Читать книгу Клиника доктора Бене Финкеля - Тесла Лейла Хугаева - Страница 7

Свадьбу справляли в саду-ресторане. Угощение было скромным, зато вино лилось рекой. Тамара Тенгизовна много хлопотала, чтобы доставить из Грузии несколько ящиков красного и белого вина. «Если бы я знала, что на столах нечем будет закусить, – сказала она Бене с досадой, когда уселась за стол в саду-ресторане, – я бы и мясо и сыр заказала». Перед ее мысленным взором стояли столы со знаменитым грузинским изобилием, европейская изысканность не была ей ни близка, ни понятна. Она интуитивно угадывала, что скудость угощения больше связана с расточительностью Нины Александровны, чем с европейским воздержанием.

Зато на Сашу Тамрико порадовалась вместе со всеми, тепло и нежно обняв его красивую голову с тяжелыми русыми кудрями. «Какой красавец вырос, какой красавец! – прослезилась несчастная Тамрико, которая любила всех детей на свете. – Чемо бичи!». Когда ее переполняли эмоции, она всегда переходила на грузинский язык. Нина Александровна светилась от гордости. Счастливой она себе не чувствовала, тревога за сына, которая все последнее время подтачивала ее силы и здоровье, была по прежнему с ней и в этот радостный день. Но не гордиться своим мальчиком, который вымахал в такого прекрасного статного орла, она не могла. Саша весело отвечал на приветствия, смеясь своими бездонными голубыми глазами, обнажая два ряда ослепительно белых зубов. Могучая шея, вся пластика движений были настолько завораживающими, что Светлана Алексеевна сравнила его со статуей «Давид» Микеланджело. Саша разразился в ответ таким звонким смехом, что даже Нина Александровна на какое то время почувствовала себя счастливой. Невесту в густой фате никто не брал на себя труд разглядывать, тем более что Саша, встретив гостей, сразу украл свою невесту, и уже до конца свадьбы скрывался с ней по самым отдаленным и романтическим уголкам сада-ресторана.

Гостей было немного. Коллектив клиники Бене Финкеля составлял почти треть всех гостей. Муж Нины Александровны, Тополев Борис Павлович, пришел всего с одним другом, художником, как и он сам. Еще несколько человек составляла родня. Саша и его невеста пригласили несколько однокурсников. Тем не менее, было очень весело. Гости были предоставлены сами себе. Борис Тополев, талантливый художник и добрейший человек, был искренне счастлив счастьем сына. Но каждый раз как он отвлекался разговором со своим приятелем, он неизменно забывал и о свадьбе и о сыне, даже о пространстве и времени, переносясь душой и телом в тот мир большого искусства, который горел синим пламенем в сердцах обоих художников. Он выучил рисовать и сына, но Саша наотрез отказался выбирать профессию художника. Он страдал всю жизнь из-за разъездов отца, искавшего красивые пейзажи для своей живописи, и ни за что не уступил его уговорам, даже самым лестным уверениям, что он хоронит большой талант. А в этом Борис Павлович был совершенно убежден. Саша настоял на том, чтобы поступить на философский факультет университета, чем одинаково расстроил обоих своих родителей.

– Более никудышней профессии выбрать было невозможно, – в отчаянии заявила тогда Нина Александровна.

– Ну почему, мы должны уважать его выбор, – мягко возразил Тополев, хотя в душе хоронил талант своего сына

– Он такой же бестолковый, как и ты! – в сердцах крикнула ему Нина. – Мне даже некому поплакаться на его бестолковость. Вот увидишь, чем это все опять закончится!

