Читать книгу Выхода нет - Тэйлор Адамс - Страница 4

23 декабря.

«Вертела я тебя, Бинг Кросби».

Дарби Торн находилась в шести милях от перевала Впалая Хребтина, когда «дворники» сломались, а этот баритональный бас принялся за второй куплет. Нет, серьезно: он получил свое Белое Рождество, о котором пел. Теперь может заткнуться.

Она переключала каналы приемника, ничего другого не находя, кроме помех, и смотрела, как левый «дворник» стучит и болтается, будто сломанное запястье. Дарби подумывала перетянуть его изолентой, но здесь негде было встать на обочине – только грязные массы льда нависали стенами слева и справа. В любом случае она боялась остановиться. Снежинки были крупные и мокрые, когда она проезжала через Джипсум полтора часа назад, но они стали мельче и злее, словно песок, стоило ей забраться повыше. Теперь они гипнотизирующе мерцали в дрожащем свете фар и через лобовое стекло выглядели размыто, как звезды на сверхсветовой скорости.

«Колесные цепи обязательны!» – предупреждал последний виденный ею дорожный знак.

У Дарби не было своих цепей для колес. Пока, по крайней мере. Шел второй год ее обучения в Центральном Боулдерском Университете, и она никогда не планировала никаких рискованных приключений вне стен кампуса, помимо походов в «Ральфи-Эконом»[1].

Ей вспомнилась прогулка месяц назад, полупьяной, с гогочущим табуном сплетниц-полуподруг, соседок по комнате, и когда одна из них спросила ее, полушутя, но с нотками ехидства в голосе, куда она собирается ехать на Рождественские каникулы, Дарби ответила резко, что только повеление самого Господа Бога может заставить ее вернуться домой в Юту.

И, по-видимому, Господь услышал ее, потому что мать Дарби вскоре слегла с последней стадией рака поджелудочной железы.

Она узнала об этом вчера.

Из эсэмэски.

ШКРЯБ-ШКРЯБ. «Дворник» снова принялся стучать щеткой куда попало, но снежная взвесь была достаточно сухой, а скорость машины – довольно высокой, и лобовое стекло оставалось чистым. Настоящей же проблемой являлись снежные заносы на дороге. Желтая разделительная полоса была уже скрыта под несколькими дюймами свежей белизны, и периодически Дарби чувствовала, что сбивает ее поверхность подвеской своей «Хонды-Цивик», будто граблями. Это повторялось, как чихание – с каждым разом немного сильнее. В последний удар она даже ощутила, как задрожал руль под пальцами. Еще один дюйм снега – и она застрянет здесь, в горах, с четвертью бака горючего, вне зоны действия сотовой связи, и только тревожные мысли составят ей компанию.

И навязчивый бесцеремонный голос Бинга Кросби, подумала она. Он промычал финальный куплет, и Дарби сделала маленький глоток теплого «Ред Булла».

ШКРЯБ-ШКРЯБ.

Вся поездка была такой – муторной, напряженной, мозговыносящей, через долгие мили предгорий и равнин, заросших кустарником. Нет времени останавливаться. Всё, что Дарби съела сегодня, – таблетка ибупрофена. Она забыла свою настольную лампу в комнате общежития, но заметила это только на парковке в Драйдене – слишком далеко, чтобы возвращаться. Ее мучила изжога. Пиратские треки «Школьных героев» и «Моего токсичного романа», поставленные на бесконечное повторение, непрерывно крутились в ее айподе, теперь благополучно почившем. Вдоль дорог мелькали зеленые вывески с выцветшей рекламой фастфуда.

Город Боулдер окончательно пропал из зеркала заднего вида около полудня, затем в дымке скрылся силуэт Денвера с его взлетающими и идущими на посадку самолетами, и, наконец, маленький Джипсум, принявший на себя удар снегопада.

ШКРЯБ-ШКРЯБ.

«Белое Рождество» Бинга Кросби постепенно затухало, и подходила очередь следующего праздничного хита. Дарби уже дважды прослушала оба.

«Хонда» внезапно дернулась влево. «Ред Булл» выплеснулся на колени. Руль рвался из рук, и она боролась с ним, с дрожью и с тошнотой (крутить в сторону заноса, крутить в сторону заноса!), и перед поворотом машина вернулась под контроль водителя, продолжая ехать вперед и вверх, – но потеряла скорость. Потеряла обороты.

«Нет, нет, нет!» – нажимала Дарби на педаль газа.

