Читать книгу Клиника доктора Бене Финкеля - Тесла Лейла Хугаева - Страница 3

Доктор Бенедикт Яковлевич Леви-Финкель давно ждал такого случая, чтобы доказать справедливость своего когнитивного метода в отношении шизофрении. И вот дождался. Психоз пастора Андрея Орлова вполне подходил под описание тех «исключительных, духовно творческих людей, заболевших людей, душевные переживания которых могут приобретать культурное значение», как говорил о них Карл Ясперс в своей известной книге «Стриндберг и Ван Гог».

К. Ясперс «Стриндберг и Ван Гог»:

«В принципе центральным для данной проблемы является вопрос существования духовного мира – как бы в некоем ином измерении. Либо существование этого мира должно быть объективно доказано средствами чувственно-пространственного опыта, либо это духовное содержание соответствует некоей поэтически-мифологической потребности, для которой проблема действительности всерьез не ставится, либо это духовное содержание соответствует некое мировоззренческой потребности, которая вообще не нуждается в шизофреническом обосновании, либо, наконец, существование этого мира может проявится через субъективное, чувственно наполненное переживание У Стриндберга и Сведенборга такое переживание и было собственно доказательством. И поскольку такие больные способны с необычайной полнотой представлять вещи как воплощенные переживания, постольку их представления способны приобретать культурное значение. Если мы хотим получить несколько более отчетливые представления, нам не следует рассчитывать на клинические наблюдения обычных больных, мы должны искать исключительных, духовно творческих людей, заболевших шизофренией, как Гельдерлин или Ван Гог.»

Ценность выводов Ясперс для гуманистической психологии состояла в том, что он был не только философом, но и практикующим врачом-психиатром, автором одного из самых популярных учебников психиатрии, выдержавшим несколько изданий. И вот, этот самый психиатр, утверждает в пику доминировавшей в его время материалистической парадигме, что изучать надо не мозг, а некую «духовную энергию», «духовную реальность»! По крайней мере когда речь идет о шизофрении и других психозах, не связанных с органическим повреждением мозга. Его книги стали откровением для доктора Бене. Только раз или два, Ясперс употребляет в своей «Психиатрии» термин «психическая энергия» вместо «душа», «духовная реальность», «демоническое», «абсолютное», которые только запутывают. А вот эти два раза стали молнией, осветившей мир среди ночи.

«Конечно, – думал он, – „психическая энергия“! Как у Фрейда, как у Юнга! Это же совершенно другой объект исследования! какого эффекта в лечении больных, в профилактике психозов мы можем достигнуть, если у нас ложный объект научного исследования! Если вместо того, чтобы изучать психическую энергию, душу, мы изучаем мозг, который нам ничего не скажет. Это знал еще Лейбниц, когда говорил, что если даже мозг станет большим как мельница, мы и тогда не увидим мыслей человека. И как прав Гордон Олпорт когда говорит что эмпирики и позитивисты выбросили из психологии истинный объект исследования: сознание, личность, душу, наконец! Остались только инстинкты, рефлексы и мозг! Какая ерунда! Ответ придет отсюда, „психическая энергия“, конечно! Это душа на новом научном языке!»

Ясперс рассуждает о шизофрении как о взрыве духовной энергии. Он прав в том, когда на место мозга ставит душу, как разные объекты исследования, но в определении этой души, он сам уходит в поэтико-мистическую неопределенность, где теряется вся ценность сделанного им переворота в ракурсе зрения на психические расстройства. Конечно, душа, как «демоническое и абсолютное» ничего не может сказать науке. А вот случайно употребленный им термин «психическая энергия» – может! Доктор Бене был совершенно в этом уверен. Его так взволновали эти мысли, что он вскочил на костыли из своего инвалидного кресла и засновал по кабинету.

К. Ясперс «Стриндберг и Ван Гог»:

