасор хмыкнул, и сказал, качая головой:
– Ну, что же, твоё имя, конечно, благозвучнее. Но, Арий, имена мы не сами выбираем.
– Прости, Мировасор, я… – смутился я своей высокомерной манерой, к которой привык за свою долгую жизнь.
Но Мировасор был снисходителен, даже как-то благостен, тоже доволен, что себе подобного встретил?
– Ничего, Арий, мы все таковы, неизбежно мы становимся заносчивыми и глядим поверх голов, когда осознаём свою исключительность, своё превосходство и своё одиночество. Ничего не поделаешь, – сказал он.
– А что и делать? Мы исключительные и невозможно лицемерить, что мы как все прочие. Хуже другое…
– Другое? Что угнетает тебя? Неужели потери до сих пор на тебя действуют? – удивился Мировасор.
– Нет, я никогда и не страдал по-настоящему из-за этого… – признал я. – Но я жалею, что жизнь моя бесконечна и я не могу умереть.
– Можешь. Никто не мешает, бери Смерть за руку, Завеса всегда распахнута для идущих. Но ты лукавишь, когда говоришь, что желаешь смерти. Все лукавят, – сказал Мировасор. – Однако неподдельную тоску я вижу в глубине твоих глаз. Что угнетает твоё сердце, Арий? Кого ты всё же потерял?
Я помолчал, раздумывая, сказать или нет, но потом подумал, а ведь он может что-нибудь знать об Аяе. Прошло столько времени, он может быть встречал или подскажет, как искать предвечную. Потому я, сам не заметив, рассказал всё. Мировасор выслушал, не перебивая, с интересом, но без удивления.
– Я эту историю слышал, и всё гадал, правда, что было у вас там, на Байкале или оброс легендами героизм обычных людей, без вмешательства предвечных. Обычные смертные проявляют такие чудеса мужества, на который мало кто из предвечных способен, сохраняя свои бесценные жизни, – сказал он.
– Это довольно отвратительно, не так ли? – сказал я. – Что обыкновенные люди выше и совершеннее нас?
– Это обычное дело, – невозмутимо сказал Миравосор. – Любой дар отбирает часть души, красота нередко сосуществует с глупостью или алчностью и безнравственностью, ум с ними же, сила с жестокостью и…
– Настоящая сила и красота всегда чисты и высоки, ты не прав! – не согласился я.
– Настоящие… – улыбнулся Миравосор снисходительно. – Мало, кто видел настоящие, то есть живущие в самой душе, настоящий совершенных, безупречных людей. Их, по-моему нет, и если ты считаешь иначе, то вероятнее всего в тебе говорит ослепление.
– Никакого ослепления, я всё видел и вижу ясно, – возразил я, чувствуя, что раздражение против его спокойного и высокомерного обыка говорить, растёт во мне всё больше. Он вёл себя со мной, как мудрый старец со щенком-подростком. – Я вижу ясно и свои чёрные пятна и кривые стороны, и тёмные смердящие углы, где прячутся призраки зависти, ревности, злости, нетерпимости. Но я знал таких, кто не имел этих смердящих гнилых червоточин.
Мировасор засмеялся, обнажая крепкие зубы. Он довольно красив, в его лице с широким лбом, немного нависающем тяжеловатыми бровями над небольшими тёмно-серыми глазами, крупным носом с небольшой, высоко расположенной горбинкой, похожей на уступ, а не на кривизну, большим квадратным подбородком и большим чётко обрисованным тёмным ртом, чувствовалось вечное спокойствие. Вечное, в этот момент я понял, что он старше меня на многие сотни, а может быть и тысячи лет, потому и говорит со мной так снисходительно. Ему кажется, он видел всё. Может и так, но он не видел того, что видел я, как двое влюблённых поднялись над землёй, и как стрелы попадали только в одного, не задевая другую, потому что их отклоняла его любовь, любовь смертного…
– Ты прав, Арий, я видел всё. Или очень много. И старше тебя в десять раз, я собирал мудрость и чудеса по всему свету, я искал таких, как я сам, предвечных, и находил их, я составил книгу-послание для нас, приходящих в этот мир, вернее для тех, кто призван вводить в наш сонм тех, кто родился предвечным. Я…
– Ты?.. Ты составил ту книгу?! – воскликнул я.
Он засмеялся, кивая.
– Так ты читал её? Кого же ты ввёл?
– Ту, кого теперь потерял, – выдохнул я, опустив голову, потому что мне не хотелось признаваться в этом, никому и никогда. Тем более ему, кто умнее и многоопытнее. Но я сказал, выпустил этим пса, дракона, чёрт его знает, что, искусавшего изодравшего моё сердце. Теперь этот господин Безупречность и «Всё знаю и видел» поднимет меня на смех.