Всепогодные шины перемалывали снежную кашу, машина тряслась в конвульсиях.

«Давай-давай, Синенькая, ну пожалуйста…»

ШКРЯБ-ШКРЯБ.

Дарби дала своей машине имя Синенькая с тех пор, как поступила учиться в университет. Сейчас она теребила педаль для того, чтобы чувствовать, как машина отзывается. Две струи снега взметались вверх из-под колес, она видела их в зеркало заднего вида красными от яркого света габаритных огней. Неприятный резкий звук – Синенькая снова проскребла животом снежную поверхность. Машина мужественно боролась, повиливая хвостом, будто была теперь наполовину лодкой, плывущей по снежной реке, как вдруг – ШКРЯБ! – левая щетка перестала стучать и отвалилась совсем.

Сердце Дарби екнуло. «Вот дерьмо».

Теперь падающий снег прилипал к левой полусфере лобового стекла, быстро накапливаясь на беззащитной поверхности. Машина еще больше снизила скорость. Обзор стал узким, будто Дарби видела Седьмую государственную дорогу каким-то туннельным зрением, и она ударила руль кулаком. Раздался гудок, но его некому было слышать.

Вот так люди и погибают. Ее кинуло в дрожь. В метель, попав в ловушку в суровой местности, израсходовав бензин.

Они замерзают насмерть.

Ей захотелось глотнуть «Ред Булла» – пусто.

Дарби щелкала кнопками радио, склонившись в сторону пассажирского сиденья, чтобы видеть дорогу, и пыталась вспомнить, какую машину она повстречала сегодня последней. Когда это было? Сколько миль назад? Это был оранжевый снегоочиститель с эмблемой Государственной Дорожной Службы на дверце, тащившийся в правом ряду, выбрасывая на обочину струи ледяных обломков. Не меньше часа назад. Как раз, когда солнце скрылось.

Теперь небо над зубчатыми скалами стало сумрачным, иссиня-пурпурным, как кровоподтек. Силуэты обледеневших елей вполне соответствовали общей картине угловатости и искромсанности. Низины темнели, купаясь в озерах теней.

«Температура 4°»[2], гласило табло на заправке «Шелл», которую Дарби проехала тридцать миль назад. Наверное, сейчас холоднее.

Теперь она увидела вот что: полузанесенный зеленый знак в снегу на высокой обочине справа. Он надвигался на нее, выхваченный из сумрака светом замызганных фар «Хонды»: «365 дней со времени последнего несчастного случая».

Вычисляли, должно быть, за несколько дней до снежного шторма, но сейчас Дарби находила это зловещим. В точности один год, ну надо же. Это придавало сегодняшнему вечеру вкус некоего жестокого юбилея. Надпись была пугающе странной, будто адресованной лично ей, и очень походила на надпись на могильной плите. Ее плите.

И следующий знак, еще один.

«ВПЕРЕДИ ЗОНА ОТДЫХА».

* * *

Видел одну – считай, видел их все.

Вытянутый типовой барак (гостевой центр, туалеты, может быть, еще на одном энтузиазме работающий магазинчик с вещами первой необходимости или кофейня) угнездился между потрепанными ветром соснами и потрескавшейся скалой. Флагшток без флага. Похожие на барабаны куски распиленного старого дерева. Скульптурная группа из бронзы, со статуями, заметенными снегом по пояс: кусочек искусства на деньги налогоплательщиков в честь какого-то местного доктора или первопроходца. И сбоку – участок под стоянку с невеликим числом припаркованных машин – все прочие автомобилисты берегли себя, ожидая, когда прибудут снегоочистители.

Дарби проехала десятки подобных зон отдыха с тех пор, как выехала из Боулдера. Какие-то были больше, большинство – лучше, и все – не в такой глуши. Но эта, несомненно, самой судьбой выбрана для нее.

«УСТАЛИ? Ищите синий знак! БЕСПЛАТНЫЙ КОФЕ ВНУТРИ».

И более новый плакат, напечатаный при президентстве Буша, с американским орлом, Хранителем Родины:

«ЧТО-ТО НУЖНО? СКАЖИТЕ, ЧТО».

Последний знак, в конце съезда, был Т-образным. Он призывал грузовики и трейлеры ставить слева, а небольшие машины справа.

Дарби едва не въехала в него.

Лобовое стекло было уже занесено снегом до непрозрачности – правый «дворник» тоже тупил и не справлялся – так что рулила она, опустив боковое окно и протирая ладонью небольшой кружок перед собой. Способ навигации, похожий на выглядывание в перископ.