«Складывается впечатление, словно бы в жизни этих людей им когда-то что-то мимолетно открылось, вызвав трепет и блаженство, чтобы затем, завершиться неизлечимым слабоумием конечного состояния. Не раз сообщалось, что в начале заболевания эти люди столь потрясающе играли на фортепьяно, что слушатели вынуждены были признать: ничего подобного они не переживали. Возникают и художественные произведения в области поэзии и живописи. Само переживание жизни становится более страстным, аффектированным, безудержным и естественным, но в то же время и более непредсказуемым, демоническим. Словно некий метеор появляется в этом мире с зауженным человеческим горизонтом, и прежде чем окружающие успевают полностью оправиться от изумления, это демоническое существование уже оканчивается психозом или самоубийством. Таким образом, при анализе мы имеем не только реальность, но – в ней – еще и постигающий ее мир духовного, причем это духовное существует отчасти объективно, в противостоянии реальности. Так вот можно представить себе, что существует некое субъективное духовное, что дух есть нечто вечное и вневременное, открывающееся во временной экзистенции в формах, которые психология подводит под одно понятие и, не различая, называет чувствами и эмоциями. И вот это демоническое существование, это вечное преодоление и всегдашняя наполненность, это бытие в ближайшем отношении к абсолютному, в блаженстве и трепете, и в вечном беспокойстве, – совершенно независимо от нас проявляется психозом. То есть складывается такое впечатление, словно бы это демоническое, которое в здоровом человеке приглушено, упорядочено, может в начале душевной болезни с огромнейшей силой прорваться на поверхность. И не то, чтобы это демоническое, этот дух был болезненным: он вне противопоставления больной-здоровый, но болезненный процесс создает повод и условия для такого прорыва – пусть даже только на короткое время. Душа словно бы расслабляется и открывает свою глубину, чтобы затем, когда это расслабление закончится, окаменеть в хаосе и разрушении. Быть может, величайшая глубина метафизического переживания, ощущение абсолютного, священного и благодатного дается в сознании восприятия сверхчувственного лишь тогда, когда душа расслабляется настолько, что после этого остается уже в качестве разрушенной».

Леви-Финкель долго ждал такого случая шизофрении, где больной сохранил бы сознание после сильных шубов в достаточной ясности, чтобы описать свои переживания, и чтобы с ним позже можно было работать через дискуссию, через познавательный процесс, через смену когнитивного содержания его сознания. Он жаждал работать с сознанием, а не с мозгом. Он давно убедился, что работа с мозгом – это деструктивный процесс, который лишает пациентов последнего шанса на выздоровление (когда речь о шизофрении и других психозах неорганической этиологии).

Его вторым любимым автором и психиатром был А. Кемпинский, автор нашумевшей книги «Психология шизофрении». Кемпинский в своей монографии впервые подходит к проблеме шизофрении не с точки зрения психиатрии и физиологии мозга, центральной нервной системы, а с позиций – психологии. И это его исследование, в котором описаны психологические особенности шизофреников, больше помогло доктору Бене, чем тома написанные по физиологии мозга и психиатрии.

Он давно задавался одним вопросом. Почему шизофренический психоз – это психоз с четкой бредовой структурой, тогда как циркулярные психозы маниакально-депрессивного характера не имеют бредовой структуры вовсе? Почему бред всегда приобретает форму борьбы двух противоположных сил, из-за чего сознание шизофреников получило знаменитую характеристику «черно-белого сознания»? Почему метафизическая интоксикация шизофреников? Что это значит? Как отделить философию, которой занимаются здоровые люди, метафизики и материалисты, от метафизической интоксикации? Эти вопросы не давали ему покоя, и он знал, что только если он изменит объект исследования, если вместо мозга станет изучать психическую энергию, он сможет получить ответы на эти вопросы. А значит, найдет ключ к загадке шизофрении.

«Черно-белый мир» шизофреников, «борьба двух противоположных сил обычно морального характера», – писал Кемпинский о структуре бреда шизофреников. Если думать о шизофрении как патологии мозга, то эта информация нам ничего не даст. Но если поставить на место мозга – психическую энергию, то совсем другое дело! А что если «черно-белый мир» – это полюса силового поля психической энергии, которые обнаруживаются при шизофреническом психозе? Эта мысль заставила его трепетать в предвкушении скорой разгадки большой тайны.

Наконец, ему представился случай поработать с таким шизофреническим психозом, описанным Ясперсом, с тонким и умным человеком, сохранившим сознание и после первых сильных шубов. Леви-Финкель знал, что у него совсем немного времени, чтобы успокоить кататонию, иначе следующие шубы могут разрушить психику окончательно.

Это был красивый молодой человек лет 28, среднего роста и хорошего телосложения, с большими черными глазами и выразительными чертами лица. Он выучился на священника, и какое то время был отцом католической церкви. Потом резко перешел в лютеранскую церковь. И наконец, совсем оставил свою духовную службу. Он говорил, что всю свою жизнь страстно искал бога, но не нашел его ни у католиков, ни у протестантов, и с тех пор задался целью создать собственную школу христианства. Он писал свои сочинения одно за другим, ушел с поста священника, потом с поста пастора, замкнулся в себе, перестал общаться с людьми. Только мать, художник и переводчик Ольга Никитишна, оставалась его близким и преданным другом все это время. Она и доставила его в больницу Бене Финкеля, когда у сына случился первый психоз.