Но он не засмеялся, не покачал головой, как делают взрослые, заметив глупую оплошность малыша. Он изумился так, что у него вытянулось лицо, он даже выпрямился.
– Ты… полюбил?! – спросил Миравосор, глядя на меня так, словно видел перед собой диковинку. – Я не видел предвечных, которые… Как тебе удалось? Не понимаю…
– Да как… Я приворожил сам себя, в твоей книге написано, не вести себя с той, кого посвящаешь, как с женой, а я… Я не послушал… Я… – пробормотал я, готовый провалиться сквозь землю из-за того, что вынудил самого себя признать это. – Ежли я не могу быть с ней, не мил ей, не нужен, ежли я такая тягость, Мировасор, подскажи, как снять этот приворот, как мне избавить себя от оков, которыми я сам…
Но, к моему удивлению, он отмахнулся, качая головой:
– Приворожил?! – и расхохотался!
Из-за этого мне немедля захотелось пришибить его, этого наглого и уверенного мордоворота, считающего себя таким непогрешимым, таким всезнающим и многомудрым, что зачесались кулаки. Нет, каково?! Я открыл ему сердце, признаваясь в том, о чём не знает даже Эрик, да что Эрик, сама Аяя не помнила, что было в тот удивительный день её посвящения. А этот выскочка, даже выслушал без особенного внимания и насмехается теперь! Уверен, будь он с виду таким, как представился вначале, мне не пришло бы ни в сердце, ни на ум злиться, а так молодой и нагломордый мужчина насмехается самым бесстыдным манером!
Но, оказалось, что я поспешил яриться, потому что он сказал:
– Чепуха это, Арий, это я написал лишь для острастки, чтобы не лезли к молодым девицам, я знаю мужчин, кто не воспользуется таким великолепным поводом и не сделает новообращенную покорной наложницей? Вот то-то, пришлось пойти на небольшой обман, или лукавство, как ни назови, но… Лишь ради блага женского слабого и зависимого пола, – он развёл руками, извиняясь, руки у него небольшие, не подходящие к телу, не привык он ими ничего делать… – А потому, Арий, утешься, никакой ритуал над собой ты не совершил, никаких оков не наложил на себя тем, что и как тогда сделал. Да и вообще никаких кудес, никакого баальства, как говорят у вас, чистая и довольно простая наука: один Сильный может отверзнуть другого, открыв каналы Силе, вот и всё. Нельзя не открывать, это необходимо. Сила, перетекающая из Земли во Вселенную и через Землю и через всю Вселенную обратно, используя предвечных, как русла, как звенья, проводники, связанные между собой, и объединённые Силой со всей Вселенной, застопориться, а всякий застой опасен взрывом. Поэтому предвечного обязательно надо посвящать. Но не имеет никакого значения, что именно ты делал, целовал ли её ланиты, замирая от счастья, или, не думая о любви, выполнил начертанное, послужив ключом к её замку, важно было лишь твоя готовность послужить этим ключом, и твоё желание, как проявление Силы, более ничто. Место Силы в земле, рисунок о пяти концах вокруг, день Солнца – лишь облегчают этот переход, и придают сил обоим, как… ну, дополнительное топливо. А вот то, что ты…
Он внимательно вгляделся в меня, покачав головой, и окончательно перестал ухмыляться, глаза оживились и заблестели:
– Тут другое важно, Арий, байкальский предвечный. Очень важно и очень странно…
Он даже поднялся и обошёл меня вокруг, словно намереваясь увидеть во мне что-то такое, что объяснит ему то, что он считает таким странным. И что ему так уж странно, не могу понять…
– То, что ты… что ты вообще влюбился, Арий. Признаться, это… Это так удивительно и так необычно. Неправдоподобно даже. Такого я не встречал никогда до сих пор. Предвечные во всём отличны от людей, и, несмотря на дары, которыми так богато одарены, мы никогда не достигаем их нравственных высот. Это люди влюбляются и идут на жертвы ради любви, а мы… Мы любим редко, чаще любовь лишь развлечение, лишь продолжение рода, тепло и уют домашнего очага. А ты… Я говорил, я слышал вашу Байкальскую историю, думаю, многие, а может быть, и все предвечные её слышали, и я, молвить от сердца, не поверил, думал, приукрашивают, как любую легенду. Я сам такого не видел… А тут приходишь ты воочию, и что?.. Всё оказывается куда удивительнее, тут не токмо самопожертвование ради Родины, сила Света против царства Тени… здесь обыкновенная любовь? Хотя… и необыкновенная любовь. Вот уж, сто веков живи и будет, чему научиться и чему удивиться… Как тебе это удалось? Может быть, всё дело в том, что и она предвечная?.. – мне уже начало казаться, что он говорит сам с собой. Но он вдруг снова удивил меня и спросил: – Может расскажешь? Я хочу понять, иначе не успокоюсь. Право, не таись, расскажи?..