Она не беспокоилась о том, чтобы правильно выбрать место для парковки, – цветные линии и бордюры все равно будут видны не раньше марта – и пристроила Синенькую рядом с серым мини-вэном без окон.

Она заглушила двигатель. Вырубила фары.

Тишина…

Ее руки тихо тряслись. Выходил адреналин с того первого заноса. Она сжимала их в кулаки, сперва правую, а затем левую (вдохнуть, досчитать до пяти, выдохнуть) и наблюдала за накопившимся снегом на лобовом стекле. Через десять секунд круг, протертый ею, исчез. А через тридцать она была раздавлена рухнувшей на нее ледяной черной глыбой.

Глыбой осознания очевидного факта, что она не успеет добраться до своего городка Прово в штате Юта к завтрашнему полудню.

Оптимистический вариант расчета времени прибытия основывался на том, что она проедет Впалую Хребтину еще до полуночи, и тогда даже останется время на короткий сон часов до трех утра, чтобы взбодриться. Пурга спутала все планы. Сейчас было почти восемь часов вечера. Объективно: когда дороги расчистят, даже если Дарби не будет останавливаться поспать или сходить в туалет, то все равно не успеет и не увидится с матерью до операции. Это окно возможностей ЗАКРЫЛОСЬ НЕЗАВИСИМО ОТ ТЕБЯ, как заглючившее приложение на смартфоне, успевшее перед падением показать тебе красивую картинку с изображением Скалистых гор.

Тогда увидится… после?

А это значит… когда?

Теперь внутри «Хонды» было совсем темно. Плотный снег облеплял стекла со всех сторон, будто берлогу полярного медведя. Дарби проверила айфон, щурясь от яркой подсветки, – нет сигнала, и девять процентов заряда батареи. Последнее принятое сообщение было открыто. Первый раз она прочитала его на окружной дороге Джипсума, проезжая через какую-то скользкую обледеневшую дамбу на скорости восемьдесят пять миль в час с вибрирующим телефоном в руке.

«Она норм в данный момент».

В данный момент. Это было пугающее уточнение. И не только оно пугало. И не столько.

Дэвон, старшая сестра Дарби, думала эмоциями. Ее эсэмэски и посты в «Твиттере» обычно страдали аллергией на пунктуацию; заполошные вспышки пустословия в поисках связной мысли. Но не в этот раз. Дэвон использовала короткое слово «норм» и закончила предложение точкой, и эти маленькие детали обжигали Дарби изнутри, будто язва, и заставляли желудок тоскливо сжиматься.

Неявная, но подсказка, что все происходящее сейчас в Больнице Долины Юта куда менее «норм», чем написано, и просто не может быть выражено с помощью клавиатуры.

Только несколько нелепых слов.

«Она норм в данный момент».

И теперь Дарби, нерадивая вторая дочь, находилась в ловушке на уединенной базе отдыха ниже перевала через Хребтину, потому что пыталась играть в догонялки со Сноумагеддоном на горной трассе. И проиграла. Высоко в горах, внутри «Хонды-Цивик» 94 года, заваленная снегом, со сломанными «дворниками», разряженным телефоном и неясным текстовым сообщением, выжигающим ей мозг.

«Мама нормально в данный момент». Это может означать что угодно. Любой ужас.

В детстве Дарби была заворожена смертью. Она еще не теряла ни бабушек, ни дедушек, смерть пока была для нее неким абстрактным понятием, чем-то, к чему можно приблизиться и рассмотреть, как турист, изучающий старинные надгробия.

Она любила делать копии надписей с могильных плит – кладешь на камень лист бумаги и трешь карандашом или воском, получаешь подробный отпечаток. Они были прекрасны. В ее личной коллекции имелись сотни таких отпечатков, некоторые – в рамочках. С обычных могил. С могил знаменитостей. Однажды Дарби перепрыгнула забор в Денвере, чтобы пополнить коллекцию Буффало Биллом. Долгое время она верила, что эта маленькая особенность, подростковая игра со смертью, сможет лучше подготовить ее к реальным такого рода вещам, когда с ними придется столкнуться в жизни.

Не подготовила.

Какое-то время Дарби сидела в темной машине, читая и перечитывая слова Дэвон. Потом подумала, что если продолжит оставаться в этой холодной пещере наедине со своими мыслями, то просто начнет плакать, а Господь знает, что она достаточно это делала за последние сутки. Она не может позволить себе терять волю. Не может опять ударить в грязь лицом. Увязнуть в тяжелом снегу, как Синенькая, вдали от человеческой помощи. Метель похоронит тебя, если ты это допустишь.