И вот, на третьем курсе Саша надумал жениться. Пока все шло не так уж плохо. Если бы не… если бы не это странное поведение Саши в последние годы, когда он стал таким замкнутым и раздражительным. Нина Александровна встряхнула головой, и ушла развлекаться к гостям, пообещав себе хотя бы один вечер не думать о плохом, и выкинуть в этот прекрасный праздничный день все тревожные мысли о Саше из головы. Она бодрой походкой направилась к тесному кружку, образовавшемуся вокруг коляски Бенедикта Яковлевича. Она предвкушала радость общения с любимыми коллегами, с удовольствием вслушиваясь в раскаты веселого смеха. Только они могли спасти ее от тревоги, разъедавшей ее сердце. И точно, стоило ей поравняться с коллективом, как мысли ее приняли совершенно иное направление. Бене о чем то смеялся с Мишей Михельсоном; Вася, как всегда все бросил только завидев Нину Александровну издали.

– Моя ведьма! Я вас везде искал!

– Ах, Веня, опять вы со своими глупостями, – улыбнулась Нина, которая давно чувствовала себя самой одинокой женщиной на свете. Она знала, что коллеги в шутку сравнивают ее с «Попрыгуньей» Чехова, а ее Тополева с доктором Дымовым. Действительно, было какое то сходство в его смиренной простоте с персонажем Чехова, равно как и в импульсивном характере Нины проглядывало что-то от попрыгуньи. Однако, во всем остальном все конечно было совсем не так. Одинокой себя чувствовала именно Нина, потому что муж был всегда в разъездах, и настолько увлечен своим искусством, в котором был успешен, что казалось забывал даже имя жены. Он был вежлив и никогда не приезжал без подарка. Нина могла поручиться, что у него не было любовницы, у такого «бестолкового» человека не могло быть никаких земных интересов. Но он не замечал ее существования, и это стало ее тайной болью, о которой она никому не говорила. Как часто ее поздравляли друзья с новой выставкой мужа! Какой успех! Столько распроданных картин! Такие отзывы в прессе! Такой добрый и такой успешный муж! Она улыбалась, а в сердце у нее ширилась зыбкая пропасть, которая затягивала постепенно ее всю. Вот тогда она стала писать свои шутливые, полные сарказма стихи. Про коварную любовь, про ведьм и рыцарей из куртуазных романов, про искусителя демона, и коллеги стали считать ее взбалмошной бездельницей в погоне за вульгарной романтикой. Нина смеялась, но про свою боль молчала. Она нашла, где спрятаться от этой зыбкой пропасти: в курчавой головке обожаемого сына, в его прекрасных полных наивной голубой влаги глазах, всегда отвечавших ей взаимностью. Его смех и теплые ручки, обвивавшие шею красавицы мамы, долгое время спасали ее от этой пропасти. Пока однажды она не поняла, что ее Саша также безудержно отдаляется от нее, как когда то отдалился Тополев. Вот тогда, пропасть стала затягивать ее со страшной силой, и она уже не знала, что ей противопоставить. Ее стихи становились все вычурнее, и все вульгарнее. Коллеги посмеивались, Вася стал клясться ей в любви, уверенный, что она тоже ищет романа, и только, казалось, глаза Бене Финкеля, подобно рентгену, видели ту крутую линию обрыва, над которой в отчаянии билась ее душа. Он никогда не смеялся над ее стихами, хотя она подавала их так, словно и ждала только смеха, и благодарила за него. Либо отмалчивался, либо хвалил как тонкую поэзию. И она была ему глубоко благодарна за его такт и понимание, в душе побаиваясь этого пронзительного взгляда, от которого нельзя было спрятаться в самом укромном уголке сердца.

Впрочем, литературой увлекался весь коллектив клиники Бене Финкеля. Даже скромная Верочка очень любила почитать в свою юность. Светлана Алексеевна была дочерью филолога и рассуждала о литературе как профессор. Миша Михельсон писал всю жизнь одни роман, часто и эмоционально говорил о каторжном труде, которого он ему стоит, но никогда не согласился прочитать ни одну главу. Вася Петров прекрасно играл на гитаре, и иногда сочинял песни; но чаще он писал коротенькие рассказы о своих приключениях с любимым пуделем Муму. Леви-Финкель знал классику, периодически освежал свое знакомство с ней, любил литературные вечера с коллегами, но интересовался только психологией и психиатрией. Его новый метод, его открытие, как не смел его еще называть, настолько увлек все силы его ума и души, что на остальное у него просто не было сил и времени.

