Читать книгу Каверна - Тенгиз Юрьевич Маржохов - Страница 2

Был конец января 2008 года, когда новогодние праздники отгуляны, подарки раздарены. Все устали от суеты и шумных застолий: от алкоголя мутит, от блюд разнообразных тошнит. Хочется поста, отдыха – хоть в работе.

Такое состояние охватило меня после одиннадцати лет жёсткого аскетизма. Я ждал конца праздников, чтобы обследоваться. У меня был хронический туберкулёз, но точного диагноза я не знал. Там… врачи не говорят правду по оперативным соображениям. Скрывают от пациентов настоящий диагноз. Я чувствовал себя неплохо, бодрился. Эйфория от свободы, видимо, действовала: новые запахи, вкусы, присутствие женщин, приводили меня в состояние аффекта.

В назначенный час я прибыл в больничный городок «Дубки» на окраине города Нальчика к участковому врачу, с надеждой на положительный результат, который дал бы оптимистичный прогноз.

Однако участковый врач, Эльмира Каюмовна Айсина, проговорила с чувством неловкости:

– Тенгиз, мне порадовать тебя нечем. Нужно срочно в стационар. Я бы не хотела тебя расстраивать, но…

– Почему стационар? Что, настолько серьёзно? – нахмурился я.

Она показала рентгеновский снимок. Там, кроме всего прочего, была большая каверна с чёткими контурами. Прямо под ключицей, в верхней доле правого лёгкого, ключица пересекала каверну пополам.

– Это мина замедленного действия, – удручено пояснила Эльмира Каюмовна. – Да и в анализах палочка есть. Так что пишу направление и с понедельника ложись. Договорись там насчёт места. Откладывать нельзя.

– Я не думал, что всё так серьёзно. Ведь чувствую себя неплохо, Эльмира Каюмовна, делаю гимнастику, пробежки по утрам, турник, брусья.

– Никаких брусьев! Ты что? Только прогулки. Беречь себя надо, лечение и покой, – она дала мне направление. – Желаю удачи! Ведь от тебя многое зависит. Есть такие, которые не борются и молодыми уходят. Жаль их… – она грустно посмотрела в пол. – Бывают тяжёлые, но выкарабкиваются. Никто не ожидал, а побеждают болезнь, живут. Так что, побольше оптимизма. Ты парень молодой. Должен справиться. Всё будет хорошо.

Я вышел из тубдиспансера задумчивый.

Да… неважные дела, плохо. Мама огорчится – сын вернулся, а здоровья нет. Теперь лежать в больнице. Сколько? Полгода, год?

Ну, а что ты хотел? – повёл я внутренний диалог. – Такой срок отмотать без последствий? Так не бывает. Как ты себе там говорил? Когда выйдешь – первые трое суток – шок, потом, несколько месяцев – адаптация. Год надо, чтоб в себя прийти, а чтобы на ноги подняться – лет пять, не меньше. Половина от отсиженного срока должна пройти, чтобы маятник вернулся. Так что, Тенгиз Юрьевич, смирись, настройся на тяжёлую жизнь, не жди праздника, убей самолюбие.

Ничего, Господь поможет.

Дома я рассказал матери о положении дел. Мама слушала внимательно в позе «руки опустились», то задумчиво глядя в пол, то пристально на меня, временами, тяжело вздыхая. Выслушав, махнула рукой и сказала:

– Пойдём, на кухне поговорим. Я тебя покормлю.

Мама поставила передо мной тарелку с соусом, блюдце брынзы, зелень и чёрный хлеб.

– Ничего, Тенгиз. Что поделаешь? Надо лечиться. Правильно твоя Каюмовна сказала, всё от тебя зависит. Твой отец всю жизнь боролся с этой болезнью, – подбадривала она и наблюдала, как я кушаю. – Я позвоню Валерию Николаевичу. Ты его не помнишь, наверно. Бронхолог. Давно в «Дубках» работает, ещё отца лечил. Я поговорю с ним на родном, осетинском, он поможет.

Я вернулся в комнату и сел в кресло. Ощущение сытости поменяло настроение, всё предстало не в таком уж чёрном свете.

