Читать книгу Байкал. Книга 3 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 6

– Ты странный предвечный, Арий, очень странный, прежде мне не доводилось встречать подобных тебе, – сказал Мировасор, по прошествии нескольких недель.

Я не рассказал ему, конечно, всего о нас с Аяей, о нас с Эриком, всего, что так интересовало его, потому что за его интересом ко мне я угадывал холодное любопытство, которым он хотел развлечь остывшую душу, только и всего, не желание сочувствовать или сопереживать, а лишь скука, которую он надеялся развеять моим рассказом.

Но позднее оказалось, не только это:

– Я… – он запнулся, словно пытался подобрать слова или даже смутился, что уже было необычно, как я понимаю, для этого чрезмерно уверенного человека. – Есть у меня большой друг среди обычных смертных и… Словом, у него сын, строптивый, гордый мальчишка, в голову вбил себе, что не хочет быть царём… Словом…

– Сын? И что? Ничего я в детях не понимаю, – отмахнулся я, нашёл тоже, что спрашивать у меня.

– Зато ты человеческую любовь видел, ты сам её знаешь, – сказал Мировасор. – Я не могу помочь ему, я не чувствую сердцем, как ты. А ты…

Я покачал головой:

– Ты странный тож, сам говоришь, что не чувствуешь, а за друга душа болит, стало быть, чувствуешь то, что надоть. Вот и помоги советом, участием, сам будь воспитателем. И потом, не хочет мальчишка и не надоть, пусть второй сын садится на трон.

– Нет никакого второго сына. Дочери одни, а что женщина на троне, – он безнадёжно махнул рукой.

Я пожал плечами, задумываясь:

– Не знаю, Мировасор, но толковая женщина лучше глупого мужчины в сотню раз.

– Ох, ерунды не молви! – неожиданно рассердился Мировасор. – Женщина своему уму не хозяйка. Влюбилась – она вся мужу отдалась, рожать надо, она чреву принадлежит, родила – младенцу, когда и править, о делах за пределами почивальни да колыбели думать? А без семьи и детей какой правитель? Нет, Арий, не годятся женщины на трон. Это надо в сотню раз ум сильнее иметь надо противу мужского, в сотню раз быть проглядистее, в тыщу хитрее, чтобы мущин всех обойти, что ворогами страну могут окружить, али того хуже и сложнее распознать, ежли рядом окажутся. А много ли таких женщин у царей в семьях родятся? Вот то-то ж…

С его словами трудно было спорить, хотелось сказать, что достаточно женщине толковых советников иметь и будет она не хуже иных мужчин-правителей, мало ли дураков-то, а то и злодеев на тронах оказываются. Но я не стал.

– Недосуг мне, Мировасор, в советники и воспитатели идти, – сказал я.

Он хитро прищурился, глядя на меня, и сказал:

– Поможешь мне, моему другу, я помогу тебе.

– Поможешь? В чём? – я вначале вспыхнул, было, надеждой, но понял, что он лишь пытается заманить меня, старый хитрец, я покачал головой. – Никто помочь мне не в силах.

– Отчего же? Я очень даже в силах. Я сам не могу ни перемещаться в мановение ока, не летаю, не плаваю подобно рыбе под водой, много чего я не могу, но зато я знаю тех, кто может и кто найдёт твою красавицу, где бы она ни была. Ты поможешь мне, я помогу тебе. Молви, согласен?

– Я согласился бы, коли был бы уверен, что ты не обманешь, но ты такой юркий прошмыга! – сказал я.

А он засмеялся:

– Это верно, – сказал Мировасор, кивая. – Но сейчас я не лгу. Хочешь, теперь же, пойдём вместе на берег, я позову того, кто правит всеми морями и любыми водными пространствами, он поищет сам и созовёт прочих, кто много где бывает и видит. Есть такие, кто умеет становиться невидимыми и неслышимыми, кто может очутиться в любой точке Земли в один миг. Если Орсег, повелитель всех вод Земли не найдёт её, отыщет кто-нибудь другой. Я буду не я, ежли не отыщется твоя зазноба в самое ближайшее время. Захочет ли видеть тебя, это уж не знаю, тут никто не властен… – он усмехнулся и качнул головой, быстро взглянув на меня. – Но узнать, где она обретается, мы сможем скоро. Сказывай, какова из себя твоя раскрасавица, темна, бела, велика ростом, али мала, стройна али полна, светлоглаза, али черноока?

Я долго смотрел на него, сомневаясь, но, поразмыслив, что терять мне уже нечего, а помочь мне этот хитрый дока, пожалуй, может, коли пообещаю помочь его другу, заморскому царю.

– Какова?.. – проговорил я, раздумчиво, как бы лучше обсказать ему. – А такова Аяя из себя, Мировасор, что сам Диавол охотник за ней.

