Читать книгу Паломничество с оруженосцем - Тимофей Юргелов - Страница 7

«Хорошая дорожка» кончилась метров через пятьдесят. На изрытой тракторами грунтовке их подбрасывало и качало из стороны в сторону. Борисыч матерился под нос, а деревни все еще не было видно. Сквозь рвущиеся тучи слепило солнце.

Вдруг он резко нажал на тормоз, они чуть не ткнулись лбами в стекло.

– Ты так машину разобьешь, – сказал Андрей.

– Нехорошее название… – сказал Саня.

– Ну, так нельзя! – воскликнул Андрей. – Ты что, такой мнительный. Что ж теперь от каждого куста будем шарахаться?

– Может, назад поедем? – повернулся к нему Саня.

– Обычное название, – сказал Андрей и серьезно добавил: – Бестемьяновка значит «без темья», «без темени», то есть без головы, бес тут ни при чем. Я пошутил, Саша, не сходи с ума.

– Ничего себе шуточки! – закричал Борисыч. – Я два года ни разу колесо не пробивал! (Ну, не два – один.) А тут на ровной дороге, только сказал… Тьфу-тьфу-тьфу. – постучал кулаком себя в лоб Саня. – А как ты узнал, что там Этот сидит?

– Ничего я не знал, просто совпадение.

– Красные шары – тоже совпадение!

– Он альбинос, болезнь такая: недостаток пигмента в организме – ничего тут сверхъестественного нет, – говорил, как можно убедительнее Андрей.

– А почему он рожу состроил? Нет, все равно, слишком много совпадений!

– Саша, бывает и не такое. Но мы всегда должны в своих выводах руководствоваться разумом, даже если все вокруг начнет проваливаться и противоречить нашим выводам. Это единственное на что мы можем опереться, чтобы не попасться в расставленные Им ловухи.

– Ну вот, опять – ловухи! – воскликнул в каком-то отчаянии Борисыч. – Тебя не поймешь, когда ты серьезно, а когда шутишь. Так было или нет?

– Было, но только не то, что ты думаешь.

– А что! что! – закричал Борисыч и ударил ладонями по рулю. – Что за игрушки, блин! Кто это был!

– Ну не знаю я! – закричал и Андрей, и добавил уже спокойнее: – Правда, не знаю – серьезно.

– Человек или нет?

– Скорее всего, человек.

Саня сидел с минуту молча, уставившись на дорогу, потом сказал:

– Ладно, поехали. – И они тронулись дальше.

Вскоре показались коровники с выбитыми окнами.

В деревне, куда они приехали, было две улицы, в центре ее виднелась свежая, из темного кирпича церковь, с гранеными, зелеными куполами.

– Лучше б дорогу сделали… – бурчал Борисыч. Он выбрал ближнюю улицу и поехал по ней.

Навстречу им попался человек в рясе.

– Тьфу ты – поп! А, все равно уже… – проговорил Борисыч обречено.

Они проехали еще немного и увидели второго, в таком же одеянии, запрягавшего во дворе лошадь.

– Э, да тут как бы ни монастырь, – сказал Борисыч. – Здесь мы навряд ли что-нибудь соберем.

Путешественники остановились напротив магазина, на небольшой площади. Через дорогу зияли развалины бывшего клуба: на стене рядом с пустым проемом еще сохранилась облезлая вывеска. Не хватало также рам в окнах, простенков, а на крыше – кровли; внутри из-под обвалившейся штукатурки выглядывала деревянная арматура, висели провода и балки. Дальше улица поворачивала направо, а прямо, в тупике, из-за высокого зеленого забора сверкала, как игрушка, яркими красками новенькая церковь. За ней по одну сторону поднимался березовый лес, а по другую виднелись свежеструганные стропила недостроенного дома.

Борисыч распахнул настежь будку, залез внутрь и начал там что-то двигать, переставлять ─ от его страхов не осталось и следа, это снова был воротила малого бизнеса. Потом выставил ящик и на нем придавил камнем кусок неровно оторванного картона с ценами.

К нему подошел сначала один мужик, затем еще несколько. Расспросив, в чем дело, каждый подался в свою сторону.

– Давай залазь – сейчас масть попрет, – крикнул Борисыч Андрею. И действительно, не прошло и четверти часа, как стали стекаться люди с сумками и мешками.

Сразу около задней двери образовалась толпа. Однако Борисыч не спешил открывать торговлю. Он снова что-то начал переставлять и двигать внутри, потом достал калькулятор, посчитал на нем, взял тетрадку, полистал ее (очередь терпеливо ждала), наконец, тяжело вздохнул и сказал:

– Ну, давайте, что там у вас – только не все сразу! – прикрикнул Борисыч на протянутые ему бутылки. – Вот сюда ставим, а я буду смотреть, что возьму, а что нет. Берем только «чебурашку», «четушку», «водочную» и «ноль тридцать три», – объявил он громко для всех. – Вот прейскурант цен перед вами.

– А что так дешево? – выкрикнул кто-то из очереди.

– Дешево! – изумился Борисыч такой наглости. – Иди сдай дороже! Если найдешь, я у тебя по той же цене возьму. – И коммерция закипела.

В толпе Андрей заметил двух человек духовного звания: один бородатый, в черной камилавке и рясе, другой совсем мальчик, в подряснике, с непокрытой головой, белокурый, похожий на девушку. Они о чем-то беседовали между собой, поставив сумки на землю.

– У вас тут что, монастырь? – спросил Андрей у облокотившегося о порог будки мужика. Тот поднял руку и почесал под кепкой.

─ Хотят исделать, а пока четыре брошенных дома отремонтировали и живут в их, – сказал

он, приподнимая украдкой из-под полы свою сумочку. – Прими, а? У меня всего-то семь штучек.

– Не могу, видишь, начальник строгий, – сказал Андрей. – А ты в очередь встань.

