Читать книгу Паломничество с оруженосцем - Тимофей Юргелов - Страница 9

Лучи восходящего солнца разогнали облака – мир стал снова цветным, только во все был подмешан нежный оттенок утра. И, как всегда, перемена эта показалась чудесной, невероятной. Перед ними лежало большое поле с перелесками, стогами и сиреневыми макушками деревьев, торчащими прямо из земли. «Там, наверно, река или овраг», – сказал Андрей. Они вышли из машины и тут же запрыгнули назад, оказавшись по пояс в росистой траве. Красные стога вдалеке отбрасывали еще синюю, прохладную тень, между ними висела лиловая дымка, по земле стлался белый туман. В воздухе стояла влажная тишина, вот-вот готовая пролиться стрекотом насекомых. Роса была как молоко, она сливалась ближе к стогам в сплошное озеро, исчезавшее под золотистым краем тумана. Вдалеке поднялась стая птиц, полетела над землей, перевиваясь веретеном и пропадая в собственном блеске.

– Если есть стога, где-то есть и дорога, – сказал Андрей.

Не успели они тронуться, как впереди с электрическим всполохом взлетел выводок куропаток. Значит, они все время сидели здесь, в десяти шагах от грузовика! Андрей высунулся в окно, провожая их глазами. Похожие в лучах зари не летящие шаровые молнии, куропатки, расправив дугой крылья, на бреющем полете стремительно ушли за край поля.

Вскоре они нашли дорогу и стали решать, в какую сторону направиться. Вспомнили, что когда позавчера вечером покидали монастырь, солнце было сзади, значит нужно и сейчас ехать так, чтобы оно светило в спину. Однако минут через пять дорога повернула, и солнце было уже справа. Саня с беспокойством поглядывал на Андрея, но тот невозмутимо смотрел вперед.

Через полчаса пути он сказал:

– Надо было, наверное, ехать в обратную сторону.

– Так что, разворачиваемся? – спросил Саня.

– Да нет, поехали вперед: куда-нибудь выедем.

Пошли перелески пореже, заросшие в нижнем ярусе черемухой, рябиной, волчьей ягодой. Некошеные луга пестрели цветами, горящие на солнце насекомые совершали свой целенаправленный полет в отличие от хаотично летящего, светящегося пуха. Становилось жарко. Места здесь были сухие, стали попадаться одинокие сосенки. Неожиданно они выехали на асфальт. Узкая дорога извивалась и пропадала в тенисто-солнечном березняке. Ласковые, манящие зайчики танцевали на ее полотне.

– Куда теперь? – спросил Саня, сложив руки на руле и глядя на Андрея.

– Налево, – указал тот подбородком.

Не прошло и пяти минут, как они проехали мимо ворот какого-то дома отдыха.

– Не понимаю… – бормотал Борисыч. – Не может быть…

Андрей тоже озирался с недоумением. По сторонам дороги, в лесу, начали мелькать веселые домики заброшенных лагерей и пансионатов. Кое-где за забором бегали дети, прогуливались взрослые, в бейсболках и шортах, – очевидно, отдыхающие, – значит, некоторые из них были обитаемы. На дороге им встретился сбившийся на обочину отряд детей, управляемый двумя толстыми женщинами, в панамах, с красными флажками в руках. А когда они свернули на широкое шоссе и въехали под сень корабельного бора, сомнений уже не оставалось.

– Краснолучье! – проговорил Борисыч, но Андрей и без него узнал знакомые с детства места: это был курорт на берегу реки, вернее, в ее излучине.

– Не понимаю! – продолжал недоумевать Борисыч. – Мы же были по ту сторону Кутерьминского тракта, его не пересекали. Как мы могли здесь оказаться?

– Ночью в дыму, наверно, переехали, – сказал Андрей.

– Та деревня совсем в другой стороне от него находится.