– За любой красавицей Повелитель Тьмы охотник, – немного побледнев, отозвался на это Мировасор, не глядя на меня и досадливо хмурясь. – И при том зело легко получает их себе в служанки.

– Верно, – согласился я. – Но за нею он охоту ведёт уж много лет, едва царство наше не порушил, воров нагнал, нас с братом убил, только чтобы победить её.

Мировасор помолчал недолго, заблестел глазами, после молвил:

– Ишь как… – и добавил: – Ну коли так, что же, оно и проще, не перепутаешь: такую, стало быть и искать станем, что яснее дня, слаще ночи.

Дело оставалось за малым, как и сказал Мировасор мы пришли с ним на берег, он подошёл к самой кромке, но так, чтобы не замочить сандалий, произнёс воде:

– Орсег! Орсег, предвечный Предводитель всех земных вод! Приди, тебя зову я, Мировасор!

Он говорил негромко, но уверенно, уверен, что этот Орсег придёт? Почему, что, Мировасор некий предвечный вождь?

– Нет, – рассмеялся на это Мировасор. – Но именно Орсег меня особенно чтит, я его когда-то ввёл в наш предвечный сонм. Хотя сам тогда был совсем молод.

– Как же ты узнал, что делать? – удивился я.

– А случайно, Арий! Орсег был моим приятелем с детства и мы как-то перед разлукой решили побрататься, я взрезал ладонь, он – тоже… А когда вернулся я в родные края через многие и многие годы, нашёл его неизменным, да ещё он мне показал, что может, что под водою как рыба может легко существовать, как на суше. Много позже он стал предводителем водного мира, потому что больше никому не под силу так со стихиями морскими обращаться. Так что мы и друзья смолоду.

– А какие тебе подвластны стихии?

– Ну… молнии метать могу, как камни. Могу сердце становить, не касаясь. Глаза отводить, когда надо.

Что ж, ничего отличительно чудесного, такого, чего я до сих пор не видел или не слышал, вот как Эрик к жизни возвращать никто больше не умеет… Я вздохнул, всё же тоска берёт за сердце в разлуке с братом, редко, думаю, реже, чем его, я умею мало оглядываться, больше смотрю вперёд, вперёд иду… Эрик… А если Аяя тем временем вернулась назад, на Байкал? И почему мне за всё это время ни разу не приснился Байкал? Почему я всё время просыпаюсь так, словно его нет? Будто я из ниоткуда и ничего не оставил позади?..

Меж тем явился из вод Орсег, большой, черноволосый, не по-нашему красивый человек, вышедший из вод так, словно родился и жил в них. Он улыбнулся Мировасору и вопросительно оглядел меня. Мировасор сказал:

– Познайтесь, Орсег, это предвечный Арий, родившийся на берегах Великого Байкала.

Удивительно, но лицо Орсега, просветлело, он даже как-то восхищённо усмехнулся и протянул мне большую тёмную ладонь, он вообще был смугл, темногуб, весь темнее, чем мы с Мировасором, хотя тот тоже смуглый человек.

– Арий? Один из братьев, спасших свою родину от нашествия ворогов, собранных самим Предводителем врагов человеческих? Я слышал… Много звону прошло по земле о вашей битве, геройстве и гибели. Так жив ты. С воскрешением, – он пожал мне руку горячей ладонью, даром, что из воды вышел.

– Воскрешение заслуга не моя, брата, – сказал я.

– Вся победа общая ваша заслуга, Арий. И брат тебя из-за Завесы вывел не для тебя, для себя, ему без тебя невмоготу, полагаю. У близнецов бывает такое – сказал Мировасор. – Вообще вы явление удивительное, среди предвечных нет больше братьев или сестёр, вообще кровных родственников нет, если только через тыщу поколений, но кто тех считает…

– Потому вдвоём они великая сила – подхватил Орсег.

– И людского в них больше, похоже, чем во всех других предвечных, – сказал Мировасор.

Орсег не придал большого значения его словам и спросил:

– Так зачем позвал, Мир, обычно не зовёшь забавы ради, али для редкого знакомства.

– Красавицу одну отыскать надоть, Орсег. В твоей воле самая могучая земная стихия, самая обширная, самая мощная и вездесущая, разошли подвластных тебе, пусть отыщут предвечную, равной которой нет ни среди смертных, ни среди бессмертных, на всём свете ни красы такой, ни прелести, ни милоты и ясности больше нету, как в ней. Глядит – освещает целый свет, молвит – сердце радуется, как лучу солнечному, ступит – трава не пригнётся, а расправится, цветы зацветут, рукою поведёт – бабочки летят, птицы щебечут и песни затевают, гнёзда вьют… Тёплый дождь весенний, животворящий, свежий ветер в зной, роса на сухую траву, тепло земли и солнца замёрзшему сердцу. Одна такая на весь свет… Отыщи, Орсег, обещался я.