– Да не хочется из-за такой ерунды стоять, – улыбнулся конфузливо на свое нахальство мужичок. – Может, все-таки примешь?

– Правда, не могу. И что, они прямо в деревне живут?

– Ну живут. Архимандрит только ихний рядом с церквой, а так они все тута.

– Ну, давай приму, – сказал Андрей, сжалившись над мужиком. Пока он отсчитывал ему деньги, в очереди произошло какое-то движение, Андрей краем глаза видел, как высокая фигура подошла со стороны клуба. Только когда раздался громоподобный пьяный рык, он поднял голову:

– Что, иосифляне, послед греха пришли обменять на тридцать серебряников! – Голос принадлежал жилистому, бородатому детине, с опухшим от пьянства лицом; с воспаленными, заплывшими глазками. Детина был босиком, в какой-то рыжей от кирпичной пыли рясе, обрезанной до бедер; в рваных спортивных штанах с лампасами. В черных, спутанных волосах его было много седых прядей и соломы. Несмотря на неприглядный вид и легкое покачивание, в осанке то и дело сквозила нарочитая величавость, которая тут же сменялась шутовским вихлянием. Обращался он к двум монахам, те при его появлении сразу отошли в сторону.

– Смотри: из-под минералки! – показал, раскрыв сумку, молодой рясофорный монашек. – Отец настоятель лечится.

– Что, святая вода уже не помогает? А все потому что о похотях тела заботится больше, чем о спасении души, – продолжал обличать пьяный пророк. – Иноки, вашу мать! Постники, плотоубийцы! Что прячетесь? Стыдно вам, онанисты?..

– Бессовестный, ну что ты к ним пристал? – иди проспись лучше, – вступилась за монахов какая-то женщина. Однако в толпе послышался и смех:

– Правильно их, так – давай, Илюха!

Тот не обратил внимания ни на выпад против него, ни на поддержку и продолжал ругать чернецов:

– Лучше бы с женами жили, чем по баням подглядывать. Лицемеры! Или бога думаете обмануть? Дурак он по-вашему, поверит иконкам да постным рожам? «Малакией согрешахом!» – пропел он в нос бархатистым басом на манер церковного пения. – Тьфу! Поганцы! Игруны бородатые!

– Кто это? – спросил Андрей у мужика.

– Тоже ихний, расстриженный. Они его прогнали, а он не уходит, тут в клубе живет и ругает их почем зря! Третьеводни двух монашков у бани застукали, подглядывали за женщинами, – вот он и чихвостит теперь, – разговорился повеселевший мужичок.

– И что ж, они на него управу не найдут? – сказал Андрей, ловя недовольный взгляд Борисыча.

– Так они ж сами его и прикармливают тут! – воскликнул мужичонка.

– Как так?

– А вот так!.. – качнул тот назидательно головой очень довольный, что чем-то смог поразить заезжего. – Он же им всякие предсказания делает. Пойдет напророчит – и все сбудется. Говорят, сам архиерей велит его тут держать, и чтоб обо всем ему докладали. Всё они ждут чего-то… Он же и дефолк предсказал, только они его не послушали и много денег потеряли. А которые послушали да долларов накупили, те инвестицию исделали…

– Ну что ты к ним привязался, – опять вступилась за монахов женщина. – Живут себе люди и живут: не пьют, не воруют, никому не мешают. Ты вон сам тверезым когда был?

– Я пью, жено, потому что мне видение было, до которого я три года капли в рот не брал. – Расстрига расставил широко ноги. Очередь начала огибать его полукругом. Сдавшие бутылки не отходили, а терлись тут же.

– Жил я в то время у нашего архиерея, вроде как в услужении. Понравился ему голос мой, как я в хоре соборном пою, а может и еще что… – Он сделал неприличный жест, сунув руку под рясу, в очереди раздался смех. – Да только недолго я там задержался. Захожу раз в покой к владыке – он мне разрешил без стука входить: то в подштанниках предстанет, а то и вовсе при мне растелешится – я этому значения не придавал. И вот, братие, захожу я к нему в спаленку без задней мысли – без задней!.. – повторил он и приподнял сзади рясу, чем вызвал уже настоящий гогот. – А там, хотите верьте, хотите нет, их высокопреосвященство стоит раком, с тылу здоровенный иеромонах пристроился, вот такая рожа, и, знай, понужает святителя, тот же глазки завел да постанывает – на обоих только кресты нательные. Не сдержался я, братие: плюнул преосвященному прямо в харю. И так нехорошо, знаете, плюнул: набрал соплю в рот да в самый глаз ха́ркнул. Через час где-то является ко мне делегация, секретарь с первосвященниками, и говорят: это, мол, было дьявольское наваждение – сон наяву, – так как тебя Сатана охватывает. А раз ты одержим Нечистым, направляет тебя владыка в этот говенный монастырь отбывать епитимью. – Он показал на церковь и плюнул.

– Не лги! – вдруг сурово крикнул старший из монахов, выглядывая из-за стоявших перед ним людей. – Что клевещешь на праведника!

– Ох, какое ты страшное, брат, слово молвил: не лги! Прямо пророк Исаия. А может, ты сам у того праведника причащался? – осклабился Илья.

– Ты зачем пришел? Все эти пакости рассказывать? Тут вон дети стоят – зачем малых соблазняешь? – выступил вперед инок, указав на стоявших в очереди детей. Последний довод, видимо, подействовал на расстригу: он моргнул растерянно и потом, словно вспомнив что-то, улыбнулся.

– А может, у меня тоже бутылочка есть. Может, я тоже бутылочку сдать хочу, – сказал он, доставая из-за пазухи недопитую чекушку. Тут же осушил ее одним глотком, не поморщившись.

– Пропустите его: пусть сдаст да идет с богом, – сказала та самая женщина, что стыдила расстригу.

Очередь расступилась, и бывший монах приблизился к будке, уперся рукой в порог, протянул бутылку:

– Прими у меня бутылочку, мытарь.