Бредовая структура у пастора Андрея Орлова была наполнена элементами христианской мифологии: в ней сражались христос и сатана, черти и ангелы, ад и рай. В психозе ему казалось что адское пламя пожирает его, и он подобно Лютеру, бросившему чернильницу в лицо дьявола, бросал в его проклятую морду все что попадало ему под руку. Когда к нему вернулось сознание, доктор Бене очень подробно расспросил его о жизни, и о том как формировалось его мировоззрение.

– Что заставило вас покинуть католическую церковь? – спросил его доктор Бене.

– Вы помните тот большой скандал в католической церкви, который потряс весь мир? О сотнях католических священников, на самом верху церковной иерархии, которые годами насиловали детей? Мальчиков и девочек? От 3 до 14 лет? Помните этот кошмар?

– Конечно. Я читал об этом в прессе. Вы тогда разочаровались в католической церкви?

– Вы бы не разочаровались? Это совсем не то слово – разочаровался! Я был сражен словно громом небесным. Я не хотел верить своим глазам, не хотел верить своим ушам. Я выл от боли по ночам как волк, пока однажды вид католических священников не стал для меня непереносимым. Я встал и ушел, хотя мне прочили большую карьеру. Я ушел в лютеранскую церковь. И сначала все было замечательно. Я словно открыл новый мир. Я стал читать много истории. Особенно Реформации. Прочел книги Кальвина, Лютера, Цвингли, Виклифа, Яна Гуса. Снова божья благодать наполнила мое сердце. Я проклинал Папу Римского вместе с Лютером, вместе с ним называл его сатаной, занявшим престол божий, вместе с ним обещался бороться с папистами. Я стал читать евангелие и ветхий завет. И я понял, что это единственный путь, на котором можно найти бога. Только изучать его священные тексты в оригинале. Не слушать никаких Пап и Кардиналов, слушать только свое сердце и свой разум. Это воскресило меня и дало силы жить дальше. Это стало живительной водой, которая излечила кровавые раны моего сердца. Но только поначалу. Когда я уже думал, что нашел выход, что совсем излечился от того страшного потрясения, когда я в лоне католической церкви потерял бога, что я нашел бога заново, оказалось это только призрак. Я вдруг осознал, что во мне больше нет веры, нет бога. Что я потерял его. Это было страшным открытием. Сколько бы я не молился и не призывал его спасти меня и озарить мою душу спасительным нектаром веры, бог отвернулся от меня.

– И что было потом?

– Тогда я стал серьезно болеть впервые. У меня начались сильные головные боли. Я давно забросил и лютеранскую церковь тоже. Я не мог смотреть в глаза ни коллегам ни прихожанам. Я не верил им, не верил себе. Я хотел кричать на проповедях: бог – это истина! Но какую истину несете вы людям? Детскую мифологию Евангелия? Проснитесь, это же чепуха!». Но я знал, что ничего не могу предложить им взамен. Детская мифология Евангелия все же давала этику и дух людям, а что давал им дарвинизм современной науки? И я молчал. И этот внутренний крик стал разъедать мне внутренности, как лисенок под рубахой того подростка в Спарте, который стерпел, а не закричал. И когда больше не было сил терпеть, я просто однажды ушел и из лютеранской церкви.

Вот тогда я остался совсем один. Бывшие коллеги объявили меня сумасшедшим. Представляю, как они рады были услышать, что я в сумасшедшем доме. Теперь, вы говорите, звонят и сочувствуют? Но тогда, никто кроме двух моих близких друзей, никогда не спросили как у меня дела. А мне становилось все хуже и хуже. Я тогда размышлял над теорией происхождения человека Дарвина. Прочел несколько книг по антропологии, которые доказывали справедливость его учения. И уже считал себя Гераклом, который ради истины залез в самое пекло ада, и бесстрашно смотрит в глаза чудовищу, не боясь вытащить из его пасти истину. Я воображал себе, что еще немного, и я смогу отказаться от евангелия как от детских пережитков и встать на твердую почву науки и истины. И вдруг… Доктор Бене, вы слышали когда-нибудь о Библии Сатаны некоего Ла Вея? Это церковь последователей Дарвина, которая доказывает, что порок и грех – это счастье, доказанное наукой. Дарвином! Больше миллиона последователей в Америке! Они ведь как рассуждают: все так называемые пороки – суть естественные потребности, а эгоизм и борьба за выживание – священный долг и смысл жизни. Значит, сатана есть истина, а Христос напротив вводит людей в заблуждение и погибель как слабак бесхребетный. Это была новая мифология на почве самой современной науки.