Когда Нина подошла к коляске доктора Бене, увидела его большой выдающийся лоб с прилипшими от пота черными кудрями, его волевое лицо и те самые пронзительные черные глаза, она с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть, так глубоко ее поразило только что сделанное открытие. Она вдруг поняла как сильно, как глубоко, как нежно и преданно она любит этого беззаботно смеющегося человека в инвалидном кресле. И как велико расстояние, которое их разделяет. «Анна Белогородская, тень умершей жены, – вспомнила она невольно статью, – вот кто стоит между нами». Доктор Бене повернул голову, и в тот момент, когда встретились их глаза, Нина знала, что он прочитал все, что творилось в ее душе: весь трепет ее только что сделанного открытия и все безнадежное отчаяние назвать его когда-нибудь своим. Он продолжал улыбаться с прежним задором, но глаза наполнились совсем другим светом.

– Идите к нам, Ниночка, – сказал он с такой теплотой в голосе, что Нина должна была прятать глаза, чтобы не заплакать. Неужели он ее любит? Неужели вся эта доброта и проницательность и есть любовь? Она заставила себя поднять глаза, когда совсем уже поравнялась с его коляской и посмотрела прямо в его влажные черные глаза. Они улыбались ей в ответ.

– Нина Александровна, меня опять втягивают в литературные споры. Миша Михельсон не хочет прочитать нам свой роман, уверяя, что это гениальное произведение и что мы должны верить ему на слово. Ну как вам такое нахальство, Ниночка?

– Я покажу вам сразу все произведение! Когда оно будет готово! А пока что вам ничего не остается, как верить мне на слово. Я потомок еврейских пророков, я не могу не быть гениальным. Тем более, что роман мой как раз о древних библейских пророках.

– Как мы можем знать, Миша, дорогой? – продолжал смеяться Леви-Финкель. – Я вот тоже потомок еврейских раввинов, но никогда не напишу ничего похожего на роман, тем более на гениальный роман. Ты мне друг, но истина дороже. Вот помнишь, к примеру, того мужика в романе Альбера Камю, который тоже как ты всю жизнь писал роман. А когда прочли его книгу, там оказалась всего одна строчка, переписанная на сотни ладов: «Дама в шляпе галопом скакала по Булонскому лесу»!

Миша стал хохотать вместе с Финкелем, и благодарная Нина спрятала свое волнение в этом общем хохоте, разрядившем обстановку.

– Ну какой из тебя еврей, да еще потомок раввинов, Бене! – все еще невольно смеясь, возразил ему Миша. – У тебя мама грузинка. По еврейским законам – ты грузин! А я то совсем другое дело, Леви-Финкель. Я – чистокровный еврей, и по маме и по папе. И если бы не твоя клиника давно был бы на родине земли обетованной. Вот так то.