Борисыч оторвался от калькулятора – он переживал коммерческий подъем – и весело, с хищной улыбкой спросил:

– Какой же я мытарь, дядька? Мытари деньги собирают, а я раздаю.

– Все равно ты мытарь. Ты, и давая, отымаешь – не можешь ты раздавать… – сказал расстрига, вглядываясь в глубину будки.

В это время Андрей относил полный мешок и вернулся за новым. Он встал как раз под дырой в крыше – и солнечный луч осветил его голубым столбом с головы до ног. Расстрига смотрел на Андрея, сдвинув брови, словно пораженный какой-то мыслью, и вдруг отшатнулся в испуге.

– Вот он! – закричал в исступлении. – Вот кто идет за мной! Ему поклонитесь! – Взоры всех устремились к Андрею. Тот не понял, на кого показывает расстрига, – оглянулся назад.

– Да это – тоже мытарь… – заикнулся, было, рясофорный монашек.

– Вот кто идет огнем крестить! Сожжет солому огнем неугасимым!.. Прямыми сделайте стези его!.. – кричал расстрига, подняв руку с бутылкой. Глаза остекленели, изо рта летели брызги. Он отступил от машины – люди, стоявшие вокруг, шарахнулись от него.

– Ну, белая горячка началась, – сказал кто-то в толпе.

– Пророчествует – тише! – пророчествует… – зашипели другие.

Андрей, смущенный общим вниманием, соскочил вниз: все равно торговля остановилась.

Оратор уже забыл о его существовании и вещал о том, что «царство тысячелетнее» приблизилось, так как власти его здесь, и что скоро увидят они, как падет башня вавилонская, воздвигнутая на костях, и что печи Навуходоносора раскалены уже огнем…

– Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы! – кричал, потрясая бутылкой, сумасшедший пророк, его била не то похмельная, не то священная дрожь. – Князья твои законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки, и гоняются за мздою; не защищают сирот, и дело вдовы не доходит до них…

В это время из монастырских ворот вышли трое в клобуках и направились к толпе на площади. Они подошли и встали в стороне, один из них сделал знак монахам, стоявшим в очереди, уходить. По наперсным крестам можно было предположить, что это сам игумен с иеромонахами. Один из сопровождавших указал на Андрея, и настоятель, румяный добродушный старичок тот, что подавал знаки монахам, сощурившись, вгляделся в него, слушая, что говорит чернявый очень характерный иеромонах, с крючковатым носом и соколиными глазами.

Вдруг расстрига увидал подошедших и закричал страшным басом:

– А-а! Порождения ехиднины! Явились, медоточцы… – и тут же перешел в шутовской тон, выгибаясь и показывая на них бутылкой. – Воссели на троне пидоры одесную с лесбианами и друг дружке муде чешут! Кадите в храме Диаволу: на уме только манда да жопа епископская!.. – и сразу распрямился и пропел осипшим басом: – Куртизаны, исчадье порока, за позор мой вы много ли взяли? Вы погрязли в разврате глубоко, но не продам я честь дочери моей!..

Видно было, что иеромонахи уговаривают настоятеля уйти, и уже повели его, как вдруг расстрига крикнул: «Куда, блудолизы?!» – и с этими словами запустил в них бутылкой. Та, сверкнула, крутясь в воздухе, – раздался звонкий удар. Клобук слетел у чернявого на землю. В толпе кто-то заржал.

Иеромонах схватился за висок и бросился к расстриге с шипением:

– Урою, гад!.. – Но тут же наткнулся на сиреневый кулак: казалось, расстрига не ударил, а лишь выставил вперед руку. Чернец свалился, как подкошенный, задрав вверх ноги в высоких ботинках и женских колготках. Долгополая, черная фигура растянулась на земле без движения. В толпе кто-то ахнул, а кто-то наоборот хмыкнул, и пролетело: «А поп-то в бабских колготах». Игумен хотел вернуться, чтобы помочь ему встать, но второй монах тянул его в сторону церковной ограды. Расстрига же, окрыленный успехом, ничего не видя, ринулся за ними.

– Стой, Каиафа! Дай обращу на тебя руку мою! – взревел он так, что все, кто был рядом, кинулись в разные стороны, – дальше запел: – Зверем лютым явлюсь вам повсюду… Дочь свою я теперь защищаю, за нее я готов жизнь отдать!..

У него, видимо, перемешались в голове «Писание» и арии из опер. Настоятель и монах с перепугу остановились. Неожиданно путь нападавшему преградил Андрей. Расстрига размахнулся, чтобы ударить, но тот перехватил руку и, выкрутив, заломил ее вверх, отчего буян согнулся пополам. Покраснев еще больше, расстрига процедил от натуги:

– Пусти… – И попытался вырваться, но Андрей держал крепко.

– Ох, силен, – проговорил он, тяжело дыша. В это время монахи, пришедшие сдавать бутылки, помогли высокому иноку подняться и увели его вместе с настоятелем за церковный забор. Андрей не выпускал расстригу до тех пор, пока тот не перестал вырываться.

– Кто ты? – спросил расстрига, глядя снизу вверх.

– Человек, – ответил Андрей.

– Ой ли?.. Пусти меня.

– Ты успокоился? Вот что, давай отсюда по-хорошему. – Майор отпустил руку и направился к будке, где Борисыч возобновил прием бутылок. Запрыгнул внутрь и принялся помогать ему. Расстрига продолжал стоять в стороне, сумрачно глядя на них, потом повернулся и побрел прочь от машины.

Саня посматривал на Андрея с интересом, в его глазах читался вопрос. Андрей и сам выглядел озадаченным. Когда последние бутылки были сложены в мешок, к ним подошел монах из очереди, тот самый, что спорил с расстригой.

– Отец Евгений просит вас отобедать с ним, – сказал он с коротким поклоном и стал в ожидании ответа.

