Читать книгу Последняя ставка - Тим Пауэрс - Страница 2

Голубая вспышка и грохот оглушили и потрясли ее, но она увидела, как мужчина и мальчик рухнули вперед; мальчик при этом ткнулся в ее колени и отшвырнул ее к книжным полкам. Онемевшей из-за удара отдачи рукой она продолжала сжимать пистолет, а второй схватила Скотти за воротник.

Леон стоял на четвереньках на ковре, по которому расползалось кровавое пятно, но вот он попятился и поднял руку, в которой держал развернутые веером карты. Его лицо являло собой бесцветную маску усилия, но когда он заговорил, голос его прозвучал громко:

– Смотри.

Она посмотрела на него, и он швырнул в нее карты.

Они пролетели мимо ее лица и ударились о корешки книг за ее спиной, но рука, стискивавшая воротник Скотти, почувствовала, что мальчик содрогнулся.

В следующее мгновение она обернулась и помчалась по коридору, выкрикивая какие-то слова, которые, как она надеялась, должны были сообщить о том факте, что в ее пистолете остался еще один патрон. У кухонной двери она схватила с крючка автомобильные ключи, попыталась вспомнить, есть ли бензин в баке ее «Шевроле», и тут услышала, как заскулил Скотти.

Она посмотрела вниз, и в ушах у нее как будто заревело еще громче, когда она осознала, что карта, прилипшая к лицу мальчика, на самом деле торчала из его правого глаза.

В одну неимоверно растянувшуюся секунду, когда ничего вокруг не двигалось, она умудрилась онемевшей вроде бы рукой сунуть пистолет в карман, наклониться, двумя пальцами выдернуть карту и бросить ее. Она упала на пол рубашкой вверх, сочно хлопнув по линолеуму.

Донна распахнула дверь и поволокла оцепеневшего от шока мальчика через остывший, посыпанный гравием двор к автомобилю. Она отперла дверь с водительской стороны, впихнула туда сына, влезла сама, сдвинув его на соседнее сиденье, и одновременно повернула ключ в замке зажигания, с силой нажала на акселератор и повернула «баранку».

Автомобиль сразу завелся, и она переключила скорость. Фары вспыхнули в тот миг, когда хвост машины юзом проволокло вбок по гравию, и как только в сиянии фар появились ворота, она вывернула рулевое колесо обратно, чтобы выровнять машину, и снесла створки, отделавшись лишь вмятиной на водительской двери от удара о воротный столб.

– Все хорошо, Скотти, – беззвучно шептала она, – потерпи, малыш, тебе помогут…

А сама думала: куда? Боулдер, надо ехать в Боулдер. Там старая больница Шести компаний. Здесь, в городе, все слишком близко, Джорджу будет слишком легко найти.

Она повернула направо, на Фримонт-стрит.

– Он богат, – сказала она вслух, моргая, но внимательно высматривая светофоры среди неоновых огней различных казино, отражавшихся сияющей радугой от мокрого асфальта. – Я думала о тебе и клянусь – Христос свидетель, ты ему нравился, я это точно знаю! Ричард пропал, для Ричарда оказалось слишком поздно, и я никогда не думала, что ему понадобится еще один.

Она резко обогнала медленно тянувшийся универсал, и Скотти громко всхлипнул. Он упирался головой в раму двери, одной рукой вцепился в ручку, а другой зажимал раненый глаз.

– Прости. До Боулдера пятнадцать минут, дай только выбраться отсюда. Но ведь у него же прорва денег. Он работает в клубе только для того, чтобы иметь возможность прикасаться к картам – и еще он говорил о волнах – чтобы сохранять связь с волнами, как будто он живет на побережье и старается наблюдать за приливами или чем-то в этом роде.

– Здесь тоже есть приливы, – тихо сказал мальчик, словно не заметив, как его встряхнуло на сиденье. – И наблюдают за ними с помощью карт.

Мать взглянула на него впервые с того момента, как они свернули на ведущую к югу Фримонт-стрит. «Господи, – подумала она, – ведь ты и он были очень близки, верно? Твой папа столько вкладывал в тебя. И как же он мог, после всего этого, решиться уничтожить тебя? Не твое тельце, а именно тебя. Твоему телу предстояло маячить на крыше рядом с телом Ричарда. Наверно, один из вас смотрел бы на запад, а другой на восток, чтобы Леон, сидя в своей «берлоге», как он любит говорить, имел бы нечто вроде подвижной стереоскопической панорамы на триста шестьдесят градусов».