Орсег долго смотрел на меня, немного изменившись в лице, будто оценивал, будто размышлял, потом качнул головой.

– Слыхал я о чуде Байкальском, – сказал он, уже отвернувшись. – Сама Красота и Любовь. Но… Знаю, что пропала она бесследно. Никто не слыхивал и не видывал много времени. Среди живых ли ещё?

– Она жива, – сказал я уверенно. – Я знаю.

Тогда Предводитель вод земных усмехнулся, кивая:

– Ну… ежли знаешь, тогда найдётся. Где бы ни схоронилась, как бы ни пряталась, но до вод, когда дотронется, в море или реку войдёт, хотя бы ступит ножкою али отразится, я узнаю и доложу тебе, где бы ты ни был. Вот только… – он опять быстро взглянул на меня. – Коли не изволит, везти к тебе не стану, не обессудь, быть может, не хочет знать тебя чудная красавица, волшебная Аяя, Селенга-царица, так неволить – это не по моим правилам.

– Не делай ничего, только найди. Найди! – неожиданно прорвавшимся фонтаном горячо воскликнул я.

Орсег посмотрел на Мировасора, тот усмехнулся, пожав плечами, и сказал:

– Не гляди, Орсег, сам изумляюсь, чудно…

Воодушевленный обещаниями двух предвечных, неожиданно встреченных мною, я на следующее же утро сел на корабль и направился на юго-запад через море, в страну, которой неизменно восторгался Мировасор, говоря, что она древняя, как сама Земля, что народов в ней величайшее множество, но правители пришли совсем недавно, с голубыми лазоревыми глазами, как мои, светлыми волосами и божественностью, и силой своей покорили и объединили местные народы, возглавив царство Кемет, или Чёрную Землю, а ещё они называли её Землёй Птаха, так звали первого царя, теперь же на троне был его внук…

Теперь на троне Кемета был Кратон, правящий сильной рукой, ещё молодой, ему было тридцать шесть лет, его царица, мать его единственного сына Кая, и шести дочерей умерла пять лет назад, и с тех пор наследник, которому в ту пору было пятнадцать, стал дерзок и неуправляем. Теперь царевичу шёл двадцать первый год, и глядели они с отцом как братья: оба высокие, стройные, длинноногие, здесь, в жаркой стране, за одеждой тел не скроешь и все достоинства и пороки были видны всем. Было в этом что-то бесстыдное и в то же время неподдельное, настоящее, как почти нескрытая нагота, казалось, и все чувства так же выступали наружу.

Страна Кемет выросла на берегах великой реки, как некогда наш Байкал на берегах Великого Моря, так и здесь, но вся жизнь шла на берегах Великой Реки Нила. Он нёс и воды, и плодородные земли, разливаясь весной. Богатая и жирная страна, она появилась так давно, что никто не помнил, откуда и когда пришли и первые Боги, все сплошь звери, многих из которых, я не видывал раньше нигде, и не встречал даже в книгах. Их называли, например – Себек и Таурт, а сутью были они крокодил или бегемот. Поклонялись этим Богам с таких древних времён, сколь существовала великая страна. И иных Богов было предостаточно, в отличие от нашего Байкала, где помимо Солнца и Моря, между которыми разделяли весь сущий мир, никаких иных Богов не признавали.

Мировасор приехал к царю как желанный гость, Кратон встретил его улыбкой, но не объятиями, которые были бы, на мой взгляд, вполне уместны, так сделал бы любой, будь он царь, предвечный, хоть кто, если бы встретил давнего друга. Но здесь всё было иначе: величественные постройки под стать тем, что были в нашем царстве некогда и оставались, когда я уходил ещё в Авгалле и даже Паруме, сочетались в этом удивительном царстве с таким же величием царей. Царь был почитаем как сам Бог на земле, земное воплощение Бога Солнца, а кто может касаться самого Солнца? И до кого снисходит Солнце в своих прикосновениях? Оно может ласкать любого, кого ему вздумается, но люди, кто бы они ни были не должны приближаться к Солнцу. Всё здесь было устроено под стать: царь велик, он над всеми, а потому объятия, даже рукопожатия между царём и любым человеком были невозможны. Вот как высоко взлетели местные цари, интересно, падать не боятся?..

– Не побояться, не твоя печаль, – усмехнулся Мировасор, когда я заметил ему это в то время когда мы в сопровождении почтительной стражи и множества услужливых рабов шли по длинным темноватым коридорам дворца, где гуляла прохлада благодаря, толстым стенам, полумраку и высоченным сводам, такие были только в древних Байкальских дворцах, таких я не встречал больше нигде. – Их страна существует так долго, что устоит, что бы ни происходило. А будут править потомки этого царя или иного, разве это важно? Каждый царь лишь наместник Бога на земле, но не сам Бог, царь умирает, приходит новый на смену, как часовой.