Вдохнуть. Досчитать до пяти. Выдохнуть.

Вперед.

Она спрятала айфон в карман, отстегнула ремень, накинула ветроустойчивую куртку поверх теплой спортивной кофты с капюшоном и очень пожелала, чтобы, в дополнение к обещанному бесплатному кофе, внутри этой облезлой постройки оказался вай-фай.

Войдя в гостевой центр, Дарби спросила об этом первого встречного – одинокого постояльца, и тот указал пальцем на кое-как заламинированный знак на стене. «Вай-фай для наших гостей любезно предоставлен провайдером СДОТ, совместно с Дорожной связью!» – прочитала она.

Человек стоял у нее за спиной.

– Это… э-э, это платно. Они выставят счет.

– Я оплачу.

– Это дороговато. Цена выше обычной.

– Я оплачу в любом случае.

– Видите? – он показал на цену. – Три девяносто пять каждые десять минут.

– Я только хочу позвонить.

– Долгий будет разговор?

– Я не знаю.

– Потому что, если дольше двенадцати минут, вы сможете просто ввести их пароль «Дорожной связи», а там всего десять долларов за…

«Да блин, чувак, это пре-крас-но. Уймись уже».

Дарби не хотелось болтать. Ей никогда раньше не нравился такой стиль, как у этого незнакомца, не поправился и теперь, когда она лучше разглядела мужчину под неприятным светом флюоресцентных ламп – около пятидесяти, но в желтой клубной куртке с надписью «Кархарт», серьга в одном ухе и седая козлиная бородка. Похож на унылого пирата. Дарби напомнила себе, что он, вероятно, застрял здесь тоже и просто пытается помочь.

Ее айфон все равно не находил никакого вай-фая. Она полистала меню большим пальцем, ожидая, пока сеть появится.

Ничего.

Пожилой юноша уселся в кресло.

– Не судьба, да?

Она не ответила.

Это место, должно быть, днем превращается в кофейню. Но сейчас оно напоминало ей ночную автобусную станцию – чересчур сильно освещенную и пустую. Сама кофейня (ее явно и безуспешно пытались оформить в виде горы, «Эспрессо-Пик», гласила вывеска) была заперта за спущенной шторкой-роллетом. По периметру прилавка проходила защитная решетка. За ней находились две большие кофемашины с механическими кнопками и черными поддонами. Зачерствевшая выпечка. Черная доска с написанным мелом меню из нескольких строк и ценами на какие-то вычурные напитки.

Гостевой центр представлял собой одну комнату – вытянутый прямоугольник. Балки крыши сверху, туалеты в конце. Деревянные кресла, широкий большой стол, скамейки вдоль стены. Рядом – торговый автомат и полка с туристическими брошюрами. Было душновато и пахло лизолем.

А что насчет бесплатного кофе? На стойке возле «Эспрессо-Пик», облицованной диким камнем на цементном растворе, нашлась стопка пластиковых чашек, салфетки и пара кофейников на нагревательных плитках, позади решетки, но близко к ней. На одном было написано «КОФИЙ», а на другом «КАКАВА».

Кто-то из сотрудников набрал ноль баллов из двух возможных по орфографии.

Дарби заметила, что на уровне лодыжки цемент облицовки раскрошился и один из камней шатается. Удар может выбить его. Это раздражало маленькую, обсессивно-компульсивную часть мозга Дарби. Словно заусенец на ногте, который хочется отщипнуть.

Она слышала низкий жужжащий звук, чрезвычайно похожий на трепетание крыльев саранчи, и размышляла. Может быть, здесь включилось резервное питание и это сбросило вай-фай? Она повернулась к козлобородому незнакомцу.

– Вы не видели тут какого-нибудь телефона-автомата?

Тот быстро зыркнул на нее исподлобья, дескать – а, ты еще здесь – и помотал головой.

– А сотовый у вас ловит?

– Нет, с тех пор, как проехал Белый Крюк.