Перед «Шевроле» появился свернувший с Седьмой стрит на Фримонт «Паккард»-кабриолет, в котором сидели двое мужчин.

– Черт, – равнодушно выругалась Донна. Она отпустила акселератор, позволила машине сбавить скорость, глянула в зеркало заднего вида и тут же получила еще одно подтверждение тому, что машина, фары которой светились позади уже несколько кварталов, повторяла каждый ее маневр. В той машине тоже сидели двое мужчин.

В желудке у нее вдруг стало пусто и холодно, и она едва сдержала чуть не вырвавшийся из горла монотонный вой отчаяния.

«В «Паккарде» сидит Бейли с кем-нибудь еще, – подумала она, – а позади может находиться любая пара из дюжины парней, которые работают на него, совершают для него преступления и молятся на него». Наверно, и на 91-м шоссе, на востоке и западе, дежурят машины, чтобы остановить ее, если она вознамерится сбежать в Лос-Анджелес или Солт-Лейк-Сити.

«Шевроле» продолжал замедлять ход, и она снова прибавила газу, чтобы не подпускать преследователей слишком близко, а потом, на перекрестке с Девятой стрит, перещелкнула коробку передач на вторую скорость, вдавила акселератор до упора и бросила завизжавший шинами автомобиль в резкий правый поворот; с тротуаров на нее орали пешеходы, а она выкручивала «баранку». Затем сцепление шин с мостовой восстановилось, и она помчалась по Девятой на юг. На ходу она потянулась к приборной доске и выключила фары.

– По правде говоря, я думаю, что тебе лучше было бы умереть, – прошептала она дрожащими губами; Скотти вряд ли мог услышать ее слова сквозь рокот мотора, – но все же посмотрим, как обернется дело.

Впереди приближались огни заправочной станции «Тексако». Донна посмотрела в зеркало заднего вида, обнаружила, что на какое-то время оторвалась от преследователей, поспешила нажать на тормоз – она ехала слишком быстро для того, чтобы завернуть на площадку, – и, оставляя колесами дымный след, остановилась у тротуара сразу же за заправкой. Скотти ударился о «торпеду» и сполз на пол.

Она распахнула дверь, выскочила и с трудом удержала равновесие на мокром асфальте. В руке у нее вновь оказался пистолет, но выползавший с заправки грузовик, тащивший на прицепе лодку, загородил ей обзор. Машина медленно поворачивала направо – мимо нее.

Донна прежде всего думала о том, как спасти обреченного сына, и поэтому бросила пистолет, сунулась в машину и вытащила за щиколотки обмякшее тело Скотти. Лишь мельком взглянув на его окровавленное лицо, она схватила его за пояс и воротник и последним отчаянным усилием, от которого, как ей показалось, в спине, плечах и ногах порвались все жилы, подняла высоко в воздух, как раз в тот момент, когда с нею поравнялась ехавшая на прицепе лодка.

Мальчик на мгновение повис в воздухе – его руки и ноги вяло трепыхались в белом свете, – а потом исчез из виду, упал то ли внутрь лодки, то ли на палубу и, возможно, покатился, чтобы грохнуться на мостовую с другой стороны.

Отдачей от броска ее ударило спиной о бок «Шевроле», и она смогла совладать со своим телом лишь настолько, чтобы не упасть наземь, а вновь оказаться на водительском сиденье. Чуть ли не против воли ее правая рука снова включила зажигание.

Лодка неторопливо удалялась. Детского тельца на асфальте она не увидела.

Позади появились автомобильные фары, приближавшиеся со стороны Фримонт-стрит. Она с усилием втащила ноги в машину, захлопнула дверь, с громким визгом покрышек резко развернулась на первой скорости, нацелившись точно в приближавшиеся фары, и поспешно переключила мотор на вторую передачу.

Фары метнулись в сторону из поля зрения, она услышала за спиной резкий скрип тормозов и звук, будто хлопнули очень тяжелой дверью, но не стала оглядываться. На Фримонт она опять переключилась на низшую передачу, чтобы повернуть на юг, а там снова помчалась в сторону Боулдера, от которого ее отделяло двадцать пять миль.

Стиснув ладонью прохладный набалдашник рукояти коробки передач, она перешла сразу на четвертую скорость.