Нина Александровна давно потеряла нить разговора. Ее взгляд упал на прекрасное лицо Веры Сослановны, которое в свете вечерних огней еще больше поражало своей удивительной красотой. Ее рыжие косы были распущены и свободными волнами ниспадали до самого пояса. Глубокие зеленые глаза зажигательно смеялись о чем-то, а полные белые руки доверительно обнимали за плечи Светлану Алексеевну. Она улыбалась ей в ответ с материнской нежностью, и Нина, как не старалась, не могла представить себе тему их беседы. Эта нежная белая кожа, этот девичий румянец, эта простота и искренность в глазах и движениях. Даже Тополев остолбенел, когда увидел Веру Сослановну, и только строгий взгляд жены предупредил его от внезапного порыва умолять ее быть его моделью. Вера рассказывала Светлане Алексеевне о своей юности, когда только и было вокруг разговоров о ее красоте, а она сама совсем не считала себя красивой. Она смеялась своим юношеским восторгам с детской непосредственностью, захлебываясь от переполнявших ее наивных воспоминаний. Теперь ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Один за другим умерли ее обожаемые родители. Она настолько любила их, и настолько была проста в душе, что не хотела другого счастья, кроме жизни с боготворимыми ею родителями. Но вот они ушли. Сначала мама, потом отец, и весь мир перевернулся вверх дном. Они остались со старшим братом, который уже успел развестись, одни. Квартира ушла за долги, и они решили ехать в Москву на заработки. Дома, в Северной Осетии, Вера никогда не работала вне дома. У себя дома она крутилась словно белка в колесе, поражая своей чистоплотностью и умением. Но стеснительность останавливала ее от поисков работы вне дома. Теперь ей пришлось впервые выйти на работу. И она бы долго не продержалась, если бы Тамрико не взяла над ней сразу шефство и не подчинила ее своей властной натуре. Теперь Верочка боялась одного строгого взгляда Тамары Тенгизовны, и никогда не смела ей противоречить. Светлану Алексеевну она сердечно любила, Тамару Тенгизовну почитала как свою госпожу. Она так боялась ее властного взгляда, что не могла даже ответить любовью на искреннюю привязанность Тамрико, полюбившую ее как родную дочь. Верочка, конечно, сразу догадалась, какие планы строит Тамрико в отношении нее и своего сына доктора Бене, или Бено, как называла его Тамрико. Только от этого ей стало еще страшнее. Ее инстинкт, которого она не умела себе объяснить, учил ее уходить именно от тех мужчин, которые ей нравились, и особенно от тех, кто начинал разговоры о браке. Так она и осталась одна со своей дивной красотой на четвертом десятке. И вот теперь она не смела подходить к коляске доктора Финкеля, и старалась удержать Светлану Алексеевну в стороне своими наивными рассказами о счастливой юности, проведенной под крылом обожаемых родителей. Увидев приближающуюся стройную фигуру Тамрико, она сразу поникла, понимая, что Тамрико не позволит ей оставаться в отдалении от Бенедикта Яковлевича.

– Чего тут одни стоите? – начала и в самом деле шутливо возмущаться Тамара Тенгизовна, увлекая девушек поду руки в сторону коляски Бене. – Пойдемте к моему Беношке. Вы оставили нас скучать. Бено, сынок, посмотри, кого я привела. Мою красавицу, мою доченьку. Бено, ты когда-нибудь видел такую красивую девушку? А такую скромную? Посмотри, как она густо покраснела. Верочка, моя девочка, это же наш Бено, зачем смущаться. Я решила взять ее помогать в дом. – решительно повернулась Тамрико к сыну, давая взглядом понять что не потерпит никаких возражений.

Верочка так испугалась последней фразы, что в ужасе взглянула прямо в насмешливые глаза Бенедикта Яковлевича. Бене сразу оценил ситуацию, и только засмеялся в ответ:

– Вера Сослановна давно член нашего коллектива, всей нашей дружной семьи. Конечно, я буду только рад, если она согласится помогать тебе по дому. Но согласится ли она?

Тамрико привыкла к повиновению Верочки, и даже не потрудилась ее спросить. Теперь она посмотрела на Верочку тем своим властным взглядом, от которого в ее жилах стыла кровь.

– Конечно, конечно, если нужна моя помощь, как я могу отказаться, Бенедикт Яковлевич. Я так благодарна вам и Тамаре Тенгизовне за все, что вы делаете для меня. Я в Москве совсем чужая, без вас бы совсем потерялась. – она покраснела еще больше, так что на матовой белизне ее кожи заиграли два бардовых румянца. – А сейчас я пойду, с вашего позволения.