– Это кто? игумен? – спросил Андрей и получил утвердительный кивок. – Поблагодарите его, но нам пора…

– Ничего-ничего, – сказал Борисыч, – пообедать можно.

И, когда монах отошел, проговорил вполголоса:

– Когда еще монастырской еды попробуешь? – И весело добавил: – А видал, в чем монах был, которого тот ненормальный срубил? Как бы нас того… в ловуху там не заманили!

Когда они подъехали к церкви, монах уже успел дойти до ворот и, дожидаясь, открыл калитку.

За зеленым забором, их взорам предстала стройплощадка. Кроме тех стропил, что они заметили с улицы, в глубине ограды под крышу был выведен еще один кирпичный дом и два начаты. Там виднелись кучи строительного мусора, поддоны с кирпичом, работающий кран и бетономешалка. Крановщик был в рабочей куртке и скуфейке. Ближе к воротам уже навели порядок: заасфальтировали дорожки, посадили анютины глазки и поставили голубец с образом.

Вслед за монахом они прошли мимо церковного портала в готовый уже дом. Тот стоял в самом лесу, поэтому его не было видно с улицы. Шум стройки почти не доходил сюда. Стая галок сорвалась с колокольни в лес, березняк шелестел от налетавшего ветерка.

Внутри все было просто: дощатый пол, крашеный шкаф, в нем просфоры, баночки с маслом, дальше холодильник и березовые веники, висевшие в кладовке. Сладко пахло баней, ладаном и кожей. Провожатый открыл перед ними дверь, в комнате журчащий голос мягко кому-то выговаривал:

– Говорил же я, не надевай ты, Христа ради, эти штуки: не ровен час запнешься, и все узрят! Вот и узрели…

Из просторных сеней с образом над дверью они попали сразу в трапезную. За накрытым столом сидели все три иеромонаха, без клобуков. Высокий инок был с перевязанной головой и распухшей губой. Прислуживал им молодой послушник из очереди. Борисыч перекрестился на уставленный свечками и яйцами иконостас в углу. Второй иеромонах придвинул для вошедших два стула.

– Присаживайтесь, пожалуйста, откушайте, чем бог послал, – пригласил жестом сидевший на кожаном диванчике настоятель. Это его певучий, исполненный самолюбования голос они слышали из сеней. В зимней скуфейке с наушниками и подряснике он имел вид добродушный, даже простецкий. И тут же заразительно засмеялся: – Вы, конечно, уже и продолжили: «А бог в тот день послал…» и так далее? Да ничего такого, к сожалению, нет. Супчик, постный, летний; грибки, собственноручно собранные… (Тут господь дождичком благословил, так они на радостях повыскакивали. Ходили мы с отцом Климентием после утрени по лесу и дивились благодати божьей, а сейчас он сидит и не верит, что жив остался…) Кашка гречневая, морсик из костяники. Нынче Успенки, уж не обессудьте, – и серьезно продолжил, кивнув на заверения Андрея по поводу постного: – Видели хулителя нашего? Очень вам благодарен, что не попустили бесчинства над стариком. Эх, лучше бы не посылал вас, родимые, на поругание. (Старик погладил по рукаву молоденького прислужника, что забирал у него тарелку.) Экой беды накликал, ай-яй-яй! Отец Клим, на что уж добрейшая душа, и то не сдержался – он, впрочем, один и пострадал. Как ему теперь литургию служить? Сегодня тот все границы перешел, такого еще не было. Терпели ради смирения нашего, но теперь сам вижу, что надо его удалить…

– Говорят, он предсказания какие-то делает? – сказал Борисыч и взял у молодого послушника тарелку с супом.

– Ну что вы! – всплеснул пухлыми ручками отец Евгений. – Не спорю, откровения бывают, но они даются через святую жизнь, через пост и пот молитвенный в выдающихся случаях. А тут?.. Ну, сами посудите: что может предсказать алкоголик?

– Что он за человек, откуда? – спросил Андрей.

– Человек он расхристанный. История его, как писал еще один наш хулитель граф Толстой, была самая простая и самая ужасная, – усмехнулся настоятель, усаживаясь поудобнее для рассказа. – Был он прежде иноком в нашей обители. А еще раньше пел в оперном театре, и как часто бывает с людьми этой профессии, пил зело. Да и певцом был так себе, посредственным, хотя голос имел сильный, и даже теперь не утратил, несмотря на злоупотребления. Терпели его в театре, пока терпелось, а потом и выгнали. Взяли его за голос в митрополичий хор. И знаете, уверовал человек, пить перестал, принял постриг – произошло милостью божией (он мелко перекрестился, и в дальнейшем при каждом упоминании имени бога повторял знамение) воцерковление: вот что живая вера творит. Все это тогда как благодать, на него снизошедшую, восприняли. Дошло до нашего митрополита, и тот им заинтересовался – приблизил, рукоположил в иеродиаконы, стал духовным отцом ему. Ну и надо сказать, был он тогда не так одутловат, как теперь, вид имел импозантный, манеры благородные, хотя, на мой взгляд, немного театральные. Характер же у него всегда был неуживчивый. Мог брат Илья ни с того ни с сего нахамить, наговорить дерзостей даже лицам высшего сана, – по-видимому, близость к солнцу вредит таким людям. Вышла какая-то некрасивая история с оскорблением им своего духовника. То, что он рассказывает, чистейшая клевета, так как архипастырь наш Паисий известен своей святой жизнью. Насколько я знаю, все от зависти к новому певчему произошло, которого приблизил высокопреосвященный: нахамил Илюша ему, после чего оказался в нашей обители. А тогда тут даже церкви не было – срубили часовенку, а братьев было человек десять да мы с отцом Александром. (Настоятель указал на второго иеромонаха.) Но не сменил брат Илья гнев на милость, не смирил в себе гордость – ударился он в схиму и чтение, а если быть точным, в начетничество. Такие обеты на себя наложил: и молчания, и поста, и вериги носил. А все норовил в город ускакать: наберет там книжек и запрется в келье. Я же или по недосмотру, а больше по неведению, вместо того, чтобы пресечь эти поездки, попустительствовал им. Однако для иных голов чтение хуже отравы: они и в Писании выищут такое, что хоть святых выноси. Он же читал книги, вовсе схимнику не приличествующие, светские: например, историю церкви, написанную людьми далекими от нее. И вот втемяшилось ему в голову, что наша церковь неистинная, что де иосифляне вытеснили веру христианскую на Руси, то бишь нестяжателей. И пошло-поехало. Стал он обличительствовать, возомнил себя чуть ли не пророком, ушел от братии в клуб жить, где по сей день обретается. Нашу церковь православную иначе как иосифлянской блудницей, прости господи, уже и не называет. Съездил он в Оптину Пустынь, не знаю, что уж там было, но после этого схима кончилась: запил он снова, говорил, что там тоже одни иосифляне и педерасты… – Настоятель перекрестился и прошептал что-то про себя. – И стал напраслину возводить на братию, не имея истинных поводов. Словом, каменеет в грехе и все глубже погружается в геенну. Вот чем заканчивается простое неповиновение старшему. Ну что я вам объясняю: вы как человек военный и так все прекрасно понимаете. Все наши беды от сумятицы в головах, каждый мнит себя умнее вышестоящего. Вон, в лицемерной Европе: там всяк сверчок знай свой шесток. Это они только говорили, что у нас тоталитаризм, чтобы Левиафана низринуть. Настоящий тоталитаризм как раз там и был, только он в головах. У нас же в мозгах разброд, поэтому и требовались внешние узы…

