Читать книгу Беседы с кураторами - Терри Смит - Страница 6

Пожалуй, самое значительное изменение в кураторской практике за последнее десятилетие заключается в том, что ее поле стало заметно более дискурсивным. «Дискурс» – весьма интересное слово. Его общее значение вполне очевидно: это любая письменная или устная коммуникация или же обстоятельный рассказ о чем-либо. Корни слова восходят к латинскому глаголу «discursus», означающему бегать взад-вперед, что является идеальным кратким обозначением для процесса спора, каким он был в Средневековье. В позднем среднеанглийском языке слово «дискурс» описывало общий процесс рассуждения, тогда как во французском глагол «discourir» значил «убегать». В начале семидесятых годов философ Мишель Фуко использовал это слово, чтобы указать на коды, условности, репрезентации и привычное использование языка, которые, как он полагал, порождали исторически и культурно специфичные области значений. Он понимал профессии как дисциплинарные практики, а социальные институты – как дисциплинарные формации. Фуко стремился подчеркнуть то, как власть действует во всех типах отношений, являясь в то же время совершенной, а потому открытой к оспариванию и изменениям посредством индивидуального и коллективного действия[1]. Эти идеи повлияли на интерпретации и научное использование понятия дискурса сегодня: оно обозначает мыслительные практики и лексикон институций, культурных сфер и практик; язык конкретных социальных групп или культур; специализированные области академических исследований; даже определенные методы мышления или стили в истории мысли, такие как психоанализ, структурализм, постмодернизм и деконструкция.

Кураторы узнают себя в каждом из этих значений, а то и в каждой подкатегории. Дискурсивность сегодня повсюду. Кураторы стали чаще и более публично говорить о том, чем и как они занимаются. Кроме того, они глубже и менее скованно рассказывают о том, почему они этим занимаются. Они более пытливо говорят о кураторстве как о практике, которая основана на процессе концептуализации и направлена на производство нового знания не меньше, чем на свои традиционные задачи: хранение коллекций, планирование программ, работу с художниками, монтаж выставок, привлечение и обучение зрителей. Безусловно, кураторы охотнее обсуждают эти неизменные и новые стороны своей дисциплины с другими кураторами, но они также регулярно связывают свои проекты с мыслью философов и историков, ученых и социологов, сохраняя при этом постоянную связь с актуальными идеями внутри более близких им профессий и занятий, таких как история искусства, художественная критика, продажи искусства и культурные индустрии. Взаимодействуя друг с другом и с окружающими, кураторы создают ощущение, что, несмотря на всю конкуренцию, противоречивые устремления и внутреннее многообразие, их дело – общее. Книга «Беседы с кураторами», прежде всего, свидетельствует о том, что дискурс во всех своих смыслах находится сегодня в авангарде и самом сердце кураторства.

Эти перемены – не случайный побочный эффект «лингвистического поворота», который произошел во всех академических дисциплинах в шестидесятые и семидесятые годы и проявил себя в концептуальном искусстве. Они, если быть точным, стали непосредственным историческим результатом интенсивного обмена между художниками и кураторами, происходившего в эти десятилетия, – взаимодействия, на глубинном уровне формирующего с той поры обе практики[2]. Несмотря на то что описания влияний художников на кураторство сосредоточились на ослаблении музеологических ограничений и возвышении кураторской субъективности, не стоит забывать о когнитивных и дискурсивных аспектах концептуального искусства. Концептуалисты оставили резонансное наследие, которое становится все более значительным, несмотря некоторую замедленность этого процесса. Художники-концептуалисты были активны и в области внутренней политики мира искусства. Они осознанно взяли на себя критическую публикацию собственной деятельности, сместили ее теоретическое обоснование и оказывали мощное влияние на способы ее экспонирования. Они отзывались на то обстоятельство, что большинство кураторов, критиков и теоретиков, не говоря уже об историках искусства, оказались способны признать преобразующий потенциал искусства. Подобным образом в восьмидесятые и девяностые годы некоторые кураторы реагировали на состояние мира искусства, которое они наблюдали: его одержимость деньгами и рынками, возвращение к анахроническим медиа и реакционными мифам о художниках, выставки-«блокбастеры» старых мастеров и ползучий корпоративизм, страх масштабных инноваций и слепоту к искусству большей части мира. Как и концептуалисты, которыми они восхищались, эти кураторы расширяли границы кураторства с целью поиска лекарств от этих недугов. Разные типы кураторства, которые можно выделить в практике представленных в этой книге кураторов и которые я вкратце опишу, происходят непосредственно из этой ситуации[3].

Что в русле этой книги можно сказать о «современности»? Само появление этого издания связано с новым или по крайней мере недавним фактом, касающимся кураторства: тем, что оно получило широкое признание в качестве значимой профессии, оказавшейся среди центральных импульсов современной жизни и в то же время способной предложить поразительно оригинальные и острые трактовки трудностей и противоречий нашей современности. Представление о том, что сегодня все «курируют» все, – лишь фикция и фантом относительной привилегированности. Быть современным сегодня значит нечто большее, нежели просто быть в курсе последних новостей, идей и позиций, это больше, чем идти в ногу со временем, больше, чем все более активная мгновенная глобальная связь, возможность путешествовать во времени и пространстве, погружение в насыщенную среду образов и количественное возрастание общих знаний о мире. Жить сегодня – это также быть чувствительным к диким экспериментам большинства систем правления, имплозии рамок глобальной экономики, зияющим пропастям между имущими, малоимущими и неимущими, несоразмерность предположительно универсальных систем мировоззрения, одновременность разрозненных темпоральностей, напряженная близость культурной инаковости, а также тому очевидному факту, что заключенный эпохой модерна договор с планетой исчерпал свои возможности и нам жизненно необходим новый.

