Читать книгу Лагерные этюды - Тенгиз Maржохов - Страница 4

Пришел к нам в отряд по этапу мужик, большой такой, фактурный – Пузюков Александр Владимирович, погоняло Пузя. И примечательно, что пузо у него было славное. Ожирением он не страдал, голова, торс, руки, ноги были нормальной, даже спортивной комплекции. Но пузо висело перед ним, как инородное тело, как большой походный рюкзак. И в этом плане он совершенно оправдывал свою фамилию и погоняло.

Сидел Пузя за убийство. Но об этом позже. Для начала скажу, что вел он себя корректно, старался не сориться ни с мужиками, ни с блатными. Ментовские команды выполнять не спешил, но и спорить не решался. Обходы и всевозможные проверки избегал, а если и попадался на глаза начальства, то проглатывал язык, принимал задумчивый вид и притворялся деревом.

Однако такая покладистость проявлялась в нём не всегда. Когда дело касалось пищеблока, Пузя становился вероломным, как медведь. Он уходил в столовую один из первых, а возвращался последним, даже после заготовщиков. Блатные в столовую не ходили, и там Пузя чувствовал себя как рыба в воде. У раздаточного окна он был понастойчивей, с заготовщиками понаглее. Мог так заглянуть в рот, что пропадал аппетит у соседа. Не брезговал подбирать остатки. Короче говоря, подчищал все, что только можно. И в один из таких дней, когда его не пропустили в отряд с «девяткой» (девятилитровой кастрюлей) каши, он разорался на всю зону, грозя подняться на вышку и повыкидывать козлов вниз головой. Контролеры, терпеливо подпихивая, препроводили его в локалку, где он долго еще гарцевал у решетки и кричал на вышку всякие гадости.

Как-то раз Пузя подошел в столовой к саратовскому мужику.

– Почему ты отдаешь свою кашу заготовщику, а не мне?

– А ты считаешь, что у тебя больше прав на мою кашу? – ответил тот.

Пузя смешался, постоял удивленно, как Вини-Пух, и удалился.

– Меня постоянно одолевает чувство голода, – говорил Пузя в минуты откровений. И так оживленно жестикулировал, будто искренне хотел побороть в себе эту слабость.

Он взял за правило подходить ко мне во дворике, если я один, и затевать непринужденную беседу. Если кто-то еще подходил, он замолкал или уходил, будто бы только мне доверял свои тайны. Чаще всего беседа была вступлением, прелюдией к просьбе помочь насущным. Пузя не курил, но хороший чай любил. Кофе считал баловством и когда ему предлагали, с улыбкой отворачивался. Иногда он подходил посоветоваться, между прочим, про обитателей отряда и зоны. Он искренне удивился и почесал затылок, когда узнал, что я сижу десятый год.

– Я думал, ты недавно со свободы. По тебе не скажешь, что ты червонец пропёр! Я-то знаю – каково это! Первый срок я тринадцать взял, – сказал Пузя.

– За что?

– За убийство.

– Кого убил?

– Да… Там одного, – махнул он рукой.

– Как убил?

– Голыми руками, – посмотрел Пузя на ладони и сжал кулаки.

Казалось, в душе он даже горд за свою дурную силушку. По тем советам, довольно толковым, которые Пузя давал занимающимся, было видно, что раньше он увлекался силовыми видами спорта. Я присмотрелся к его взгляду и заметил, что «зрак сидит» – как говорят наркоманы, будто он постоянно прибывает в бешенстве, будто восприятие мира сдвинулось для него раз и навсегда.

– Тот срок я тут поначалу сидел, потом меня решили поставить на колеса.

– Режим шатал?

– Да. Было дело… Меня тусонули в Тулу. Хоть кормили и плохо, я там нормально прижился. Тогда меня решили зверями напугать, этапировали в Баку. – Он подошел поближе, как для сообщения секрета и, понизив голос, удивленно, будто это и по сей день не укладывалось у него в голове, сказал. – Прикинь, у них даже в зоне рынок! – Ехидно похихикал, огляделся и серьезно добавил. – А так нормально. Мусора думали, что среди зверей я потеряюсь, что меня там поломают. Ху… там! Оттуда завезли в Омск, вот там прожарка была. Хозяин приходил под крышу бить заключенных. Он с какой-то войны контуженный. Прикинь, полковник… стоит смотрит, как зэка бьют, забирает дубинку у подчинённого, мол, смотри, как надо, и лично прикладывается. Бил так, что мужики обсирались и обсыкались.

– Как это?..