– Откуда вы знаете, что я военный? – Андрей внимательно смотрел на отца Евгения.

– Так… по выправке видно, – отвечал тот, не сморгнув. – Выправка, она всегда скажется… А мы тут сидим и думаем, что же нам теперь с хулителем нашим делать. Отец Клим уж совсем, было, собрался на него в милицию писать. И я поддерживаю ради спасения всего стада…

– И овцу надо искать! – возразил отец Александр. – А он же не овца, не овца!..

– А вот отец Александр заступничает, добрая душа, – продолжал игумен. – Я и сам понимаю, что по-христиански должны простить. Однако боюсь, как бы до смертоубийства не дошло – силища в нем немереная.

– Вы знаете, что его в тюрьму могут посадить после вашего заявления? – спросил Андрей, обращаясь к отцу Климу.

– Могут или не могут – вам что за дело! – огрызнулся иеромонах.

Он мрачно вращал солонку в виде Лотовой жены, превратившейся до пояса в столп. У настоятеля испуганно расширились глаза. Повисла пауза.

– Вы тут, я вижу, строительство ведете… – проговорил Борисыч, чтобы замять неловкость.

– Да!.. – подхватил настоятель. – Губернатор о спасении души печется: кельи для братии, рухольная, трапезная, – все на его пожертвования… Если есть желание, можете пройтись посмотреть ─ отец Климентий у нас за прораба, это его любимое детище… Только, боюсь, ему сегодня не до прогулок…

– Да нет… – испугался Борисыч, что его поведут осматривать стройку. – Я к тому, что подъезда хорошего нет…

– А вы, наверное, с Кутерьминского тракта заехали? – ответил настоятель. – Так к нам другую дорогу ведут, с Краснополянского. Хотя до него от нас дальше, но до города ближе получается.

Борисыч стал расспрашивать про новую дорогу, и настоятель подробно объяснил, как проехать.

– Все-таки как насчет: «прощайте врагов своих»? – спросил снова Андрей отца Климентия.

– Может, узилище ему на пользу пойдет: по меньшей мере, пить там перестанет, – сказал добродушно отец Евгений.

– Вы сами были в тюрьме?.. – спросил Андрей сухо, но тут Борисыч перебил его:

– Эта солонка не из Германии случайно? Я видел такие же, немецкие: старички, старушки – солонки, перечницы.

– Нет, это наши умельцы делают.

– Надо же, – удивился Борисыч, – какое мастерство!

– У меня к вам просьба, отец Климентий, не подавать на того безумного заявление. В тюрьме он погибнет окончательно.

– А если здесь погибнет кто-нибудь невинный! – вдруг поднял свое пылающее гневом лицо отец Клим. – От него житья нет! Братья на рыбалку собрались, пошли на огороды червей накопать – он выдумал, что они там за женщинами в бане подглядывали. И вся деревня теперь гогочет, а они из дому выйти не могут!..

– И все-таки я вас очень прошу не подавать на него заявления: к чему умножать зло, – проговорил Андрей. – Мы ведь не можем знать, что с ним и с нами будет. Может быть, он увидит, что вы его прощаете, и сам образумится…

– Вот и я о том же: неисповедимы пути господни – и завтра мы снова обретем брата, – возбужденно заговорил отец Александр, на девичьих щеках его выступил пятнистый румянец; глаза, навыкате, заблестели, он сглотнул по-лягушачьи и моргнул: – Ах, какая благостыня снизошла, – брат Клим, прости!

– Отец Александр у нас на вроде Алеши Карамазова: последнего злодея готов простить, – засмеялся игумен. – Ну что, давайте попытаем. А? Отец Климентий? Давайте еще раз попросим у господа нашего терпения и поддержки, – может, и вправду образумится, а? Как считаешь, Клим?

– Я считаю: горбатого могила исправит, – проговорил тот, глядя в стол. – Поступайте, как знаете…

– Вот и хорошо – что все хорошо! – воскликнул отец Александр. – А я все-таки завтра же навещу его в урочище. Это я уже решил, не отговаривайте уже! И снесу ему просвирку…

– Лучше вина ему снеси, – сказал отец Клим.

– И не вздумай, отец Александр, – забеспокоился настоятель. – Я тебя туда не отпускаю. Вы что! На мне такая ответственность – тогда лучше пусть его милиция забирает. Пиши заявление, отец Климентий!..