– Почему ты решил, что она в другой стороне? Мы прежде, чем в нее попасть, сколько плутали? Может она рядом с трактом и стоит. Ветер и дым как раз в эту сторону были – мы просто крутанулись впотьмах и все.

– Я что совсем уже!.. Как бы я не заметил, что через трассу переехал?

– Ночью и не такое бывает… Как тебе глаза привиделись?

Борисыч промолчал, видимо, соглашаясь с последним доводом, – нахмурился.

Однако вместо досады, оттого что опять сбились с пути, они чувствовали прилив каких-то ожиданий. Весь бор был пронизан под разными углами голубыми, словно пар, лучами. Там горели среди глубокой хвойной тени горячим, белым огнем похожие на паркет заросли папоротника; золотые, чешуйчатые стволы; красные муравейники, тропинки, переплетенные стесанными корнями и усыпанные сухими иголками и шишками. По их лицам, рукам, коленям бежала веселая рябь от простертых над дорогой лап. Впереди они увидели идущих краем леса загорелых девушек в цветастых юбках-разлетайках, с воткнутыми в волосы солнцезащитными очками, с пляжными сумками через плечо. От их упругих, точеных ног, рук, гибких голых спин и шей веяло здоровьем, полнотой жизни. Хотелось так же – молодым, загорелым, счастливым – идти рядом с ними. Борисыч сразу вспомнил, сколько у него денег, но, взглянув на Андрея, подумал: «Да-а, с этим каши не сваришь!» «Хотя он кто мне? – ни сват, ни брат. Дам ему десять процентов – потом. Как договаривались. Договор был о прибыли с пушнины, значит, на баксы не распространяется», – решил Борисыч.

Андрей чувствовал примерно то же, но думал совсем о другом. Как быстро, размышлял он, все перевернулось. То, что случилось вчера, все разговоры и откровения, бывшие между ними, кажутся теперь шелухой – чем-то ненастоящим, ненужным, далеким и неинтересным. А важным представляется вот это счастье тела – и то, что жизнь не кончена и еще полна радостей. А может, действительно он все преувеличивает – и в них, в этих радостях, и есть главный смысл бытия. В конце концов, все так живут…

Борисыч предложил съездить искупаться в реке, но прежде они заехали в деревенский магазин, купили хлеб и сыр на завтрак. Потом спустились по головокружительной прорытой в обрыве дороге в пойму, с заливными лугами, доехали до уремы. Вековые ивы отстояли здесь друг от друга на десятки метров, через этот солнечный лес по накатанной глинистой дороге домчались до ослепительно белого пляжа. Машину поставили под ивой у края береговой ступени. Расположились на холодном, мелком песке, перемешанном с мягкими кусочками ила, обломками коры, веточек, белых ракушек, – всем тем мусором, что выносит река. Сама она, сверкающая рябью, зеленовато-стальная, на середине голубая, у берегов золотисто-зеленая, слепящая зайчиками и манящая прохладной тенью глубины, ласково плескала, омывая зеркальный песок, исчерченный кривыми линиями пены, щепок, блестящей угольной пыли и тины.

Они разделись и, не спеша, наслаждаясь каждым шагом – после двух дней в ботинках, – по мелкому, горячему – холодному в глубине – песку, спустились к реке. Пляж уже начал заполняться редкими отдыхающими. Постояли, глядя на свои запыленные, мертвенно-бледные сквозь зеленоватую воду ноги и цветастые трусы до колен, посмотрели на пляжников…

– Ну и видок у нас, – сказал Борисыч, трогая трехдневную щетину.

Вода была теплее песка. Вошли в реку, совсем не почувствовав перехода из одной стихии в другую. Брасом доплыли до середины. Выныривая, видели сквозь стекающую с головы воду горы бревен на том берегу, белый бакен, безоблачное небо, а с каждым нырком – мутно-зеленую толщу, с взвешенными частицами, коричневую в глубине. Их ноги касались холодных струй.