Ее сердце сжалось. Судя по региональной карте, висящей на стене, эта стоянка называлась Ванапа, что означало «Малое Черт-побери» в приблизительном переводе с языка местного племени индейцев-паиутов. В двенадцати милях к северу была другая стоянка – с похожим названием Ванапани, или «Большое Черт-побери», – а еще десятью милями дальше вниз лежал город Белый Крюк. И сегодня вечером, в разгар снежного шторма, Сноумагеддона, Сноупокалипсиса, Сноузиллы, или как там изощрялись метеорологи в поисках названия, этот городок с тем же успехом мог бы находиться и на Луне. До него не добраться.

– У меня ловился сигнал снаружи, – раздался мужской голос. Другой голос.

Позади нее.

Дарби повернулась. Он стоял напротив, возле двери, положив одну руку на косяк. Она прошла правее него, когда заходила внутрь («как я могла его не заметить?»). Парень был высокий, широкоплечий, на год или два старше ее.

Он вполне мог бы вписаться в компанию тех студентов-компьютерщиков, соседей по этажу, приглашавших ее на вечеринки, да и, пожалуй, стал бы среди них первым парнем. Блестящие густые волосы, зеленая куртка «Норд Фейс» и немного напряженная улыбка.

– Только на одно деление, правда, хоть и на несколько минут, – продолжил он. – Мой оператор, э-э, «Т-Мобайл».

– Мой тоже. Где именно ловился?

– У памятника.

Дарби кивнула, надеясь, что ее батареи хватит для звонка.

– А вы… ну, в смысле, кто-нибудь из вас, знаете, когда прибудут снегоочистители?

Оба мужчины отрицательно покачали головами. Дарби не нравилось стоять между ними, ей приходилось смотреть то на одного, то на другого.

– Я думаю, всё радиовещание экстренной службы сейчас прекратилось, – сказал тот, который постарше, кивая на приемник 90-х годов выпуска, жужжащий на стойке. Источник статического насекомоподобного шума, который она слышала ранее. Приемник тоже был за решеткой. – Когда я сюда зашел, они каждые полминуты повторяли ситуацию на дорогах и погодную сводку Европейского космического агентства, – добавил он. – А теперь эфир пуст. Может быть, их передатчики накрыло ураганом?

Дарби протянула руку через решетку и покрутила антенну, но добилась лишь изменения тона шипения.

– Все равно лучше, чем Бинг Кросби, – сказала она.

– Кто это – Бинг Кросби? – спросил молодой человек.

– Один из «Битлз», – ответил тот, который постарше.

– А-а.

Теперь почему-то старший нравился Дарби куда больше, чем во время болтовни о вай-фае.

– Я многого не знаю о музыке, – признал молодой.

– Оно и видно.

На большом столе Дарби заметила колоду карт со следами загибов на уголках. Малый техасский покер, вероятно, помогал скоротать время двум странникам, решившимся пуститься в путь через метель.

Со стороны туалетов зажурчал бачок унитаза.

«Трем странникам», – уточнила про себя Дарби.

Она затолкала айфон обратно в карман джинсов, чувствуя, как оба мужчины украдкой глазеют на нее. Один спереди, другой сзади.

– Я Эд, – сказал старший.

– Эшли, – представился молодой.

Дарби не назвала своего имени, а вместо этого открыла дверь и вышла наружу, назад в ледяную стужу, спрятав руки в карманы куртки. Она предоставила двери возможность закрыться самостоятельно, и успела услышать, как старший мужчина спрашивает младшего: «Погоди. Твое имя Эшли? Зовут, как девочку?»

Тот огрызнулся: «Это не только девичье имя…»

…И дверь захлопнулась.

Мир снаружи погружался во тьму.

Солнце покинуло его. Падающий снег оранжево переливался под одинокой наружной лампой, висевшей над входом в большом плафоне.

Но Сноумагеддон, казалось, немного ослабел, и в эти немногие минуты, оставшиеся до того мгновения, когда темнота окончательно снизойдет на землю, Дарби могла разглядеть сквозь снегопад очертания отдаленных горных пиков и потрескавшийся утес поближе, наполовину скрытый деревьями.

Она кутала шею в воротник и дрожала.

Скульптурная группа, которую этот молодой парень – Эшли – имел в виду, находилась в южной части базы, после флагштока и участка для пикников. Недалеко от съезда с трассы. Она была видна отсюда – полузасыпанные силуэты в снегу.

– Эй!

Дарби обернулась.

Опять Эшли. Он прикрыл дверь, щелкнув замком, и теперь направлялся к ней по снегу, высоко поднимая ноги.

– Где-то здесь… так, нет. Где-то там была такая особенная точка, и я на ней стоял. Единственное место, где я зацепил сигнал. И это была только одна полоска. Может, ты сумеешь лишь послать эсэмэску.