– Ну нет, – сложил молитвенно отец Александр костистые пальцы, глотая и моргая. – Такая благостыня, такая – не порочьте!.. Так сейчас хорошо было, будто ангел пролетел. Не пойду я туда – я и сам уже передумал: зачем я туда пойду?..

– Ну, вот и ладушки, – проговорил, потирая ручки, настоятель. – Так тому и быть: прощаем.

– Так вы обещаете, что-о… этот случай останется без последствий? – спросил Андрей в недоумении.

– Достаточно одного простого уверения, – произнес со значением отец Евгений. – Но только этот случай, если же безобразие повториться… – он развел руками.

– А может, еще подам… – сказал вдруг сурово отец Клим. – Это мое личное дело.

– Это он шутит, – проговорил игумен, покачав головой отцу Климентию.

– Ты же шутишь, Климушка? – испуганно замер отец Александр.

– Шучу…

– Спаситель наш совсем не ест, – воскликнул отец Александр радостно. Клим поднял голову и пронзительно посмотрел на него.

– Так ты… отец Александр, подложи грибков человеку, вот и будет есть, – поухаживай за ним. Или вы постное не едите? Как ваше имя-отчество, запамятовал?..

Андрей назвался и добавил, что только постное и ест.

– Нет, крайности тоже не приветствуются, – продолжал разговорчивый игумен. – Мяско в мясоед, а постному свой черед. Без животного белка организм тоже не может полноценно существовать. Недаром же и господь (он осенил себя крестом) дал нам животных в пищу…

– Не мог господь дать – кто-то другой дал, – возразил Андрей, и у отца Евгения опять расширились глаза.

– Кто дал? – вдруг резко спросил отец Клим, повернув снизу вверх голову.

– Дьявол.

– Господи-господи-господи! – перекрестился троекратно отец Александр.

– Точно! Я так и знал… – откинулся на спинку стула отец Клим.

– Ты что говоришь, брат! – вскочил Алеша Карамазов.

– Знал – что он скажет, – поправился Клим. – А кто тогда мир создал?

– Он же и создал, – ответил Андрей.

– Стоп-стоп-стоп, – прервал их отец Евгений, который уже ерзал на диванчике. – Это – ересь, и ересь древняя, она давно известна и осуждена – ничего тут нового нет.

– Почему-то всегда, чтобы опровергнуть истину, утверждают, будто она не нова, – усмехнулся Андрей. – Вот вы верите в благого бога – как же тогда объясняете такое количество зла в мире?

– Вы о теодицее спрашиваете?

– Не знаю, как это называется.

– Двояко объясняем, – посерьезнел отец Евгений. – С одной стороны, зло проистекает от внутреннего несовершенства природы нашей, с другой, нас соблазняет Сатана, насылая искушения, помрачения и наваждения. А так же ложные учения.

– Вроде моего? – усмехнулся истончившимися, бледными губами Андрей. – Как-то не убедительно: Создатель совершенен – а создание несовершенно!

– Все дело в свободе выбора… – начал было архимандрит, но тут в разговор ворвался отец Александр:

– А вы сердцем прислушайте – сердцем, зачем – умом!..

– Зачем тогда – ум? – возразил Андрей.

– Чтоб видней сердцу было, – разъяснил настоятель. – Ум ─ это очки сердца.

– Если Нечистый создал, – отец Александр перекрестился, – откуда же тогда благостыня?

– Я думаю, что добро в мире существует не благодаря, а вопреки создателю, – сказал Андрей.

– Как же вас Сатана-то охватывает! – покачал сокрушенно головой отец Евгений. – Боюсь, вы глубоко заблуждаетесь на счет многих оснований…

– Меня – охватывает? – рассмеялся Андрей. – А вы и в церкви в колготках служите?..

Отец Клим зажал солонку в кулак. Он так и пожирал глазами гостя. Игумен сделал ему едва заметный знак, и тот отвел взгляд.

– Возможно, вас что-то в облачении отца Климентия смутило? – произнес он сурово. – Так это он от варикоза вен по предписанию врача он носит.

– Извините, – искренне пожалел о своей вспышке Андрей.

– Ничего, мы любому уничижению рады, – продолжал холодно игумен. – А вы горды весьма, – И обратился к Борисычу. – Вы, значит, тоже такого учения придерживаетесь?

– Нет – джайнизма, – ответил тот скороговоркой, стараясь поскорее доесть пирог с крыжовником, потому что чувствовал, что застолье близится к завершению.

– Это я даже не знаю, что за зверь такой? – сказал ледяным тоном отец Евгений.

– Это не зверь, а учение – древнее вашего, – ответил Саня, обидевшись за джайнов.

– Ну что древнее, не значит истиннее, – сказал как бы вскользь настоятель, приподнимаясь. – Ну, будем прощаться. Да не получилось у нас разговора, а жаль.

– Но вы же гордитесь тем, что ваша вера древнее католической, – сказал Андрей, вставая. Все были уже на ногах.

– Не тем, что древнее, ─ а ближе к Спасителю и от него воспринята, а не от какого-то Джины.

– Я надеюсь, наш спор не будет иметь последствий для расстриги? – спросил Андрей.

– Для кого? – не понял отец Евгений.

– Для хулителя.

– Нет, конечно.

Борисыч хотел еще что-то возразить, но не нашел, что сказать. Они сухо простились, игумен приказал послушнику проводить гостей.

Когда они вышли за ворота, то увидели стоявшего рядом с машиной расстригу.

– Ну, час от часу не легче! – воскликнул Борисыч.

– Этот не опасный, – сказал Андрей. – А ты с чего это креститься начал, когда вошел?

– Да как-то само собой получилось, как увидел столько икон в углу, и попов этих…

При виде выходивших из калитки двух друзей расстрига пошел им навстречу. Они остановились.

– Скажи только: кто ты? – спросил бывший монах.