Вера Сослановна вдруг выпрямилась и с вызовом посмотрела в глаза Тамрико. Она и сама не ожидала от себя такой дерзости. Однако, смущение и стыд настолько переполнили ее сердце, что она уже знала: или она сейчас же отсюда уйдет, или она наговорит дерзостей Тамрико и рассорится с ней навсегда. Тамар Тенгизовна сразу поняла настроение Верочки, и в душе еще больше восхитилась своей питомицей.

– Я провожу Верочку. Отдыхайте. Мы уже не вернемся. Бено, я жду тебя домой, сильно не задерживайся. Нина Александровна, счастье нашему Сашеньке!

Нина Александровна стояла, словно пораженная громом. События разворачивались с такой неумолимой быстротой. Сначала это прозрение о ее любви к Бене. Такое глубокое и пронзительное, что ей казалось, она закричит о своей любви. И вдруг, сразу вслед за этим, почти такой же шок от чарующей красоты Верочки и почти откровенное сватовство Тамары Тенгизовны. Что значил ответ Бене? Он согласился? Или просто подыграл, чтобы отвязаться? Нина чувствовала, что ей в сердце воткнулись тысячи ножей, и видела, как она ходит между ними, лавируя, словно джигит. «Я брежу», – тихо сказала она, отирая пот со лба.

– Позвольте анекдот о моей Му-Му! Чудо, вы умрете со смеху! – возник вдруг уже порядком набравшийся Винцент Григорьевич. – Значит, спасли мужики Му-му, и она ну их благодарить. Спасибо, говорит мужики, от верной смерти спасли. А те в шоке: «Говорящая собака». Муму как услышала, еще больше офигела: «Говорящие мужики!» Ха-хахаха! – хохотал Винцент Григорьевич в пьяном задоре смешивая свою Муму с тургеневской. – Бене дорогой, низкий поклон матушке вашей, Тамрико Тенгизовне. Давно я настоящего грузинского вина не пил. Целую ручки, кланяюсь в ножки. Боже ж мой! Я ВАС не заметил, Нина Александровна, королева моя! Королева Марго!

Нина ощутила прилив паники от мысли, что надо будет поддерживать разговор с ее пьяным поклонником, и почти умоляюще взглянула в глаза Мише Михельсону.

– Михаил Исааакович, выручите, голубчик.

Миша пожал плечами и взял Васю под руку.

– Пойдемте, друг, возьмем у Тополева гитару. Какой из вас влюбленный без гитары. Тополев всегда возит в машине гитару, я с ним ездил, и знаю.

– Чудесная идея, Миша! Мы сейчас вернемся! Конечно, я спою свои любимые вещи… вот послушай Миша, моя последняя… сам сочинил.

– Какой же поэт из фрейдиста! – нервно засмеялась Нина. – Разве что либидо с дефекацией воспевать.

По мере того как стихали их голоса, Нина все больше боялась посмотреть в глаза Финкелю, с которым они наконец то остались наедине. Прежде чем она успела сообразить, что делает, она нашла себя на коленях у Финкеля, страстно целующей его мокрые губы.

– Бене, Бене, я вас люблю. Неужели вы не видите, дорогой? Неужели не видите?

Бенедикт Яковлевич дал себе время собраться с мыслями, осторожно отвечая на ласки Нины нежным поглаживанием ее ухоженных каштановых волос. И наконец, обнял ее лицо горячими ладонями, решительно ее остановил.

– Подожди. Я не могу тебя любить, Нина.

– Я знаю, Бене, мы прочитали про Анну… я все знаю! Но ведь она мертва. А я здесь, и я жива. Я люблю тебя. Позволь мне тебя любить милый. Скажи мне Бене, ответь: ты ведь видел, видел эту пропасть, это зияющее смертельное чрево, над которым я висела все это время? Ты видел и жалел меня?