– Этого будет достаточно.

Он застегнул повыше молнию куртки.

– Пойдем, я покажу.

Они шли, стараясь наступать в его прежние следы, теперь почти занесенные несколькими дюймами свежего снега. Дарби прикидывала, сколько времени он уже здесь находится, но не спрашивала.

Сейчас, на некотором расстоянии от здания, она поняла, что эта база отдыха к тому же расположена над обрывом. За задней стеной (там, где туалеты) голые макушки деревьев колыхались над пустотой. Она не могла вечером видеть точно, где именно площадка переходит в пропасть, – одеяло плотного снега на краю смазывало границу. Один неверный шаг может оказаться последним. Местная флора была сурова – дугласские ели с обломанными жесткими ветвями, принявшие гротескные очертания под постоянными ударами сильных ветров.

– Спасибо, – сказала Дарби.

Эшли не слышал. Они, пошатываясь, пробирались через особенно глубокий снег, размахивая руками для баланса. Снег был глубже здесь, к концу пути. Ее «Конверсы» промокли насквозь, пальцы ног окоченели.

– Так ты, стало быть, Эшли? – спросила она.

– Ага.

– Может, Эш?

– С чего это вдруг?

– Просто спросила.

Дарби снова глянула назад, на здание, и заметила в янтарном одиноко светящемся окне силуэт человека, наблюдающего за ними через обледенелое стекло. Она не могла точно сказать, был это старший мужчина (Эд) или тот, другой человек, которого она пока не видела.

– Эшли – это не только женское имя, – заметил Эшли, когда они пробирались через очередной сугроб. – Оно прекрасно используется и как мужское.

– О, разумеется.

– Как Эшли Уилкс в «Унесенных ветром».

– Тоже только что об этом подумала, – сказала Дарби. Чувствовалось, что он немного похвалился. Но маленькая настороженная часть ее мозга сильно удивилась. «Ты хорошо знаешь старое кино, но не знаешь состав “Битлз”»?

– Или Эшли Джонсон, – продолжал он. – Всемирно известный игрок в регби.

– Ты тоже сделаешь это имя известным.

– Или не сделаю. – Он показал на что-то вдали. – О, ты можешь глянуть на Пик Меланьи.

– На что?

– Пик Меланьи. Меланьин Пик. – Эшли выглядел смущенно. – Извини, я торчу тут довольно долго, прочитал все, что было в информационном центре. Видишь вон ту большую гору? Один парень назвал ее в честь своей жены.

– Это романтично.

– Может быть. Он сделал это, потому что гора встретила его холодно и враждебно. Фригидно, в общем.

Дарби хихикнула.

Теперь до статуй было рукой подать. Целая бронзовая компания. Здесь, вероятно, имелась табличка, поясняющая, что это всё означает. Где-то под снегом. Скульптуры изображали детей. И казалось – были детьми. Бегавшими, прыгавшими, игравшими, а потом вдруг застывшими в бронзе, покрывшись льдом.

Эшли показал на ту, которая сжимала бейсбольную биту.

– Здесь. У маленького легионера[3].

– Вот тут?

– Ага. Здесь я поймал сигнал.

– Спасибо.

– Да ладно. – Он переминался с ноги на ногу, руки в карманах. – Я еще нужен зачем-нибудь? Ну там, махать палкой вокруг, отгоняя волков, и все такое.

Она молчала.

– Знаешь, я думаю, если…

– Нет. – Дарби улыбнулась, причем искренне. – Я в порядке. Спасибо.

– Я надеялся, что ты это скажешь. Холодно так, что аж шары звенят.

Сообразив, что дан зеленый сигнал на возвращение, Эшли побрел назад, загораживая плечами теплый оранжевый свет от здания.

То еще удовольствие – остаться здесь с кошмарными детьми.

«Ну, приступай».

Она не представляла, насколько статуи тревожащи, пока не оказалась с ними наедине. Сама будто потерявшийся ребенок. Они были выполнены в стиле, знакомом ей – скульптор использовал необработанные готовые куски бронзы, выплавленные заранее и соединенные затем вместе вопреки всякому здравому смыслу, с заметными стыками и щелями, но в темноте ее воображение замещало недостающие детали. Мальчик с голым торсом слева от нее, которого Эшли назвал «маленьким легионером», угрожающе покачивал бейсбольной битой. Другие фигуры вздымали длинные худые безобразные руки с отсутствующими кусками плоти, будто обглоданные до костей огромным питбулем.