– Я бы и сам хотел знать: кто я. А ты разве знаешь: кто ты? – ответил вопросом на вопрос Андрей.

– Нет.

– Вот и я не знаю. Затем и еду, чтоб узнать. И ты уходи отсюда: съедят тебя попы, несмотря на пост.

– Нет. Я пока вертеп этот содомитский не разрушу, никуда не уйду.

– Ну, смотри. Только больше рукам воли не давай – посадят.

– Хорошо, – улыбнулся смущенно расстрига.

– Как тебя зовут-то? – спросил Андрей, залезая в машину.

– Илья.

– А правда, братка, тут дорога есть вокруг монастыря – на профиль выходит? – спросил Борисыч уже из кабины.

– Вон, между двух берез, одна переломлена, – ее отсюда видать. Лесом поезжайте, – и расстрига подробно рассказал, как они должны ехать, чтобы не сбиться с пути.

– Не хочу я по той дороге возвращаться, – объяснил Саня Андрею, когда они уже въезжали в лес. – Плохая примета. – Он подмигнул, как бы смеясь над собственным суеверием. Андрей только качнул головой, не то соглашаясь, не то, чтобы отделаться и не отвечать.

– Я что-то вообще уже ничего не понимаю, – начал Борисыч, пока они ехали лесом.

– Я думаю, что, когда ты ничего не понимаешь, то ближе к истине, чем когда ты понимаешь все. На дорогу смотри, – указал Андрей на дерево прямо по курсу – Борисыч вырулил и сказал:

– Вижу. – Потом помолчал и спросил: – А что тот, повернутый, нес про солому? – и что ты идешь огнем крестить?

Андрей посмотрел на него и рассмеялся:

– Ты же сам сказал, что он повернутый: мало ли что сумасшедшему взбредет.

– Однако попы к нему прислушиваются, хоть и говорят, что он того… Ладно, – продолжал допрос Борисыч. – Так что получается, они в своей церкви… кому поклоняются?

– Большинство все-таки – человеку, именем которого она и названа. Ну а те, которые в колготках, – богу.

– Вот! Он прав оказался: педики там одни! – застучал кулаком по рулю Борисыч.

– Может, у него на самом деле ноги больные. Хотя, действительно, не всегда истина произносится людьми, приличными, чисто одетыми и образованными, – чаще как раз наоборот. А настоятель не так прост, как кажется. Я думаю, сегодня же о нас будет доложено в синедрион.

Так они ехали, беседуя, по пятнистой от вечернего солнца дороге довольно долго, причем Андрей отвечал на все вопросы уклончиво, не выходя из задумчивости, так что Борисыч в конце концов воскликнул:

– Ты как Махатман: ничего от тебя не добьешься, тоже все загадками говоришь.

– Он говорил загадками, чтобы казаться значительнее, а я говорю так, потому что сам не все понимаю. Где же обещанный профиль?

– Попы, наверно, специально отправили нас по этой дороге, – сказал Борисыч с каким-то мрачным весельем.

– Мы ту развилку, про которую Илья говорил, скорее всего, проехали. Надо возвращаться, – сказал Андрей.

– Да ладно, дорожка хорошая – куда-нибудь выведет.

– Смотри: ты командир, – согласился Андрей.

– Какая засуха в этом году: все горит. С утра дождик обещал – и снова жарит, – посетовал Борисыч.

– Ты прямо, как хлебороб, переживаешь.

Вокруг них летел веселый березово-солнечный калейдоскоп: рябые стволы, зелень, бурелом, ослепительные вспышки. Было радостно смотреть, как приближаются опоясанные слепящим огнем березы: становилось легко и покойно. Как будто это не березы летели им навстречу, а то простое, ясное детское представление, в котором все было навсегда, неизменно и понятно. И вдруг все проносилось мимо…

Большой лес кончился, они миновали несколько перелесков, разделенных лугами, и выехали к песчаному карьеру, откуда монахи, вероятно, брали песок для строительства. Дальше дороги не было.

– Тьфу! – плюнул Саня в сердцах. – Придется возвращаться.

– Бес водит, – сказал Андрей.

– Сейчас наговоришь! – предупредил Борисыч.

Поехали назад той же дорогой, и, когда начался большой лес, повернули на развилке в сторону предполагаемого профиля. Однако опять выехали в поля, заросшие сорняками, – лесная дорога превратилась в полевую, а на профиль не было и намека. Над деревьями повис малиновый диск.

На подъезде к лесу они попали в синюю уже, сумеречную, длинную тень.

– Ну, давай проедем этот лесок, – если нет ничего, будем ночевать в поле, а то еще больше заблудимся, – предложил Борисыч.

Лес оказался небольшим, но за ним опять были заглохшие поля. Выехав на открытое место, они не увидели солнца: из-за дальнего леса золотилась его корона. Съехали с дороги на луг, с уже высохшими, голубыми стогами. Борисыч заглушил двигатель, выпрыгнул из кабины на стерню и потянулся: «Эх, красота!» Из-под ног полетели в разные стороны крестики кузнечиков.

– Сейчас по югу области саранча идет – страшное дело! Машины на трассе глохнут: она радиатор забивает, и мотор греется, – сказал Саня.

– Ну, это не саранча, – посмотрел Андрей себе под ноги, – саранча крупнее.

– Вроде недалеко от города, а такая глушь, – сказал Борисыч. Он предложил спать в будке на мешках, но Андрей сказал, что останется в кабине:

– У тебя там дыра в крыше, комары налетят – дыру-то можно было заделать.

– Ладно, ночь в кабине перекантуемся, – Борисыч достал из будки бутылку водки, помятый чайник, треногу и паяльную лампу. На ней они быстро вскипятили воду и сели с парящими кружками в колкий стог так, чтобы было видно закат и чтобы любоваться матово-мглистой зеленью леса. Небо снова покрылось облаками, они были нежно-розовыми, золотистыми, багровыми. Путешественники вдыхали запах сена, теплый ветерок обдувал их разгоряченные лица.