– Мам, всё будет хорошо! Я не падаю духом. Просто хотелось начать жить, работать, семью завести. Мне ж тридцать три, мои ровесники детишек воспитывают, – вернулся я на кухню. – Уже не мальчик, мне женщина нужна, – вырвалось с какой-то обидой в голосе.

Мама протирала вымытую посуду.

– Знаешь что?!.. Женщина ему нужна!.. Нечего было в тюрьму садиться! Кто тебе виноват? – Укорила она. – Я, что ли, не хочу, чтоб у тебя всё наладилось? Очень хочу твоих детей понянчить, пока у меня силы есть.

Я почесал затылок. Мать права, по большому счёту. Пенять приходится на себя. Мы имеем то, что заслуживаем.

А заслужил я тяжёлое социальное положение. Вернулся после одиннадцати лет к матери в однокомнатную квартиру в хрущёвке.

Была у нас четырехкомнатная квартира в том же районе. Но, когда отец упокоился, старший брат переселил мать в однушку, а разницу забрал, поехал в Москву, поставил всё на свою фантазию и закончил тем, что совесть загнала его обратно в зону на семь лет. Матери оставил после себя внука – проявление силы Всевышнего, и свидетельство того, что и от таких непутей рождаются лучезарные дети.

К этому разбитому корыту и пришёл я по возвращению из того мира. Племянник, только начавший разговаривать, назвал меня «деда», потом «папа», на этом мы и поладили. Такие крайности в восприятии ребёнка были, потому что я, как больной хроническим туберкулёзом, не допускался до племянника и наши встречи носили случайный характер, с большими промежутками.

Короче говоря, старт, с которого предстояло начинать новую жизнь, оказался настолько низким, что поначалу хотелось кричать от безысходности. Я представлял, что по освобождению будет тяжело, но, чтобы настолько, не думал.

Крепись, – говорил я себе. – Это проверка на прочность. Терпи. На всё воля Господа.

Этим же вечером мама позвонила Валерию Николаевичу Цахилову, объяснила, что надо ложиться в стационар. Он посоветовал подойти к нему и на месте всё решить.

Утром назначенного дня мы прибыли в «Дубки» и проследовали к республиканской туберкулёзной больнице. Больница располагалась в здании санаторно-курортного типа. Летом, объятая зеленью, она выглядела, как белый кирпич в траве, а сейчас, в конце января, в малоснежную южную зиму, как серый придорожный камень.

Поднялись в отделение диагностики. Подождали в коридоре, пока подойдет Валерий Николаевич, при этом перемигивались с мамой, стараясь не нарушать покой сидящей на посту строгой медсестры.

Пришёл Валерий Николаевич, поздоровался и завел нас в кабинет. Попросил рентгеновский снимок, посмотрел на свет и проговорил со всей серьёзностью:

– Да, каверна большая. Надо лечиться…

– Каюмовна говорила, что возможна операция, – вставила мама.

– Давайте так, – сказал Валерий Николаевич. – Вперёд забегать не будем. Надо упорно лечиться минимум полгода. Потом будем делать выводы. Видно, запущенный туберкулёз. Может быть, при лечении произойдет чудо, – пошутил он без тени улыбки. – Вообще-то, туберкулёз вещь индивидуальная, у каждого протекает по-своему. Я направлю вас во вторую терапию, к Зауру. Под его наблюдением будешь лечиться, понял? – посмотрел на меня строго. – И без баловства, чтоб я не краснел за тебя.

Он снял трубку телефона.

– Я не подведу, – начал я уверять. – Вредных привычек нет: не курю, не пью, не наркоман…

– Салам, Заур! – Цахилов сделал знак, чтоб я помолчал. – Заур, положи к себе парня. Сын моего друга, хороший парень. Да, будет серьёзно лечиться. Хорошо, я направляю к тебе, – что-то ещё пошутил, посмеялся и положил трубку.

Встал из-за стола, вернул мне снимок и подошёл к матери.

– Надеюсь, всё будет хорошо. Если что, знаете, где я. Беспокойте по любому поводу. Идите сейчас на четвёртый этаж, там к заведующему подойдите, он ждет. Всего доброго!

Во втором терапевтическом отделении мы подошли к кабинету заведующего. На двери красовалась бронзовая табличка: «Заведующий отделением, Хапузов Заур Каральбиевич, кандидат медицинских наук». Табличка выделялась из унылого вида терапевтического отделения. Заставляла уважать дверь, на которой висит. Это как в поле набрести на памятник и удивиться.