Теперь она ощущала себя умиротворенной, чуть ли не счастливой. Все было растрачено, и каждое оставшееся мгновение следовало считать добавкой, незаслуженной наградой. Она опустила стекло в окне и глубоко вдыхала прохладный воздух пустыни.

«Шевроле» промчался через перекресток с Лас-Вегас-бульвар, и теперь перед нею лежала пустыня… и совершенно недосягаемые горы, и плотина, и водохранилище.

Позади она увидела быстро приближавшиеся фары – несомненно, «Паккард».

Пролетая по шипящей под колесами автостраде посреди пустыни, она думала о том снежном Рождестве 1929 года в Нью-Йорке. «Мне двадцать один год, и тридцать – Джорджу, видному собой и блестящему выходцу из École Polytechnique[4] и Клуба Бурбаки[5], и он откуда-то знает о мировых финансах столько, что разбогател, когда началась Депрессия. И он хотел детей.

Разве я могла быть против?»

Перед ее мысленным взором мелькнуло развороченное кровавое месиво, оставленное патроном 410-го калибра всего несколько минут назад.

Стрелка спидометра уперлась в ограничитель ниже числа 120.

У правой обочины быстро приближался, увеличиваясь в размерах, какой-то неведомый шлакоблочный дом.

«Боже мой, Джордж, – подумала она, чуть повернув машину и упершись столбом света в стену, – как же мерзко ухитряемся мы поступать друг с другом».

Леон положил телефонную трубку и тяжело осел в королевском кресле. По его ляжкам текла кровь, штанины отяжелели от нее и противно липли к коже.

«Ладно, – монотонно повторял он одну и ту же мысль, – ладно, это плохо, это очень плохо, но еще не все потеряно…»

Последним он позвонил Абрамсу. Тот пообещал, что приедет через пять минут с парой людей, которые смогут перенести Леона в машину и отвезти в Больницу Южной Невады, находившуюся в пяти милях от Чарльстон-бульвара. Леон было подумал сначала позвонить насчет больницы, но, взглянув на свой пах, понял, что выбора у него нет, что его гениталии, несомненно, размозжены, а потому для него куда важнее вернуть Скотти, последнего зачатого им сына.

Еще не все потеряно.

Из живота внизу, похоже, вываливались горячие, мокрые и растерзанные внутренности, и теперь, положив телефонную трубку, он освободил обе руки и мог поддерживать самого себя, не давая развалиться.

«Нет, не все, – думал он. – Ты не умрешь от простой огнестрельной раны, твоя кровь имеется в Лейк-Мид, а ты находишься в Лас-Вегасе, и «Фламинго» как стоял, так и стоит под дождем на 91-м шоссе. Нет, потеряно не все».

Луна и Дурак. Он сморгнул стекавший в глаза пот, посмотрел на карты, разбросанные на полу перед книжным шкафом и около двери, и подумал о той карте, которая оказалась за пределами комнаты, воткнувшись – от этой мысли ему подурнело, – воткнувшись в глаз Скотти.

«Мое царствование еще не закончилось».

Он скрестил ноги; так, казалось, легче было терпеть боль.

Он запрокинул голову и втянул носом воздух, но в комнате не пахло розами. Он слабел, у него кружилась голова, но по крайней мере здесь не пахло розами.

В ту ночь, когда он убил Бена Сигела – лениво напомнила память, – всего в нескольких дюймах от его лица находился цветущий розовый куст. Ветки и побеги змеились по шпалере, как схема кровеносной системы, или разряда молнии, или речной дельты.

Леон почти десять лет подбирался к Бену Сигелу, перед тем как убить его.

Гангстерские лорды Восточного побережья, похоже, воспринимали свою власть, как никто другой в Соединенных Штатах. Джозеф Дото стал называться Джо Адонисом и выбивался из сил, чтобы сохранить внешнюю молодость, а Эбнер («Лонжи») Звиллман застрелил своего конкурента Лео Каплуса в тестикулы, а не в сердце, а в 1938 году Тони Корнеро запустил игорный корабль, не подходивший ближе трех миль к побережью Санта-Моники; Корнеро назвал свой корабль «Рекс», король по-латыни, а Сигелу принадлежали пятнадцать процентов. Через некоторое время по распоряжению генерального прокурора корабль взяли на абордаж, и все игровые автоматы, рулетки, столы для костей и блек-джека – со всеми номерами, к которым питало страстную привязанность множество азартных игроков, – побросали в море, сводящее к нулю все шансы.