– Это моя работа, Нина. Да, я вижу боль людей, особенно дорогих мне людей. Конечно, я люблю тебя, дорогая. Но я не смогу любить тебя всегда.

– Всегда, Бене? Что такое всегда? Разве мы будем жить вечно?

– Нина, я не знаю, сколько я буду любить тебя. Может год, может пять лет, а может месяц, но однажды я уйду.

– Год, Бене, любимый, дорогой! Это много как океан, это много как вечность. Целый год я не буду видеть эту страшную пропасть, целый год я буду в безопасности, как у Христа за пазухой. Бене, какая я счастливая.

Она покрыла взмокшее лицо Бенедикта Яковлевича нежными, как ветер поцелуями, чувствуя, как горячая волна счастья блаженными волнами растекается по всему ее телу. Ее ноги на его горячих ногах, его дыхание смешивалось с ее дыханием, его губы касались ее щеки. Ради этого мгновения стоило жить и мучиться предыдущие сорок лет. Как вдруг истошные крики внезапно оборвали идиллию влюбленных. Кто-то кричал в исступлении, и Нина не сразу узнала в этой дикой истерике голос своего Саши:

– Убирайся вон! Пошла вон, шлюха! У меня нет ничего общего с этой женщиной, слышите! Ничего общего! И никакая это не свадьба! Это вечер по случаю выставки моего отца! Я не знаю, что здесь делает эта шлюха! Шлюха! Пошла вон!

– Это Саша, Бене, это Саша… – закричала Нина Александровна, вырываясь из его объятий. – Это мой Саша, – кричала она в порыве добежать до своего сына. Бене видел, как обмякло ее тело, и как она без чувств упала на траву неподалеку. Двое мужчин подняли ее за руки и понесли в машину.

Вскочив на костыли, которые ловко вкладывались в его коляску и были всегда при нем, он с проворством кошки побежал к той части ресторана, откуда доносились крики. Миша и Вася уже держали Сашу за руки, а Светлана Алексеевна покрывала поцелуями его перекошенное от боли лицо, лаская, и успокаивая его, как могла. Тополев стоял возле сына с белым, как полотно лицом, растерянный словно школьник.

– Отвезите меня домой! Сейчас же отвезите меня домой! – вцепилась в его рукав невеста, под ногами которой валялась ее густая фата. – Никогда ему не прощу! Никогда не прощу! – рыдала она на глазах сочувствующей публики.

– Конечно, милая, конечно! – спохватился Борис Павлович, чье доброе сердце исходило кровью. – Пойдемте, пойдемте, вы только скажите, куда вас отвезти. Утро вечера мудренее, завтра все наладится. Все разъяснится. Это какое-то недоразумение. Конечно, недоразумение. Вы прекрасная, милая девушка. Спасибо вам, спасибо милая моя. – и он, нежно взяв ее под руку, повел ее к машине, успокаивая словно больного ребенка.

Оказалось, пришла какая-то женщина с фотографиями и показала их прямо Саше. На фотографиях его невеста в компании женатого мужчины, а также ее обнаженные фото в социальных сетях, в самых вызывающих позах. Она утверждала, что Лариса, невеста Саши, спала с ее мужем, и вообще подрабатывала, торгуя собой. Гости были в шоке, Лариса уверяла, что впервые видит эту женщину, Саша поверил настолько быстро, что навсегда оскорбил чувства Ларисы. Однако, его приступ был уже чем-то патологическим, и она почувствовала это прежде, чем смогла осознать. Он не был просто взбешен и расстроен, он бился в конвульсиях, и только это немного смягчило ее боль.

Бене раздумывал несколько минут. Потом переснял все фото на свой телефон, и уверенно набрал номер Гриши Белогородского, своему другу по разведке, которому не звонил уже 15 лет, со дня смерти жены.

– Гриша, это Финкель. Потом поговорим. Я послал тебе фото. Посмотри для меня. Настоящие они? Кто эти люди на фото. Фамилии и ситуацию перешлю сообщением. Да спасибо, буду ждать.