– Хорошо, – попивал чаек разомлевший Борисыч и затягивался тут же сигаретой. – Если все это создал… Нечистый – откуда тогда красота в природе? – спросил он у Андрея.

– Почему декорация кровавой драмы не может быть красивой? Как раз это соответствует его замыслу расставить кругом капканы…

– Ловухи, – поправил Борисыч.

– Да, – усмехнулся Андрей. – А какая ловуха без приманки?

– Нет, но почему тогда на природе хорошие мысли в голову лезут? И не тянет никуда? А в городе вроде и есть, чем заняться, – а настроение поганое, пока не вмажешь.

– Да нет, и на природе бывает тоска зеленая. И сама эта красота тогда кажется какой-то враждебной и холодной. Только это не кажется – так оно и есть на самом деле, а кажется как раз противоположное.

Борисыч лишь пожал плечами.

Он не мог заснуть в эту ночь: у него не шли из головы события прошедшего дня. Рядом, привалившись к двери, всхрапывал Андрей. А, в общем, он прав, думал Саня, каких только совпадений не бывает в жизни. Может быть, все необычное и есть результат совпадений. Нет никаких чудес, а лишь одни совпадения, принятые легковерными людьми за чудо. Но он-то, Саня, не таков – нет: его на мякине не проведешь…

В целом, он был доволен первым днем поездки: то, что случилось неприятного, было далеко от действительности, а вот «пушнина» в мешках самая, что ни на есть реальная. Хорошо, конечно, поговорить о чем-нибудь возвышенном, особенно за бутылочкой, но заметной роли все эти явления в жизни не играют. Это он знал на примере гуру и его окружения. Ох, каких только умников он не перевидал там за год! И каждый говорил о духовности, о сверхчувственном, об «иррациональном зерне», но урвать в материальном мире все не дураки. А иной и ближнего бортануть из-за денег не брезговал. Уж он-то их всех видел насквозь!.. Саня вылил в складной стаканчик остатки водки, выпил и в приподнятом настроении – несмотря на то, что слегка взгрустнулось по поводу опустевшей бутылки – вылез из кабины. Стараясь не хлопать дверью, прикрыл ее от комаров, закурил. Ночь была темная, хоть глаз коли, и теплая, с ласковым ветерком, овевавшим горящее лицо. Он пошел в сторону дороги, продолжая размышлять о превратностях сансары, хотя мысли эти были скорее приятными, чем горькими. И попы такие же мелочные, как эзотерики, думал Борисыч. Какой он проницательный, как он всю эту подноготную превзошел, всю ничтожность и суетность людскую постиг! Для Борисыча всякое познание было сродни приобретению, он словно начинал владеть предметом знания. Сейчас он мысленно парил над человечеством.

Вот перестала шуршать под ногами отава, он вышел на убитое полотно проселка. За дорогой вставали черной стеной кусты, он взглянул туда – и похолодел: из их черноты прямо на него уставились два горящих красных глаза…

Саня почувствовал, как волосы зашевелились на голове. Он перекрестился и сказал дрожащим басом:

– Отойди от меня Сатана! Именем господа нашего Иисуса Христа прошу! – Составил крестом пальцы, стал отступать спиной к машине. Вдруг споткнулся, чуть не упал, и опрометью бросился прочь от дороги.

Заскочил в кабину, включил фары, стал крутить ключ зажигания: мотор не заводился, даже стартер не вращался. Тут он понял, что это конец: как в фильме ужасов, все сразу начало отказывать.

Андрей спросил сонным голосом, что случилось.

– Машина не заводится! – вскричал Борисыч.

– В чем дело? – Андрей окончательно проснулся и включил свет в кабине.

– Здесь… Там! – указал на освещенные фарами кусты Саня и прошептал: – Красные глаза… Он следит за нами!

Андрей нахмурился.

– Ты ключ в лампочку индикатора воткнул, – сказал он и выпрыгнул из машины – в эту же секунду она завелась.

– Залазь скорей! – крикнул Саня, в его голосе послышалось нетерпение.

– Да стой ты, не паникуй! – Все же при свете фар было уже не так страшно. Борисыч тоже спрыгнул на землю, но двигатель не заглушил.

– Ну и где они? – спросил Андрей, вглядываясь в кусты. – Ну-ка, выключи свет.

Саня нехотя повиновался, сразу навалился непроницаемый мрак.

– Нет никого. Где ты их увидал?

– Конечно, Он уже свалил, – сказал Борисыч. – Так и бывает обычно: один видит, а другой нет, а потом все начинается…

– Насмотришься всякой чуши по телевизору, потом шарахаешься от собственной тени. Ну, пойдем сходим. – Однако идти Саня наотрез отказался. Андрей дошел до дороги, походил по ней взад-вперед, но ничего подозрительного не заметил. Все тонуло во тьме: ни проблеска, ни огонька вокруг, кроме освещенной кабины, – Борисыч снова включил свет, как только остался один.

– Может, ты чьи-то фары вдалеке принял за глаза, – сказал Андрей, вернувшись к машине. – Зачем Ему за нами следить, если Он всюду?

– Ты знаешь, как утешить, – сказал с мрачной усмешкой Борисыч, выбросил окурок и тут же снова закурил. – Ты как хочешь, а я еду в город. Прямо сейчас. Ну их к херам собачьим, эти бутылки…

– Погоди, не сходи с ума! Мы сейчас отсюда не выберемся, давай до утра подождем, – убеждал его Андрей.

– Тогда переедем на другое место…

– Какой смысл менять место, если Он везде… Да это и не Он был, тебе просто померещилось. – Андрею с трудом удалось уговорить Борисыча не трогаться с места, а дождаться, когда рассветет: утро вечера мудренее.

«Ну, нет, – думал про себя Борисыч, – завтра же возвращаемся в город – и чау-какау: больше я с тобой хрен куда поеду!»