– Часовой… сравнения ты находишь для царей, – хмыкнул я.

Он лишь посмотрел на меня, усмехнувшись:

– А ты, я вижу, хоть и считаешь зазорным лишний раз выю склонить, чересчур к царской крови благоговеешь. Или же ты… Ты сам царской крови? – догадался он.

– Ну так, и что? А ты сам?

– Я?! – Мировасор засмеялся. – Нет, Арий, я сын плотника. А Орсег – сын купца-морехода. Я не знал до сих пор ни одного предвечного царской крови. Ты что же… и правил?

– Нет, полагаю, предвечные не должны оказываться на тронах.

– Поэтому-то я так удивился твоему происхождению, – кивнул Мировасор. – Что, даже законный сын царя?

Я кивнул, не понимая такого большого удивления. Но он объяснил:

– Царская кровь сама по себе отличительна от простой, царь во всём не равен обычным людям, он не предвечный как мы, но царь отличительный человек. На нём длань Божья. Нельзя убить царя, если это не честный бой двух равных, нельзя смотреть на царя как на простого смертного, с царя большой спрос, потому и поклонение ему. Не зря царь – земное воплощение Богов, он как посредник между вышним и обычным миром. А ты и предвечный и царь… Это… по меньшей мере, ещё одна отличительная твоя черта, помимо редкой учёности, и ещё более редкой живости души среди нам подобных.

Я даже остановился.

– Странные ты вещи говоришь, Мировасор.

Мы стояли у дверей покоев, которые были отведены мне: высоченные в два человеческих роста резные двери с изображениями Богов Солнца и горделивых стройных кошек, Бастет, как символа ещё одной большой здешней Богини, покровительствовавшей домашнему очагу, многочисленных местных Богов мне пришлось выучить ещё по дороге сюда, пока мы переплывали местное море.

– Да нет, Арий, поверь, я много путешествовал за свою длинную жизнь и очень много видел, немало предвечных встречал, и все они были похожи на меня: немного холодны, отстранены, и очень редко, даже никогда любопытны или жадны до жизни. Ты не похож на других предвечных, – сказал Мировасор.

– И я был такой как ты, – сказал я.

Он долго смотрел на меня, но не сказал ничего, а после тронул меня за плечо со словами:

– Отдохни, Арий, Кратон ждёт нас на вечернюю трапезу, где будет и его сын Гор, присмотрись, как следует к нему, попробуй найти в его душе то, на что ты такой человечный и в то же время великолепный смог бы подействовать, чтобы убедить его принять жребий, выпавший ему по воле судьбы.

Я согласился, как согласился ещё раньше сопровождать его в этом путешествии в надежде, что Орсег или иной кто найдёт Аяю, ежли я не смог.

Покои, предоставленные мне, были великолепны: здесь было несколько обширных помещений, объединённых вокруг своеобразного затененного внутреннего двора, где журчал фонтан или бассейн из белого удивительного камня, подобного которому я не видел у нас, с чистейшей голубоватой водой, как самым ценным достоянием этой страны, ибо даже злата здесь было больше, чем воды. Великая река была их артерией, сердцем и всем, вокруг чего здесь существовала жизнь. Утварь, кресла, многочисленные ложа, столы и столики, уставленные яствами, напитками и цветами, всё было самой изящной работы и отделано или покрыто златом. Здесь вообще ценили золото, как воплощённые следы Бога Солнца на Земле.

После отдохновения, сна, прохладительных напитков самого удивительного вкуса и свойств, неведомых мне до сих пор, я, одетый уже в подобающие белоснежные рубашку до пят и плащ, ибо штанов почти не носили здесь, удивляя меня голыми своими лытками, и обутый в сандалии с ремешками из мягкой и тоже золочёной кожи, причёсанный, думаю, потому что чесали меня несколько девушек с гребнями кряду несколько часов, даже пока я спал, вот такой, уже подобающий здешнему великолепию я вышел в коридоры, когда явились звать меня на вечернюю трапезу и сам Мировасор, преображённый подобно мне, тоже догнал меня в коридорах.

– Ты хорош собой Арий, – сказал он, чуть ли не с удивлением, оглядев меня. – Усталый и исхудавший до сих пор ты не глядел таким ладным.

Меня не очень волновало его мнение о моей наружности, как вообще давно не интересовало, красота ничего не привносила в мою жизнь, но, возможно я так считал оттого, что не утратил её… Мы явились в трапезный зал дворца, огромный и даже гулкий, где кроме нас, присутствовал только царь и его сын, ну, если не считать рабов, бесшумно и незаметно сновавших с золочёными блюдами, на которых они приносили яства и самые удивительные из местных плодов и самые обыкновенные, вроде сваренных в меду круп и мяса.