Он сразу не поверил в правдивость обвинения просто потому, что совсем недавно по телевидению рассказали точно такой случай, произошедший где-то в Северной Осетии. Женился известный спортсмен, потратил бешеные деньги на свадьбу, а в конце пришла жена любовницы его супруга с подобными фото. Там все оказалось правдой. Но второй раз это правдой быть не могло. Скорее всего, кто-то посмотрел передачу и решил использовать для себя. Гриша перезвонил уже через час, сказал, что фото фальшивые. Бене поспешил объявить всем, что это дело рук мошенников, что пока неясно кто и зачем, но уже совершенно ясно, что все вранье, и девочку оболгали. Дал трубку Саше, чтобы он сам услышал аргументы Гриши.

– Ну, ты успокоился? – строго и ласково спросил он его юношу.

– Мне стыдно, мне так стыдно, – расплакался Саша, уткнув лицо в дрожащие руки. – Где моя мама? Где мама?

– Я здесь, сынок, – прибежала Нина Александровна. – Я уже здесь. Вон и папа вернулся. Он отвез Ларису домой. Завтра поговорите и помиритесь. Все будет хорошо.

– Она меня никогда не простит, мама, – плакал Саша, в плечо матери. – Мне так стыдно, так стыдно.

– Вот, выпей вот это. – Нина достала из сумки таблетку и дала ее сыну. – Борис, отвези Сашу домой и уложи спасть. А я тут распоряжусь, и приеду вслед за вами.

Гости постепенно разошлись, Бене и Нина остались в саду-ресторане одни. Нина больше не выпускала его из своих объятий.

– Не плачь, дорогая, Саша будет здоров.

– Это был шуб, да, Бене? Это был шуб? Паранойа? Мания ревности? Я замечала, замечала, что он менялся все последнее время, особенно когда влюбился. Бене, мой сыночек, мой Сашенька, Бене!

– Нина, дорогая, успокойся, жизнь моя, сердце мое. Видишь, я твой, я с тобой, я всегда буду рядом. Мы спасем Сашу. Ведь он мне как сын. Разве я дам ему утонуть. Мы его вытащим!

– Ты знаешь, – говорила сквозь слезы Нина, – я как будто чувствовала, что он будет с нашим Андреем Николаевичем, в твоей экспериментальной группе. Я давно поняла, Бене, но не знала что делать, не знала! Я отдавала ему все тепло и всю заботу. За что мне, Бене?

– Андрей Николаевич —тоже сын потрясающей мамы. Разве ты не видела эту славнную женщину? Я даже не знаю кто из них интеллигентнее, сын или мать.

– Поцелуй меня милый, прошу тебя. Люби меня. Люби меня, Бене. Или твоя любовь, или поднимусь к себе, и прострелю себе голову.

Бене отвез Нину Александровну домой. Она все не могла насладиться его целительными объятиями, и когда они уже приехали, опять нырнула к нему на колени, и опять ласкала его черную кудрявую голову с ненасытностью дикой кошки. Бене терпеливо ждал, когда она успокоится. Потом набрал Тополеву, и попросил его спуститься за женой. Тополев открыл дверь и увидел Нину Александровну, мирно спящую на коленях Финкеля. Он видел и блаженную улыбку на ее лице и нежные обхват его шеи, и честные глаза Финкеля. Он все понял, и знал, что должен благодарить Финкеля за жизнь своей жены.

Он ответил ему таким же твердым и искренним взглядом.

– Спасибо Бене, друг. Я тебе не забуду. Этим вечером ты спас нас всех. И больше всего ее. – он кивнул на жену. Потом аккуратно взял ее на руки, и понес домой. Бене смотрел с какой нежностью он несет свой драгоценный груз, и чувствовал как слезы текут по его щекам. Когда-то он также вынес свою жену из раздавленной машины. Но его жена уже была мертва.