Вот где я хохотал, доктор! Вот где я до слез нахохотался над своими поисками науки и истины! Стоило делать этот огромный крюк от мифологии Евангелия, чтобы опять прийти к мифологии, только противоположной, где бог и дьявол поменялись местами? Где Христос стал ничтожеством, а сатана – вершиной истины и счастья?

Неделю я жил словно во сне. Я дошел до книг Ницше. Ницше, который клянет Христа, и прославляет войну и подлость. Я прочитал о его безумии. И тогда я понял, что точно такое же безумие неминуемо ждет и меня. Я оказался прав, доктор. Не прошло и месяца, как меня накрыл психоз.

Сатана стал посещать меня по ночам. И теперь я не знаю, что думать, был ли это сатана, или это были приступы и галлюцинации, ведь потом начались настоящие галлюцинации. Я еще не настолько рехнулся, чтобы не уметь отделить реальность от галлюцинаций, хотя все мы священники конечно немного того.

«Хороший уровень самокритичности, – подумал доктор Бене, – здесь есть с чем работать».

– А потом? Что было потом?

– Раньше я еще мог ДУМАТЬ, доктор. Мои МЫСЛИ были все еще МОИМИ, под МОИМ КОНТРОЛЕМ, я мог их выбирать. Мог принимать одни, и отрицать другие. Все закружилось и завертелось, словно в адовом котле, и я потерял себя в страшном сумраке нечеловеческого страха, лика дьявола надвигающегося и пожирающего меня. Дальше вы все знаете. Меня потрясла эта потеря контроля над мыслями, когда я пришел в сознание. И эта потеря способности философии. Мысли перестали быть философией. Они стали словно минным полем, по которому надо ступать очень осторожно, чтобы не подорваться на новом психозе. Это было самым страшным следствием приступов. Вся моя жизнь была рефлексией о дьяволе и боге, а тут они перестали быть рефлексией, они стали реальными живыми фигурами, которые дрались за меня в моем сознании: хватали, возносили, убивали. И меня это удивило, потому что веры больше не было в моем сердце, откуда же в нем вдруг взялись живые фигуры сатаны и бога, сражавшиеся за меня помимо меня самого?

«И Ван Гог так говорил, – вспомнил Леви-Финкель книгу Ясперса, – откуда у меня бред с христианской мифологией с моим увлечением Золя и Гонкурами», этими материалистами.

Доктор Бене много думал над этими словами. Он и раньше отметил эту особенность психологии шизофрении: шизофреники живут философскими вопросами говорит Кемпинский, не умея объяснить этого феномена иначе. Здесь у доктора Бене был шанс проверить свою гипотезу о силовом поле психики: что если эта «жизнь философией», когда теряется способность рассуждать, а фигуры философии застывают как бы на противоположных полюсах электрического поля, и есть силовое поле психики? Что если это результат когнитивного дисбаланса, когда информация, усвоенная человеком о себе и о мире, приводит его к осознанию своего поражения? И тогда рушится вся абстрактная система, приобретая вид силового поля: с одной стороны угроза, с другой выживание?

Так рассуждал доктор Бене, сводя всю этиологию шизофрении к ложной информации абстрактного мышления, чрезмерно удалившегося от действительности в своих метафизических спекуляциях. «И тогда, – думал он, – законы психики возвращают его к реальности, указывая, что дальше возникает угроза жизни». Таковы были его первые, поверхностные приближения к теории психической энергии, и ее двух силовых полей, еще очень далекие от того открытия, которое ему предстояло сделать. Но уже очень важные, поскольку у него было теперь главное: верная дорога, работая на которой, он неизбежно найдет истину.

Он решил, больше полагаясь на интуицию, потому что у него еще не было четко сформулированных определений, предоставить Орлову побольше информации о вопросах которые стали жизненно важны для него и довели его до расстройства психики. И это действительно помогло. Он сам активно включился в процесс, не только для того, чтобы помочь ему в усвоении информации, но чтобы он чувствовал его человеческое тепло, постоянно приободряя Андрея словом и жестом, вниманием и заботой, похвалой и восхищением, и во всем выказывая уважение. Доктор Бене всегда предупреждал свой персонал, чтобы все старались поддерживать самооценку пациентов на максимально высоком уровне. Эта общая атмосфера уважения и сочувствия была отличительным свойством клиники доктора Бене, и она действительно принесла и результаты и успехи, создав Финкелю репутацию не только самого человечного психиатра, но и самого эффективного в своем деле профессионала.