Я постучал в дверь.

– Здравствуйте, можно?

За столом сидел мужчина в очках. Комплекцией он походил на мясника. Лишь белый халат говорил о медицине. Он разговаривал по мобильнику и, не отрываясь, показал… Я не понял его пантомимы. Тогда он прикрыл трубку и в полголоса сказал:

– Зайди в ординаторскую к Людмиле Мухадиновне, – при этом замахал рукой, ни слова не давая сказать, мол, знаю, кто ты и зачем пришёл.

Я вышел в коридор.

– Почему так быстро? – спросила мама.

– В ординаторскую послал, – поискал я глазами. – Вот сюда сказал зайти.

За столом, заваленным медицинским бумагами, сидела пожилая женщина в белом халате. Это и была Людмила Мухадиновна, на которую показал заведующий. Ей было около семидесяти лет, если не больше. Обесцвеченные редеющие волосы. Блуждающий взгляд. Другого врача-фтизиатра я, как счастливчик, ожидать не мог. Только такой пациент, как я, из числа бедных родственников, отправлялся прямиком к Людмиле Мухадиновне.

– Здравствуйте! Меня к вам направили. Вот снимок и анализы, – положил на стол перед ней.

– Вы ложитесь? Кто направляет, поликлиника? Так… – посмотрела она направление. – Подождите за дверью, – попросила она маму. – Я его опишу пока, потом мы поговорим.

Мама вышла из кабинета.

– Присаживайся, – усадила меня и приступила к процедуре приема больных в стационар. – Противопоказания есть?

– Да, пиразинамид. У меня на него аллергия.

Она записала это. Затем, после процедуры описания, попросила, чтобы я пригласил маму. Вошла мама, и Людмила Мухадиновна поговорила с нами о том – о сём, о жизни, как плохо в наше время болеть туберкулёзом и тому подобное.

Было видно, что почтенная старуха, будучи давно уже на пенсии, дожила до столь преклонного возраста в профессии, и по сей день была в строю, потому что не принимала близко к сердцу всё, что происходило с пациентами – лишь бы отчетность была в порядке. И, по-моему, не только нехватка молодых специалистов, но и аккуратность в бумагах держала её на своем месте до глубокого склероза.

– Ложись в четыреста двенадцатую палату, там место есть. Остальное девочки подскажут, – сказала Людмила Мухадиновна.

Мы с мамой пошли по коридору, считая палаты. Вид был у нас, как у людей, которые занимаются своей проблемой, готовые на разные сюрпризы. Нам встречались редкие больные. Они всматривались в меня, заглядывали в глаза, как будто давно ждали – как последнюю надежду. У большинства только глаза и остались, ну ещё носы и уши; остальные части тела чахли и уходили тихо и безвозвратно.

Мы подошли к открытой палате, я посмотрел на номер 412.

– Вот эта, – нехотя показал маме, и зашёл.

Там, нагнувшись к ведру с тряпкой, санитарка перебранивалась с двумя больными. Те, очень разные – один маленький, второй высокий – разводили руками и оправдывались.

Я громко поздоровался. Санитарка выпрямилась и посмотрела на меня.

– Место есть? Меня сюда направили, – сказал я санитарке.

Представился и пожал руки будущим сопалатникам.

«Да-а… – оглядел я палату, как панораму, – подраматичней «Бородинской» будет».

– Как вас зовут? – обратился я к санитарке.

– Роза, – ответила она и продолжила протирать подобие тумбочки. Потом вышла и принесла комплект белья. – Матрас и подушку сейчас дадут.

Разворачивая бельё: простыню, пододеяльник, наволочку – я пришёл в ужас. Это было рубище, провонявшее хлоркой. Ткань была застирана до такой степени, что просвечивалась, как марля.

Я серьёзно посмотрел на Розу. Это была женщина средних лет, худощавого телосложения.

– Откуда, Роза?.. – спросил я.

– Из Баксана, – ответила она с ухмылкой.

«Всё понятно, – подумал я. – Постельные принадлежности, видимо, перекочевали в Баксан».

В этот момент к матери, как старуха с косой, подковыляла Людмила Мухадиновна и начала что-то говорить жалобным тоном.