Царевич, которого здесь так не называли отчего-то, а звали лишь сын царя, или наследник, Гор, теперь я его разглядел лучше, был светел лицом, белокур, даже золотоволос, и глядел живым светлооким взглядом, не скучая, как положено сытым царским детям. Надо сказать, что местный обык при всех отличиях был во многом схож с нашим, я освоил его, по наущению Мировасора ещё до того как мы отправились в дорогу, поэтому мне было несложно овладеть им.

Мы трапезничали, при том царь Кратон, или как здесь было принято называть царя, фараон, много и оживлённо рассказывал о своей великолепной стране, о Ниле, о том, какой необыкновенный благословенный край оказался в его руках. У меня даже появилось ощущение, что он восхищён, словно получил необыкновенный подарок в виде этой страны и не может нарадоваться на него. Но что удивляться, Кемет, или как сам фараон называл свою вотчину, Кеми, была и вправду удивительной и изумительной страной: среди жары пустыни она цвела и благоухала по милости Богов, поместивших в её сердце громадную и прекрасную реку, и благодаря трудолюбию и упорству здешнего народа.

– Ты, Арий, заморский житель, как ты нашёл наш Кеми? – улыбаясь, спросил Кратон.

Он восседал на возвышении, потому что даже за общей трапезой царю не следовало снисходить до простых смертных. Наши цари никогда не заносились настолько, но здесь меня это почему-то не волновало и после первого невольного удивления, я перестал об этом думать и даже замечать.

– Великолепнее и красивее только моя собственная родина, твоё величие, – ответил я. – Меня изумляет и восхищает, что твой благословенный народ, великий царь, отнял у жестокой пустыни и земли и тепло и выращивает богатые урожаи и процветает много веков.

– Да страна эта существует вечные века, мои предки пришли сюда не так давно и помнили ещё то, как шли дремучими лесами, горами, скалами, преодолевая многие вёрсты, прежде чем нашли себе здесь дом.

– Это только доказывает мудрость твоих предков, твоё величие, – сказал я.

Он улыбнулся, и посмотрел на Мировасора с неким, как мне показалось удовлетворением Гор, лишь усмехнулся в золотистые усы, не посмотрев на меня. Его отец заметил это и произнёс:

– А вот мой сын не согласен, Арий-чужеземец, ему представляется, что где-то существуют страны и веси прекраснее нашей.

Я улыбнулся, глядя на юношу, ещё не пережившего даже первой молодости и сказал:

– Юности свойственно всё подвергать сомнению, твоё величие. Это не значит, что неправы они или мы, это значит, что юные должны идти дальше своих предков, в этом и смысл их пришествия в мир, если бы не это, мир остановился бы и, замирая, загнил болотом, ведь даже ваша Великая Река новая каждую весну, чего же ты хочешь от нового поколения?

Вот на это уже и Гор сам посмотрел на меня немного удивлённо и сказал:

– Так ты не считаешь меня слабоумным идиотом из-за того, что я хочу увидеть мир и убедиться, что Кеми лучшая на всём свете? Что не верю на слово, что лишь хочу увидеть своими глазами…

Голос у юного царевича был приятный, ясный, без капризных ноток, а взгляд сразу оживился, зажёгся искорками.

– Любознайство качество похвальное, а не постыдное, говорит о живости ума и богатстве души – ответил я. – Чем больше человек видел и знает, чем больше размышляет, тем больше может, тем он сильнее, тем мудрее будут его решения. Для будущего царя нелишни ни знания, ни широта взглядов.

– Так ты считаешь, Арий-чужеземец, что мы должны перестать препятствовать нашему сыну в его желании путешествовать? – спросил фараон, хмурясь.

– Суди сам, твоё величье, – сказал я. – Я обошёл полмира, но нигде не нашёл земли прекраснее моей родины. Пусть твой сын убедиться в том же и станет лучшим царём, когда придёт его время, чем, если ему будет всю его жизнь казаться, что его заперли и в чём-то обманули. Это поможет ему быть счастливым и сильным правителем.

– А ежли он погибнет в этом путешествии?!

– Боги не попустят этого. Не для того они дали ему живой ум и неугомонное горячее сердце, чтобы просто погубить его.

– И своего единственного сына ты отпустил бы так же легко? – спросил Кратон.