Он принес Андрюше Реймаруса и Лессинга, Вольтера и Спинозу, Робертсона Смита и Томаса Пейна, Альберта Швейцера и Бертрана Рассела, Ренан и Штрауса, Толстого и Спинозу, Жорж Санд и Ганди. Они читали вместе, они разбирали вместе философские и богословские вопросы, и все это время доктор Бене был предупредителен и заботлив как родная мать. И вот однажды он почувствовал перелом. Кататония стала отступать, напряжение страха между полюсами бога и дьявола в сознании Андрея понемногу спадало.

«Началось! – выдохнул доктор Бене. – Получилось! У него формируются новые представления бога и дьявола, а те старые, которые его разрушили теряют реальность в связи с новым потоком информации! Я был прав! Только когнитивный метод может разрушить напряжение страха в катании психозов».

Его глубоко возмущала современная практика психиатрии, так бесцеремонно вторгавшаяся в мозг пациентов, о котором они ничего не знали. Он называл их «мясниками», разрушающими самую тонкую и самую сложную ткань организма – мозг, лишая этим несчастных последнего шанса на выздоровление. Что мозг только начали изучать знали все. Что связь мозга с мыслительными процесса совершенно не поддается научному определению и контролю тоже известно было всем. Что фармакология разрушает мозг, а вместе с ним и весь организм, также ни для кого не было секретом. Но они продолжали свои агрессивные попытки разворотить мозг больных людей, вплоть до лоботомии и электрошока. Они оправдывали себя идиотской теорией «баланса пользы и вреда», уверяя, что если оставить психотиков как они есть им будет хуже, чем если они отрежут им половину мозга или разрушат его электричеством. Помимо всего прочего, это была самая удобная теория для оправданной казни невинных людей деспотами и тиранами всего мира, применяющих сомнительные способы современной психиатрии в качестве «карательной психиатрии». И если этот процесс не остановить, тюрьмы вскоре совсем не понадобятся, думал доктор Бене.

Ортодоксальным психиатрам, часто высмеивавшим его когнитивный метод лечения шизофрении Леви-Финкель любил напоминать эксперимент Давида Розенхана, опубликованный в 1973 году в статье «Здоровые люди в психиатрической клинике», и доказавший абсолютную несостоятельность диагностики современной биопсихиатрии. Тем не менее, доктор Бене решительно противопоставлял свой когнитивный метод, основанный на рационалистической философии, методу антипсихиатрии, ссылавшихся на субъективизм неокантианцев.

И вот теперь казалось Леви-Финкель был готов еще раз взорвать весь мир психиатрии: его теория силового поля психики, обнаруживающегося при бредовой структуре шизофрении получала свое подтверждение в случае с Андреем Орловым. Доктор Бенедикт Леви-Финкель сам не верил в свою удачу. Он был так возбужден, что не заметил как пробежал на костылях весь длинный путь от палаты Андрюши до своего кабинета, где его уже заждались коллеги. Это был красивый, рослый мужчина лет сорока пяти, с черными курчавыми волосами и аккуратной бородкой. Он попал в автокатастрофу, когда ему не было и тридцати лет, и с тех пор мучился с последствиями травмы позвоночника. Ему потребовалась вся его сила воли, чтобы взять себя в руки и продолжить борьбу за жизнь. Жить ему совершенно не хотелось. И только когда у него появился интерес к науке, он снова стал молодым и здоровым, сумев преодолеть все препятствия на пути к своей заветной цели – утверждению гуманистической психологии в психиатрии. Цели, в реальность которой никто кроме него самого поначалу не верил. Наука стала его жизнью, его страстью, его детищем, – всем. И сколько бы не сокрушалась над такой монашеской жизнью его мать, Тамара Тенгизовна Леви-Финкель, он не хотел ее слушать. Тамрико значила очень много в жизни сына, особенно в годы после автокатастрофы, поскольку Бене органически не выносил заботы посторонних.

– Если бы не вы, мама, – говорил он своей матери, – я бы сразу сдался. Ваша забота спасла меня.

И действительно, он очень быстро вернулся к спорту, оборудовав себе тренажерный зал. Врачи были удивлены скоростью с которой он встал на костыли. Ему приходилось пользоваться коляской, поскольку он научился только опираться на обе ноги, но по прежнему не мог ходить. На этом прогресс в его выздоровлении надолго остановился. Однако, Бене не оставил занятий спортом, так что его торс был непропорционально больше развит исхудавших, но все таких же длинных ног. Внутренняя сила, которая отличала его с детства, сосредоточилась в глазах и в руках.

Бене поправил выбившуюся от быстрой ходьбы прядь на большом выпуклом лбе, и с громко бьющимся сердцем открыл дверь своего кабинета. Какие новости он нес своим товарищам-скептикам!