– Что? – не понял я.

Мама, как рыба на суше, раскрыла рот, а Людмила Мухадиновна высказывала ей соболезнование. Мама прервала её, когда заметила, что я недоумённо смотрю на них.

– Я ложу сына. Вы что? – проговорила мама и хихикнула.

Людмила Мухадиновна тут же пришла в себя. – Ах да, извините, – махнула она рукой. – Тогда туда не надо. На том месте сегодня парень умер. Я подумала вы его мать… Идите вот сюда, – подвела нас к 414 палате. – Располагайтесь здесь, – указала на пустую койку.

В палате, на койке у окна, сидел мужчина средних лет.

Я поздоровался. – Тенгиз, – протянул ему руку.

– Володя, – ответил он.

Тут же мощная сестра-хозяйка прикатила на каталке матрас и подушку, занесла и скинула на сетку койки.

– Что это? – поднял я одной рукой подушку, другой развернул матрас. – Сколько человек на этом матрасе померло? И какой бедолага захлебнулся кровью на этой подушке? – брезгливо спросил я у сестры-хозяйки и посмотрел на Володю.

Он молчал, не обращая внимания на такие мелочи. Мама не знала, что сказать. А сестра-хозяйка пробубнила:

– Что, не нравится? Пойдём, сам выберешь… если найдёшь.

Повела меня в подсобное помещение. – Выбирай, – стала она в дверях.

Матрасы, подушки, одеяла представляли собой кучу барахла до потолка, в которую я полез, оптимистично засучив рукава. Первая иллюзия разрушилась об факт. Выбирать в этой куче было нечего, всё было ещё хуже: проссанные, проблёванные кровью насквозь матрасы и подушки. Я побросал туда же, чем замарал руки и недовольный вернулся в палату.

– Ну что? – спросила мама.

Я безысходно посмотрел на постельные принадлежности.

– В тюремной больнице сейчас новое бельё выдают, – негодовал я. – А это республиканская больница, для свободных людей, не для зэков.

Но факты, как говорится, вещь упрямая. И такое плачевное состояние было в нальчикской больнице. Я был в шоке. Тут же пришло в голову, что это только первое впечатление. В каждой реке бывают омуты… до которых надо ещё добраться. Посмотрим, что дальше будет?

– Ладно, прорвёмся. Не из таких прожарок выбирались, – подбодрил я себя и маму. – Поехали домой.

А Володе, сопалатнику, сказал:

– Вечером вернусь.

Мы вышли из больничного корпуса. Был пасмурный полдень. Горы скрылись в тумане. Стоял лёгкий морозец, снег лежал лишь кое-где небольшими островками. Земля была покрыта прошлогодним листопадом. Листья тополя, жёлтые с чернотой, замёрзли, прогнулись, как лодочки, и каждый сохранял снежинку. Всё было серо, но на солнце это покрывало отражало яркую картину.

По дороге мама приставала с вопросами:

– Почему заведующий не поговорил с тобой? Сразу к Мухадиновне направил… Ты сказал, что Валерий Николаевич тебя послал? Что ты от него?

Я машинально отвечал, а сам ломал голову над этими же вопросами. Заведующий не стал со мной разговаривать, потому что сейчас эти звонки ничего не значат. Всё решают деньги. Нет денег – ложись на зассанный матрас. Есть деньги – всё будет в лучшем виде. И медицинская страховка, в таких случаях, играет как-то не за тебя. На неё врачи смотрят разочарованно: «Вот ещё один нахлебник появился. Надо чтобы наличные фигурировали, не эти полисы. – Вы по страховке, да? – и врач заскучал… – Нет! – оживился и предлагает весь спектр услуг. Любой каприз за ваши деньги. Руки потирает. – Сейчас всё в лучшем виде сделаем. – У вас ещё геморрой, кроме всего прочего, найдут. И за поиск геморроя тоже, извините, копеечку. Ведь специалист трудился, искал. А за лечение, это другой тариф». – Паясничал я перед мамой.

Мама покраснела от смеха.

– А Мухадиновна ко мне подходит и соболезнует. Я не поняла. Только что мы с ней в кабинете разговаривали, а тут соболезнование… ха-ха-ха!

– Кстати, плохой знак, – сказал я, прекращая веселье. – С дурного начинается.