Если бы у меня был единственный сын… Я не знаю, как бы я жил, как поступал бы, если бы у меня была короткая человеческая жизнь и всего один сын, это совсем иное, я не знаю, как это. Я не дорожу временем, оно имеет иной ход для меня, чем для смертных, я не дорожил детьми, потому что всех их я пережил много раз, я ничто никогда не ценил, кроме Байкала, моего брата и Аяи, ничто иное мне не было по-настоящему дорого…

– Я не знаю, твоё величье, на моём челе нет короны, но, как и ты, думаю, я дорожил бы единственным наследником, но на месте юноши и я хотел бы увидеть мир, а на месте отца, как и ты, беспокоился бы и страдал в разлуке. Лучше скрепить сердце и подождать, покуда твой сын возмужает в путешествии и юношеский пушок на его щеках смениться суровой мужской щетиной.

Фараон и его сын опустили головы, каждый задумался над моими словами, для обоих они, возможно, были слишком дерзки, но лукавить я не собирался, думаю, Мировасор не для того привёз меня сюда через море. Впрочем, я всё же не понимал, какую же цель он преследовал, потому что всё, что я говорил, мог сказать и он сам, в этом не было никакой особенной мудрости или сокровенных знаний.

Но после Мировасор сказал мне сам:

– Ты прав, Арий, всё это я говорил и сам Кратону и не раз, но он знает меня много лет и мои слова ни ему, ни Гору не представляются кладезем мудрости, а ежли это говорит иной человек, да ещё чужеземец, мудрец, рекомендованный мною, каждое слово весит больше, чем гора. Вот для этого я призвал сюда, особенно хорошо то, что ты сам царской крови, только такой человек способен без трепета говорить с царём.

Мы были в моих покоях, во внутреннем дворике, струи воды приятно журчали, лаская слух, пахли прохладой.

– Пора мне возвращаться домой, Мировасор – сказал я.

– Орсега с его вестями не станешь дожидаться? – спросил он.

Я взглянул на него, кивнул:

– Хорошо, ты знаешь, как подействовать на меня, слабака, останусь ещё, ежли твой старинный приятель Кратон не прогневается на дерзость моих речей и не прогонит.

Мировасор засмеялся, хлопнул меня по плечу:

– Не прогонит, он умён, куда мудрее нас с тобой, живущих так долго, у него не было времени стать таким умным, но он стал им, он оценил твои слова и то, как они подействовали на Гора.

Я лишь махнул рукой:

– Да как, я слышал, корабли снаряжают в путь.

– Да, но теперь царский сын намерен вернуться, а не как прежде, лишь бы сбежать и не быть царём.

– Ты уверен, что он согласится теперь со своим жребием?

– Нет, и тебе лучше бы поговорить с ним как-нибудь.

Я усмехнулся:

– Я попрошу его отвезти меня на восточный берег. Ну, а по дороге, ежли захочет, услышит мои речи. Двум царевичам всегда есть, что сказать друг другу.

Мировасор засмеялся:

– Что ж, будь, по-твоему. Но пока ты не отправился на свою родину, я хочу познакомить тебя с одним здешним предвечным. Он здесь живёт уже пару веков, переезжая из города в город, теперь вот здесь в жрецах оказался.

Через несколько дней мы прикатились с Мировасором к большому храму, посвящённому тому самому крокодилу Богу Себеку. Статуи крокодилов, статуи людей с головами крокодилов не только приветствовали нас перед входом, но и сопровождали во всех прохладных гулких коридорах и во внутренних двориках. Толстые колонны, уходящие ввысь, были по здешнему обыкновению испещрены письменами, которые читал и записывал тот самый давний знакомец Мировасора, когда мы явились сюда. Он обернулся к нам, и его короткие белые от седины волосы, умное и спокойное лицо с большими голубыми глазами, вся его довольно крупная фигура, показались мне странно знакомыми.

– Познайтесь, Арий, это Викол.

Викол изумлённо смотрел на меня, спустившись с лесенки, на которой сидел.

– Арий? – он смотрел на меня так, словно я, по меньшей мере, был пришельцем с того света.

Мировасор тоже удивился тому, как Викол смотрел на меня, а я всё силился вспомнить, почему я знаю его лицо и даже имя.

– Отчего ты смотришь с таким изумлением? – спросил Мировасор.

– Ты… Скажи, ты откуда, Арий? – спросил меж тем Викол, разглядывая меня как настоящую диковину. – Ты не поверишь, Мировасор, сколько я слышал об этом человеке, как и о его брате, но не видел ни разу. Правду сказать, его брата, должно быть, под именем Сил Ветровей скрывался именно он, Эрбин, я всё же узнал, перед тем как навечно покинул Байкал.