Как-то вечером, за несколько недель до налета, Леон нанял одну из маленьких моторных лодок, водных такси, и отправился на корабль, где обошел все уголки, которые разрешалось посещать простой публике; с одного из обзорных пунктов он увидел стоявшего на корме мужчину, который держал над темной водой длинное удилище. Леон тогда спросил оказавшегося поблизости стюарда, кто этот одинокий ночной рыболов, и тот объяснил, что это один из владельцев, мистер Бенджамин Сигел.

Пятка Леона скользнула вперед по пропитанному кровью ковру, и первая боль пронзила его кишки, как натянутая проволока; он скрипнул зубами и застонал.

Чем дольше Абрамс будет добираться сюда, тем ужаснее будет тряская поездка в больницу. Где тебя черти носят, Абрамс?

Когда боль немного утихла, у него мелькнула мысль о карте, которой не было в комнате. Но он заставил себя переключиться на мысли о своей былой победе, о том, как он завладел западным троном.

Леон переехал из Нью-Йорка на запад, в Лос-Анджелес, в 1938 году, взяв с собою тридцатилетнюю жену и восьмилетнего сына Ричарда, и вскоре узнал, что Сигел опередил его в этом переселении. После взволновавшего его посещения «Рекса» Леон вступил в загородный клуб «Хиллкрест» в Беверли-Хиллз, и там-то, наконец, познакомился с этим человеком.

И хотя Сигелу был всего тридцать один год, он поистине был окружен ореолом могущества. Как и Джо Адонис, он старался держать себя в форме и выглядеть молодым, как подобает королю, но Сигел, похоже, знал, что Королю недостаточно проливать кровь, иметь мужественный облик и важничать.

Они встретились в баре, и человек, познакомивший их, обратил внимание на то, что во всем зале только эти двое пили одну лишь газированную воду.

Это замечание, видимо, заставило Сигела обратить внимание на Леона.

– Это правда, Джордж? – спросил он, прикрыв глаза, что, по-видимому, должно было приравниваться к улыбке. Его каштановые волосы были набриолинены и зачесаны назад, открывая высокий лоб.

– Пожалуй, что да, – ответил Леон.

– Джордж, вам случается играть в карты? – Из-за бруклинского акцента Сигела слово «карты» звучало почти как «коты».

– Конечно, – ответил Леон, опустив голову к стакану, чтобы его не выдала участившаяся пульсация артерии на шее. – Может быть, когда-нибудь перекинемся в покер?

Сигел несколько секунд рассматривал его.

– Нет, очень сомневаюсь, – сказал он после паузы. – Меня только раздражает, когда валеты уравнивают ставки с моими королями.

– Возможно, короли окажутся у меня.

Сигел рассмеялся.

– Не окажутся, если я буду сдавать – а я всегда сдаю карты.

Леон попытался заплатить за выпитое, но Сигел отмахнулся и заметил, подмигнув, что деньги у него неподходящие.

Расплющенные пенни и продырявленные фишки, – думал теперь Леон.

Леон продолжал следить за этим человеком.

Летом того же года Сигел организовал экспедицию для поиска сокровищ на острове Кокос, лежащем в нескольких сотнях миль западнее побережья Коста-Рики, в ноябре вернулся; пошли слухи, что он отыскал там золотую статую – предположительно, Девы Марии – в человеческий рост, но он отрицал такую находку.

Но Леон добыл фотографию статуи; он получил ее от старого пьяницы по имени Билл Боубир, которому изначально принадлежала карта с обозначением клада. Снимок был мутным и захватанным, но на нем можно было разглядеть, что металлическая фигура увенчана короной в форме полумесяца, охватывающего солнечный диск, что больше подходило не для христианской Богоматери, а для египетской богини Изиды.

Вскоре после этого Сигел, в обществе графини, финансировавшей поиск сокровищ, отбыл в Италию, а еще через несколько недель Леон получил из Милана письмо от своего партнера.

Из замка Сфорца пропала одна из пятидесяти девяти хранившихся там старинных игральных карт; какая именно – информатор не знал.

Леон купил билет на ближайший самолет, отправлявшийся в Милан.