– Бьют так, что человек себя не контролирует. Меня приковали наручниками к трубе, получаешься в полу-подвешенном состоянии, и гвоздили, я сознание потерял… А когда очнулся в камере, поднялся кое-как, чую – роба к ляжкам прилипает, потрогал – обоссался, – Пузя посмотрел с таким возмущением, будто это сейчас же произошло, потом усмехнулся горделиво и добавил. – Хорошо хоть не обосрался.

– А теперь что?

– Теперь тоже за убийство, только уже девять лет сроку.

– Опять руками?

– Да. Забил насмерть.

– Вообще-то за рецидив больше дают.

– Видать, они поняли, что я дурак и это не исправить, – сказал он вполне серьезно.

Позже Пузя завел себе кошку. Машка и Дашка, две молоденькие кошки одного помёта попали к нам в отряд. Дашка чёрная, Машка серая. До полугода котят воспитывал Буржуй, пока его по этапу на особый режим не угнали. Дашку взял один мужик, Машку Пузя. Но кошки, хоть и были одного помёта, оказались очень разные. Черненькая Дашка умница, воспитанная, на неё никто не жаловался. А серая Машка проказница, чертёнок. Лазила по подоконникам и тумбочкам, шарила по всем углам.

Как-то я полез под шконку, где стояла овощная коробка, достать лук и головку чеснока. В нос ударил противный аммиачный запах. Все овощи были прелые, порченные кошачьим ссаньём. В памяти промелькнула Машка, выныривавшая из-под шконки. Вот паскуда!

Я выбросил коробку и поставил новую. Пузе было сделано замечание, чтоб лучше следил за своей кошкой.

Через несколько дней, рано утром по бараку поднялся крик. Смотрящий сильно скандалил, ругался и обещал извести всех котов. Я заступился за живность, и мы поцапались.

– Кто тогда все пайки по полу раскидал?! – раздраженно спросил Смотрящий.

– Мужики. Они вчера бухали. Перебрали. Ходили шатались, падали. Походу они…

– Оставь, ты! Они не первый раз бухают!

Короче говоря, я нагрешил на мужиков и чуть не поругался со Смотрящим. Мужики, не помня всей ночной попойки, виновато молчали, с похмелья поверив в свои проделки.

Но когда я достал новую коробку и увидел, что и она уже загажена, накипело. Я нашел серую паскудницу – Машку на кухне, она лежала на коврике и облизывалась. Взял её за задние лапы, как кролика за уши, и понес на выход из барака. Она царапалась, пыталась укусить мою руку, перегибаясь, как гимнаст. Я ударил её об угол! Ударил второй раз – контрольный, и бросил тушку под лестницу. Судорожно подёргиваясь, она осталась лежать с открытыми глазами, противным кошачьим оскалом – гримасой смерти. Я велел пидорасам убрать под лестницей. Там осталось лишь небольшое пятно крови.

Вечером Пузя подошел ко мне, его «опийный взгляд» усугубляло возмущение.

– Ты, зачем кошку убил? – спросил он, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Тебе говорили: «Следи за ней». Она гадила.

– Да это не она, это чёрная, – начал уверять Пузя. Он отходил и возвращался, пытаясь привести новые аргументы.

– Не перекладывай с больной головы на здоровую, Пузя. Забудь, – посоветовал я ему.

Пузя смирился, забыл. Мы продолжали общаться как и прежде. Но когда меня заказали на этап и я прощался с отрядом, Пузя пожал мне руку, пожелал удачи и все-таки вставил. – Машку ты зря убил.

Год спустя в другом лагере ко мне подсел мотыльной мужичок.

– Тебя из Кривоборье сюда привезли?

Я утвердительно кивнул в ответ.

– А кто там из воронежских был?

Я назвал несколько имен, какие пришли на ум, в том числе и Пузю.

– Пузя это такой-то, такой-то? – описал он его и назвал место в Воронеже, где тот проживал. – Ему столько-то лет. Ровесник Плотника.

Я подтвердил, все совпадало.

– И как он там?

– Нормально.

– За что сидит?

– Второй раз за убийство.

– Первый раз да.

– А второй? – не понял я к чему он клонит.

– А про второй раз, что он рассказывал?

– Что забил человека…

– И всё?

– Всё.

– Значит, он не договорил. Он бухал в пивнушке. Вышел с собутыльником затемно. Я знал того мужика. Произошла ссора. Пузя его вырубил. Ушёл. Затем вернулся, выеб… л и добил.

– Буквально выеб… л? – не поверил я своим ушам.

– Да. Совершил акт мужеложства и добил.