Тут я всё и вспомнил, Викол был тем самым книжником, учителем Аяи и Марея в те времена, когда Марей был ещё мальчиком-царевичем, и я видел его несколько раз, когда приезжал в те времена в Авгалл. Так он был предвечным…

– Так вот куда занесло великого Байкальского брата, – усмехнулся Викол. – Удивительно не то, что мы встретились, а то, что этого не произошло в те времена, когда я жил на Байкале, всё же на берегах Великого Моря я провёл добрых три с половиной столетия, переезжая из города в город. Мировасор, то благословенный край, ты и представить не можешь! Ты так и не решился отправиться посмотреть, – усмехнулся он Мировасору.

Но тот лишь покачал головой:

– Больно далеко, да и холодно там по рассказам вашим.

– В холоде-то и уму легче работается, живее.

– Рассказывай! – со смехом отмахнулся Мировасор и посмотрел на меня. – Вот, Арий, человек, обладающий необычайной памятью, кладезь всевозможных знаний, каких и ты, думаю, не накопил. Впрочем, как я понял, ты не копишь, ты ими оперируешь, из знаний прежних создаёшь новые.

– Когда я покидал Байкал, Силу Ветровею, сиречь, Эрбину грозила опасность, как и всему царству, как он выпутался? Или ты сам давно покинул родину? – с интересом спросил Викол.

– Давно, уж полторы сотни лет, поболе даже, – сказал я.

– А ты знаешь, что тутошний фараон прямой ваш потомок, пришелец с Байкала? – усмехнулся Викол, провожая нас в свои покои, тоже великолепные, как и мои во дворце, даже более чем, потому что здесь было множество полок с книгами. – Птах, дед Кратона, сегодняшнего царя, ещё помнил его, Эрбина, как тот вёл их с Байкала. Его отец, Рикор, последний Байкальский царь и тот, кто родился и вырос уже вдали от Великого Моря, изгнал Эрбина восвояси, чтобы стать единоличным правителем, не таким, какие были все при Эрбине.

Вот это я слушал с изумлением, я ничего не знал об этом, Эрик вывел людей с Байкала? Почему? Куда они шли?

– Ты ничего не знаешь? – удивился Викол, принимая кубок с душистым вином из рук раба, как все здесь голого по пояс и с белым полотнищем на бёдрах.

Мы все уже восседали на тонкой резной работы лавках и стульях со спинками, тоже резными, украшенными не только замысловатыми рисунками, но и вставками из золота, оникса и удивительного голубого стекла.

– Не знаю, чего? Для чего Эрбин повёл людей с Байкала?

– Как для чего? Как и всегда, люди идут за лучшей долей. Там у вас… нехорошее что-то было, Арий, потоп что ли случился или ещё какая напасть… А ты не знал ничего? – усмехнулся Викол. – Получается то давно уж, сто лет прошло, а то больше… Вот так всегда у предвечных, вдаль глядят, а что под носом делается, не видят.

– Ты сам-то откуда будешь? Что с твоею родиной? – спросил Мировасор, отбивая за меня его насмешки.

– С моей? – непринуждённо усмехнулся Викол. – Если бы ты мне ещё напомнил, где она есть, моя родина… Я помню всё, но я не помню ни моего детства, ни отчизны, ни родителей. Я человек без корней, потому мне легко на земле, не как иным, вечная жизнь и канаты привязывают к родной земле, вот мука…

Меня почему-то разозлил он, хотя, что ж, «почему-то» – в нём была обычная манера предвечных подшучивать свысока.

– Я под носом может статься многого не заметил, но ты под своим носом куда больше не разглядел: не понял, что предвечную учил наукам разным, – сказал я.

Он нахмурился, глядя на меня, перестало усмехаться.

– Я учил предвечную? Ты о ком это? – прищурившись, спросил Викол, хмурясь.

Вот тут пришла моя очередь с удовольствием насмехаться над ним.

– Вот видишь, Мировасор, как легко подшучивать над прочими, когда сам слеп и глух, да ещё и непроглядлив, – смакуя каждое слово, сказал я. – Он учил предвечную, каждый день видел её, такой весь мудрый, такой прозорливый, а в девочке, которую учил всем наукам, которая бегала к нему и его книгам каждый день, как никто другой во всём Байкале, так и не рассмотрел ничего особенного.

– Аяя?! – у Викола от изумления вытянулось лицо, он выпрямился, переставая сидеть развалясь, и даже побледнел, вся его спесь улетучилась разом. – Ты… уверен?

Я расхохотался. Вообще-то от радости, наконец, я нашёл не просто предвечного, а того, кто знал Аяю сам, а не понаслышке. Наконец, есть тот, с кем я могу поговорить о ней, а нет просто поведать…

Мировасор с интересом наблюдал за нами.

– Аяя… так она тогда не сбежала, и не умерла… А… в день свадьбы Марея-царевича чудеса творились над скалистым лесом, это… она?

– Я не знаю, когда была свадьба Марея-царевича, – скривился я.