«Карты Сфорца» нашли в давным-давно пересохших водяных цистернах, когда в замке Сфорца на переломе девятнадцатого и двадцатого веков проводили реставрацию. Это была смесь фрагментов одиннадцати различных колод; большая часть коллекции относилась к более близким временам и имела привычные французские масти – червы, трефы, бубны и пики, – а остальные принадлежали к колоде Таро, нарисованной в 1499 году, и Леон нисколько не сомневался, что недостающая карта из их числа. В 1927 году он лично сделал подробное описание коллекции, и сейчас, возможно, один во всем мире мог точно сказать, что пропало.

Добравшись до Милана, он убедился в том, что пропавшая карта действительно из древнейших. Это была карта «Башня». В его собственном описании, сделанном одиннадцать лет назад, было сказано, что карта почти без повреждений, и на ней изображена башня, в которую бьет молния; посередине башни повисли в воздухе, среди обломков кладки, две человеческие фигуры.

После этого Леон восемь лет не мог понять, зачем Сигелу понадобилась именно эта карта.

В парадную дверь постучали всего за несколько секунд до того, как Леон услышал, как кто-то вошел в кухню, дверь которой Донна, по-видимому, бросила распахнутой.

– Жорж! – послышался голос; Гильена он узнал, прежде всего, по французскому обращению. – Жорж, где вы?

Леону не хватило сил, чтобы отозваться в голос, он лишь откинулся в кресле, сосредоточился на дыхании и ждал, когда же его найдут. Он слышал, как Гильен открыл парадную дверь и впустил Абрамса, а затем услышал их торопливые нервные шаги в гостиной.

В конце концов Абрамс осторожно заглянул в кабинет.

– Господи! Как… тебя серьезно подранили. Но не волнуйся, доктора соберут тебя в лучшем виде. Гильен! Живо, зови парней сюда!

Уже через считаные минуты полдюжины мужчин осторожно несли Леона по коридору; Абрамс раскрывал перед ними двери и указывал нужное направление. Когда же они оказались в кухне, Абрамс наклонился было, чтобы поднять карту, лежавшую на полу рубашкой вверх.

– Нет, – прохрипел Леон. – Оставь ее здесь.

Абрамс вел машину быстро, но ухитрялся избегать крупных выбоин и не делал резких поворотов. Боль вернулась, и Леон, к своему стыду, не всегда мог удержаться от резких стонов. Ладони, которыми он придерживал растерзанный живот, стали скользкими от крови, и когда он заставил себя скосить глаза вниз, то руки, в мигающем свете многоцветных неоновых вывесок, показались ему черными.

Я потерял отнюдь не все, с лихорадочным жаром напомнил он себе. Сигел потерял все, а я – нет.

В 1939 году Леон сам увлекся рыбалкой. Безлунными ночами он ловил с оконечности пирса в Санта-Монике, ловил больших бесформенных ночных рыб-солнце и поедал их сырыми прямо там, на отбеленном солнцем и морем дощатом настиле. Растил невиданно большие странно ребристые тыквы и зажигал самые большие и яркие фонари из них на различных плотинах и водохранилищах в Лос-Анджелесе, и в округах Сан-Бернардино и Ориндж. И играл сотни частных партий в покер, заслужив репутацию раскованного, эксцентричного игрока. И чертил горы карт, графиков и диаграмм, отмечая на них новые точки, на основе как данных из множества газет со всего мира, которые читал ежедневно, так и наблюдений за погодой. И, как и Сигел, он начал обзаводиться друзьями в среде богатых аристократов из Беверли-Хиллз. Ведь Плутон еще и бог богатства, говорил он себе.

И очень скоро Леон смог увидеть первые результаты: позиции Сигела начали шататься. Его дважды арестовывали в связи с убийством нью-йоркского громилы Гарри Гринбаума, а в апреле 1941 года арестовали за то, что он предоставил укрытие гангстеру Льюису «Лепке» Бухальтеру.

Сигелу удалось опровергнуть оба обвинения, но он мог бы сказать, что, как шахматный король, находится под атакой.

Но Леон не успел набрать достаточно сил для того, чтобы свалить соперника – бомбардировка Пёрл-Харбора японцами втянула Соединенные Штаты во Вторую мировую войну, и хрупкие закономерности и абстрактные фигуры, которые Леон извлекал из своих графиков, оказались погребенными под целенаправленным переустройством промышленности, общества и экономики на военный режим. Его закономерности были чем-то вроде призрачных голосов статического электричества, которые исчезают, как только приемник настроится на сильный сигнал; отдельные факторы, в частности погода, продолжали демонстрировать тонкую спонтанную хаотичность, которая была ему необходима, но целых четыре года он работал лишь на то, чтобы удержать за собой место в игре, как игрок в покер набирает одну «руку» за другой и надеется, что анте не сожрут все деньги, имеющиеся в его распоряжении.