Как бы Эшли назвал их? Кошмарные Дети.

Он был в двадцати футах, смотрясь уже силуэтом в контражуре оранжевых лучей, когда она повернулась и сказала:

– Эй! Погоди.

Он посмотрел назад.

– Дарби, – представилась она. – Мое имя Дарби.

Он улыбнулся.

«Спасибо, что помог мне, – хотелось ей сказать. – Благодарю, что ты был добр ко мне, о Одинокий Странник». Эти слова были здесь, в ее душе, но она не могла воплотить их в реальность. Они не видели глаз друг друга, момент упущен.

«Благодарю тебя, Эшли».

Он продолжал уходить.

Когда через секунду он снова остановился, осознав, то сказал только одно:

– Ты же знаешь, что Дарби – это имя для мальчика, не так ли?

Она захохотала.

Она понаблюдала, как Эшли уходит, а потом прислонилась спиной к статуе с бейсбольной битой, застывшей на половине замаха, и подняла свой айфон повыше, прикрывая от падающих снежинок. Прищурившись, она смотрела в верхний левый угол экрана.

Нет сигнала.

Дарби подождала, одна в темноте. В правом углу батарея упала до шести процентов. Она забыла свою зарядку воткнутой в розетку в общежитии. Две сотни миль назад.

«Пожалуйста, – шептала она. – Пожалуйста, Гос-поди…»

Сигнала по-прежнему не было. Выдыхая через стучащие от холода зубы, Дарби перечитывала сообщение сестры:

«Она норм в данный момент».

«Нормально» – это худшее слово в английском языке. Вырванное из контекста, оно не означает ни-че-го. Оно могло означать, что ее матери Майе стало лучше, могло означать, что стало хуже, а могло, что она… ну ладно, просто «норм».

В народе говорят, что рак поджелудочной железы – быстрый убийца, потому что смерть часто следует сразу после постановки диагноза, через считаные недели или даже дни, – но это неправда. Ему требуются годы. Просто он протекает бессимптомно на ранних стадиях, незаметно увеличиваясь внутри, не проявлясь в виде желтизны кожи или брюшных болей, до тех пор, пока не станет слишком поздно. Это было ужасно осознавать: рак был внутри матери все время, которое Дарби провела в высшей школе. Он был там, когда она лгала о сломавшейся застежке на сумке и украденном у нее бумажнике. Он был там, когда она приехала домой в три часа ночи в субботу, одурманенная скверным экстази, с зеленым светящимся браслетом на запястье, и мать заходилась в плаче на веранде и называла ее маленькой испорченной сучкой. Невидимое создание черной вороной сидело на плече матери на протяжении всего скандала, подслушивая, и мать медленно умирала в это время, и они обе об этом не знали.

Последний раз они разговаривали на День Благодарения. Телефонный разовор длился больше часа и состоял в основном из взаимных упреков и обвинений, но последние несколько секунд засели у Дарби в памяти.

«Из-за тебя папа покинул нас, – сказала она, помнится. – И если бы мне пришлось выбирать, он или ты, я знаю свой выбор. Сердцем знаю. Долбаным, мать его, сердцем, Майя».

Она вытерла пальцем слезы, уже замерзшие на коже. Выдохнула в морозный воздух. Ее мать готовили к операции в данный момент, в Больнице Долины Юта, а Дарби находилась, коротко говоря, в западне. Ну то есть на базе отдыха в Скалистых Горах.

И она знала, что остатков бензина в отдыхающей здесь сейчас Синенькой не хватит надолго. Зато тут есть как минимум тепло и электричество. Так или иначе, нравится ей это или нет, придется поддерживать беседу с Эдом и Эшли, и тем, другим, туалетным журчателем. Она представила это – кучка странников в пургу, как золотоискатели или поселенцы, которые могли иметь такое же общее укрытие в этих же горах столетие назад – попивающих жидкий кофе, травящих байки у костра, и прислушивающихся к радио, чтобы не пропустить сообщение, когда же прибудут снегоочистители.

Может быть, она приобретет нескольких новых друзей в «Фейсбуке» и научится играть в покер.

Или просто пойдет, сядет в «Хонду» и замерзнет до смерти.

Обе возможности были одинаково заманчивы.

Дарби глянула на ближайшую статую. «Это случилось длинной-предлинной ночью, дорогие детишечки». Она проверила айфон последний раз, в надежде на Магическую Точку Приема Имени Эшли. Всё, чего она здесь добилась, – посадила батарею и нажила обморожение.