Да, он знал Аяю, но он знал её рядом с Мареем, моим навеки мучительным воспоминанием. Пока все, кто знал Марея, не уйдут за Завесу, он будет словно живой и это продолжит изводить меня.

– Свадьба была на Осеннее Равноденствие через полтора года, как она пропала из Авгалла. От ревности и разочарования в тот день она кудесила с погодой? Арий, если она такое может, она равна Богам, даже вон, Мировасор, не может сделать с небом того, что произвела она в тот день, и что после творилось с погодой всю зиму и весну, – серьёзно сказал Викол.

Серьёзным стало и лицо у Мировасора, он даже побледнел.

– Что было? – спросил он, выпрямляясь.

Мы с Виколом посмотрели на него, и, переглянувшись, рассказали, дополняя друг друга о той страшной зиме, что последовала за посвящением Аяи в предвечные, но я при этом был убеждён, что ничего она нарочно с погодой не делала и ничего такого не может, просто совпадение.

Но Викол покачал головой, а Мировасор и вовсе как-то приуныл.

– Нет, Арий, в нас силы Земли и Неба над нею, наши душевные переживания, наше счастье и радости собирают и разгоняют тучи, если в нас достаточно Силы. Ни от чего не изменяется внезапно погода. Я много изучал, никто и никогда не видел и не слышал, чтобы при посвящении происходило такое, как было в тот день, – сказал Викол.

На это мне нечего было сказать, я не видел посвящений других предвечных, что было в наше с Эриком, я не мог помнить, но, действительно, никаких суровых зим или иных погодных странностей не было после. И всё равно я не верил в то, что ужасы той зимы происходили из-за Аяи.

– Долго она болела после? – спросил Мировасор, хмурясь.

– Долго, и тяжело, я сам удивлялся. И Нечистый явился в первые же дни за ней… – растерянно проговорил я.

– В первые дни явился? – удивлённо проговорил Мировасор. – Она ещё не сделал ничего этакого?

Теперь Мировасор и Викол переглянулись.

– Он не приходит за всяким, – проговорил Викол.

– Он знает, кого сманивать к себе раньше всех, раньше самого предвечного оценивая его Силу, – отозвался Мировасор.

– Он раскрыл бы в ней Силу быстрее, чем положено, как насильно раскрывают лепестки у бутонов…

– Неужто сманить не смог? Как она устояла? Как она могла устоять? Против Него зрелый-то редко устоит, и то небывалая душа должна быть, а девчонка… Как это может быть, Мир?

Мировасор долго смотрел на меня и сказал, наконец:

– Из-за него устояла, – он кивнул на меня. – Верно, Арий? Любила тебя… Дар любви – большая редкость для предвечных. Мы легко внушаем любовь, но кто из нас способен испытывать её сам…

А Викол проговорил задумчиво.

– Всё же я не могу поверить, что Аяя… она такая, Мир, ты бы её видел… маленькая, хрупкая девчонка… Марей-царевич во всём Байкале не выбрал бы лучше, красивее, толковее, и они были счастливой юной парой. Но почему и куда же она вдруг подевалась? Была бы царицей…

– Не могут предвечные садиться на трон, такого никогда не было и не будет, не для того Сила вливается в нас, чтобы мы захватывали власть.

– Потому всё и сложилось так, как сложилось, – проговорил я, мне надоело и не хотелось больше, чтобы эти двое обсуждали Аяю да ещё с подозрениями, что это она наслала зиму, погубившую многих.

Мировасор снова посмотрел на меня:

– Воплощённая красота и любовь, так сказал Орсег… Это я ещё мог бы вообразить, но обоюдная любовь, н-да, Арий…

– Расскажи лучше, что ты знаешь о Байкале, – сказал я. – Что за потоп, ты так и не рассказал?

– Я знаю всё только из рассказа Кратона, а он от своего отца, который даже родился через сто лет после того, как они ушли с Байкала, так что всё это превратилось в легенду, я не знаю даже, был ли он в действительности… Хотя ты сам – легенда, в которую я не слишком верил, а ты вот он, передо мной.

– И что ты слышал всё же о Байкале? – спросил я.

– Что… Большая вода затопила все города, Море вышло из берегов… Понял я так. А Эрбин, твой брат, увёл людей из ваших земель и вот они пришли сюда, влились в местные народы, а ваши цари стали здешними царями. Здесь в те времена как раз оказался момент безвластия, после засухи и неурожая был мор, и прежний царь умер, не оставив наследников, вот Птах и стал первым из фараонов новой династии.

– Где же Эрбин сам?

Викол пожал плечами:

– Он не был здесь, ваши пришли сюда уже без него, должно быть он отправился назад на Байкал. Вы с ним привязаны к родине, в отличие от большинства предвечных, отрывающихся от родной земли ещё в первой молодости.