Потом президент Трумэн в 1945 году съездил в Потсдам – и на обратном пути, как заведенный, дни и ночи, всю неделю, играл в покер с репортерами, – и ко времени возвращения в Вашингтон Трумэн принял решение сбросить на Японию атомную бомбу. Самолет-разведчик, проложивший путь «Эноле Гей», на борту которого находилась бомба, назывался «Стрит флеш».

Когда война закончилась, Лео получил возможность возобновить свое наступление.

И в 1946 году Сигел, вновь оказавшийся в положении преследуемого фигурами противника шахматного короля, осознал, что на него ведется атака, и сделал рокировку.

Большинство народу, связанного с игорным бизнесом, решило, что Багси сошел с ума, когда он затеял строительство фешенебельного отеля и казино в пустыне в семи милях южнее Лас-Вегаса – но Леон, к своей тревоге, увидел за этим замком серьезную цель.

Азартные игры легализовали в Неваде еще в 1931 году, одновременно с началом строительства плотины Гувера; к 1935 году плотину достроили, и позади нее, в глубокой долине, разлилось водохранилище Мид, крупнейший в мире рукотворный водоем. Уровень воды поднимался и опускался по графику, отражавшему поступление воды с верховьев реки и расход в нижнем течении. «Фламинго», как назвал Сигел свой отель, представлял собой замок в пустыне, неподалеку от которого имелись неиссякаемые запасы укрощенной воды.

И еще, «Фламинго» получился до безумия роскошным, с привезенными издалека пальмами, толстыми мраморными стенами, панелями из драгоценного дерева, гигантским бассейном и отдельным канализационным трубопроводом для каждого из девяноста двух номеров – но Леон понимал, что это тотем основателя, и потому отель должен быть столь же безупречен, как и его основатель.

Леон наконец-то понял, зачем Сигел украл карту «Башня» – эта карта, подразумевавшая Вавилонскую башню, символизировала глупо горделивые стремления, но при этом служила не только предупреждением против курса, ведущего к более чем вероятному банкротству, но одновременно указывала на него. А если ее перевернуть, положить вверх ногами, смысл менялся; обреченность несколько отодвигалась.

В перевернутом виде эта карта могла позволить Королю построить устрашающий замок и содержать его.

И чтобы окончательно закрепить свое отождествление со зданием, а также зацепить свой статус современного воплощения Диониса, Таммуза, Аттиса, Осириса, Короля-рыбака и всех остальных богов и царей, умиравших зимой и возрождавшихся весной, Сигел открыл отель на следующий день после Рождества. Он закрылся – «умер» – через две недели и вновь открылся 27 марта.

Все эти даты были весьма близки к Рождеству, Великой пятнице и Пасхе.

Когда открыли заднюю дверь кузова-универсала, потное лицо Леона освежил воздух, пахнувший полынью.

– Так, теперь осторожненько. У него огнестрельное ранение, и он потерял много крови. Гильен, залезай на заднее сиденье и подталкивай его, а мы будем вынимать.

Врачи в белых халатах уже суетились вокруг каталки, на которую его положили, но Леон, прежде чем его увезли в распахнутую дверь приемного покоя, поднял руку и схватил Абрамса за рукав.

– Не знаешь, Скотти уже нашли? – Где бы мальчик ни находился, он был физически открыт, хотя и не ощущался.

– Вроде нет, Джордж, – нервно отозвался Абрамс, – впрочем, точно не знаю, я ведь ушел из дома сразу после твоего звонка.

– Выясни, – сказал Леон уже после того, как один из медиков освободил из его пальцев рукав помощника и покатил каталку к дверям, – и дай мне знать! Отыщи его!

Чтобы я тоже мог пойти и совершить служение, с горечью добавил он про себя.

Юго-западнее города на 91-м шоссе грузовик с лодкой на прицепе, ровно рокоча, неспешно катил через пустыню в сторону далекого Лос-Анджелеса; в свете полной луны лучи его фар казались ненужными.