«Чертовски длинной ноченькой, ребятки».

Она направилась назад к Небоскребу Ванапа-Билдинг, временно превращенному какой-то злой ведьмой в облезлый барак, ощущая уколы головной боли, такой же острой, как лезвия ее мыслей.

Сноумагеддон опять взялся за свое, с новыми силами засыпая горы снежными хлопьями. Порывы ветра вздымали их вверх за ее спиной, раскачивали скрипящие ели, пытались забраться под куртку.

Дарби машинально пересчитала автомобили на парковке, когда въезжала сюда – три, плюс ее «Хонда». Серый мини-вэн, красный грузовичок-пикап и непонятное чудо техники, больше напоминавшее сугроб.

На обратном пути она сделала крюк и прошла через стоянку, обойдя по дуге маленькую коллекцию отловленных ураганом транспортных средств. Не нарочно, разумеется.

Позже Дарби будет вспоминать этот глупый поступок много раз за вечер и гадать, насколько по-другому могла бы сложиться ночь, если бы она просто вернулась по следам Эшли.

Она шла вдоль ряда машин.

Первым был красный грузовичок. Песочницы для посыпания дороги, шипастые цепи на колесах. Меньший слой снега на нем по сравнению с остальными говорил, что стоит он здесь недолго. Дарби предположила, что полчаса.

Вторая машина, полностью засыпанная, просто погребенная под снегом. Она не смогла разглядеть даже цвет – неопознанная куча, вот и все, что можно было сказать. Нечто большое и похожее на гроб на колесах. Оно стояло здесь дольше всех.

Третьей была Синенькая. Ее верная «Хонда-Цивик». Машина, на которой она училась водить, машина, которую взяла с собой в колледж, машина, в которой потеряла девственность. Не все это одновременно, конечно. Левый «дворник» был потерян и валялся в каком-то сугробе на обочине милей ниже по шоссе. Она знала, что «Хонда» счастлива немного отдохнуть от таких приключений.

Последним стоял серый вэн.

Это случилось, когда Дарби решила срезать путь от парковки на дорожку к главному входу, до которого оставалось футов пятьдесят. Она протискивалась между мини-вэном и своей «Хондой», опираясь на двери родной машины для равновесия.

На борту фургона был нарисован рыжий лис, похожий на мошенника Ника Вайлди из мультфильма «Зоотопия». Он выставил перед собой электромолоток в той же манере, в какой Джеймс Бонд обычно держал пистолет, и рекламировал какую-то строительно-ремонтную компанию. Ее название было покрыто снегом, но слоган читался. «МЫ ЗАКОНЧИМ ТО, ЧТО ВЫ НАЧАЛИ».

Дарби добралась до задней двери вэна. Метель почти не тронула его с подветренной стороны.

На ней было два окна. Правое, занавешенное изнутри полотенцем. И левое, чистое, отражавшее свет фонаря, будто стальной клинок. И когда Дарби поравнялась с ним, бросив беглый взгляд внутрь, то кое-что увидела.

Руку.

Очень маленькую, похожую на кукольную, мертвенно-бледную. Руку.

Дарби замерла на середине шага, затаив дыхание.

Маленькая рука хваталась за что-то, похожее на сетку, находящуюся за стеклом, белые пальцы мягко разжимались поочередно, один за другим, и в этой несогласованности было нечто от движений ребенка, еще только осваивающего свою нервную систему.

А потом рука внезапно исчезла в темноте.

Скрылась из вида.

Это длилось три-четыре секунды и ошеломило Дарби до немоты.

Не может быть.

Ее внутренний голос молчал. Тоже онемел.

Она подкралась поближе и прижала руки к окну, всматриваясь внутрь. Ресницы трепетали, задевая холодное стекло. Немного в стороне от того места, где скрылась маленькая рука, Дарби заметила серповидный отблеск натриевого фонаря от какого-то едва заметного предмета. Это был круглый кодовый замок. Запирающий сетку из металлических прутьев, которые недавно сжимала детская рука. Похоже на клетку для перевозки собак.

Дарби наконец выдохнула – и сделала это зря – теперь стекло запотело от ее дыхания[4].

Но она точно видела руку. Только незрячий не увидел бы.

Она отступила назад, оставив отпечатки ладоней на двери, чувствуя, как сердце норовит выскочить через горло.

«Это значит…»

Это значит, что внутри фургона заперт ребенок.