Художники повсеместно реагируют на эту ситуацию, и кураторы призваны им помочь, присоединиться к общемировым усилиям по созданию общества, которое переживет потрясения глобального капитализма, возрождение фундаментализма и последствия изменения климата. Некоторое время назад я попытался определить, что значат все эти обстоятельства для современных художественных критиков, теоретиков и историков искусства. Моя формулировка получилась весьма сжатой, поэтому позвольте мне ее воспроизвести без изменений: «Работа с публичным пространством, представление мира и всеобщая связь – вот что наиболее беспокоит художников в наши дни, поскольку это составляет самую суть современного бытия. Все чаще эти заботы берут верх над остаточными различиями на основе стиля, способа, медиума и идеологии. Они присутствуют во всем искусстве, которое по-настоящему современно. Обнаружение именно их присутствия в каждом произведении является главной задачей художественной критики, соответствующей требованиям современности. Дело истории искусства – очертить роль каждого произведения внутри крупнейших сил, формирующих настоящее»[4].

В книге «Осмысляя современное кураторство» я задумался, можно ли столь же точно выразить то, что нынешние условия (наша «современность») требуют от курирования искусства, и предположил, что, возможно, цель кураторства в наши дни состоит в том, чтобы: «<…> выставлять (в широком смысле: показывать, предлагать, заставлять переживать) присутствие современности и текущего момента так, как они отражены в искусстве – нынешнем, прошлом и многовременном, или даже вневременном»[5].

Развитию этой идеи я посвятил всю прошлую книгу. Она же является главной темой и этой работы. Однако на сей раз преимущество в том, что свое понимание того, как следует подходить к этой фундаментальной проблеме, предлагают еще двенадцать голосов. На страницах книги они демонстрируют это в непосредственном диалоге со мной. Вместе с тем совершенно очевидно, что современные кураторы и те, кто интересуется этим полем деятельности, проводят много времени и в беседах друг с другом. Не только в частном порядке и на круглых столах или страницах множащихся журналов о кураторстве, но также, и главным образом, посредством своих основных медиа: выставок, программ и музейных политик, если речь идет о руководителях музеев.

Ответ на вызовы современности требует не только прагматической компетенции и управленческого ума, но также проницательного анализа собственных ресурсов, четкого представления о поле деятельности и концептуального понимания, как, когда и где нужно действовать. Многие кураторы используют этот шанс, чтобы глубже понять свою профессию, ее историю и возможности, мощности и границы, – словом, чтобы объять ее в качестве дискурса. В этом процессе они могут возвысить профессию до уровня искусства. Но все же главная задача заключается в том, чтобы сформировать мировую практику, которая оправдает возложенные на нее ожидания и представит реальные отношения, образующие современное состояние.

Для тех, кто понимает кураторство исключительно как работу с практическими вопросами, это вступление может показаться весьма странным. Но если принять факт дискурсивного сдвига, который я здесь обрисовал, все станет на свои места. Несколько лет назад, когда я заметил, что этот сдвиг происходит, меня озадачило противоположное явление. Почему такая выдающаяся профессия, столь глубоко преданная делу превращения искусства в общественное достояние, казалось, несколько неохотно выражает свои предпосылки в письменной, дискурсивной форме, столь любимой другими профессиями, посвященными распространению и интерпретации искусства, такими как художественная критика и история искусства? Вскоре я понял очевидную причину: кураторы высказываются в первую очередь через выставки. Они могут дополнять этот процесс изложениями своих программ в выставочных каталогах, информационных пресс-релизах или публичных интервью. Музейные кураторы выражают свои мысли через экспозицию определенной части коллекции в зале музея и образовательные материалы, сопровождающие эти экспозиции. Менее очевидным образом они делают это также через приобретение работ для музейной коллекции и изложение оснований для этого музейным закупочным комитетам. И все же я чувствовал разрыв между языком, который кураторы обычно используют в письменных изложениях своих программ, и тем мышлением, которое они вкладывают в формирование выставок или развески коллекций в музейных залах. До недавнего времени их публичный язык зачастую воспринимался как смесь из высказываний художников, чего-то похожего на оценки отдельных работ критиками, исторической доказательной базы развития искусства и его направлений, а также излюбленных журналистами зарисовок «человеческого интереса». Но сводилась ли кураторская мысль к тому, что приходит в голову при работе с этой путаницей интересов?

Если это было бы так, то мы бы не смогли внятно объяснить происхождение тех эмпирических открытий, тонких связей, поразительных сопоставлений, перекликающихся нюансов и точных суждений, которые я наблюдал на стольких прекрасных и сложных выставках – как и их отсутствие на прочих не столь выдающихся. Не все выставки являются суждениями, но все они производят для зрителей смыслы, отличные от тех, с которыми мы сталкиваемся при чтении текстов и рассматривании иллюстраций в статьях художественных критиков или книгах историков искусства. Любая выставка имеет концептуальную структуру, и кураторы развили соответствующие уровни компетентности, нередко достигая высочайшего мастерства в разработке такой структуры и новшеств внутри нее. Более того, в последние годы некоторые кураторы – среди которых, в частности, герои этой книги – почувствовали, что артикулирование этих знаний и навыков, их осмысление и расследование их истории больше не могут быть отданы на откуп обобщений музеологов, случайных комментариев критиков или запоздалой реакции историков искусства. Кураторы сами, как они считают, должны взяться за эти задачи, которые являются не дополнением, а неотъемлемой частью их практики.