Перевернулись на спину и, выбрасывая руки, погребли по течению. Борисыч то и дело с беспокойством поглядывал на берег, где остались вещи и машина. Их сносило все дальше. «Не пора ли назад?» – сказал Саня. Андрей нырнул с кувырком под водой и поплыл к берегу.

Вернувшись к машине, он достал станок, вставил зеркальце между ветками. У Сани была заводная бритва. Потом сели завтракать на разостланном одеяле в прозрачной тени ивы – оба с мокрыми волосами и высыхающими каплями на теле. Ели с большим аппетитом. После завтрака Саня закурил.

– А не так плохо жить, – сказал он, глядя на двух пляжниц, расстегнувших купальники неподалеку от них.

– Это в тебе Он говорит, – сказал Андрей с улыбкой.

– Да ладно! Теперь ни чихни, ни перни – все Он будет!

Подлетела черная, большая оса. Борисыч отшатнулся и отмахнулся, подул на нее дымом, – она стремительно сделала круг и вернулась. Остановилась, раскачиваясь в воздухе, села у корней ивы. Песок там заканчивался, начиналась твердая глина. Заползла в норку, отбросила задними лапками песчинки, выползла задом и снова заползла. Оба путешественника наблюдали за ней.

– Я сначала тоже сомневался, – сказал Андрей, переворачиваясь с живота на бок, – пока не прочел про сверчков. Так вот, эта оса – или другая такая же, названия не помню, – ловит сверчка, жалит его, но не убивает, а только парализует своим ядом и тащит в норку. Там она откладывает на него, живого еще, яйцо. Потом из яйца выводится личинка, которая начинает сверчка поедать. Личинка растет и все глубже вгрызается в сверчка. Однако тот не умирает, он все чувствует и шевелит в своем насекомом отчаянии усами. Таким образом, личинка на долгие дни и недели обеспечена свежей пищей, ведь сверчок живой, следовательно, не протухает. Представь тысячи – нет: сотни тысяч съеденных наполовину сверчков, шевелящих усами в подземных норках! Чем не божий промысл! И это не единственный пример – их море. Но мы ничего не хотим знать, к тому же от нас скрывают правду, а с детства вдалбливают сказки про трудолюбивых пчел и муравьев…

– Сверчки такие мерзкие, – перебил вдруг Борисыч. – Как тараканы, только с ногами, как у кузнечиков. И стрекочут мерзко: если заведется дома, то хрен заснешь. – Он уже не верил Андрею и слушал в пол-уха. – Пойду пройдусь, – сказал он и молодцевато вскочил на корточки, но тут же неуклюже повалился назад.

Он направился к двум девушкам, чьи коричневые спины уже начали лосниться от пота. Под лопатками виднелся розовый, шелушащийся след от ремешка и застежки. При его приближении пляжницы выгнулись и, поддерживая бюстгальтер на груди, пытались застегнуть его на спине. После безуспешной попытки уткнулись в книжки. Борисыч подошел, присел перед ними. Что-то сказал, но у девушек был такой вид: выйди сейчас река из берегов, они и то не оторвались бы от чтения. Дигамбар провел пальцем по плечу одной из них, и та вдруг разразилась ругательствами ─ некоторые долетели до Андрея. Борисыч что-то пожелал напоследок и, улыбаясь, пошел назад. Девушки какое-то время с негодованием смотрели ему вслед.

– Ну, как прогулка? – спросил Андрей.

– Нормально, – сказал Борисыч, почесывая наколку на плече. – Я что заметил: они все тут пиво и минералку хлещут. Надо будет заехать в какой-нибудь дом отдыха, поспрошать бутылки, – может, даже есть смысл задержаться.

– У тебя же теперь денег куры не клюют, – напомнил Андрей.

– Денег много не бывает, – назидательно поднял палец Саня.

Они доехали до первого указателя: «База отдыха „ООО Химреагенты“» – на щите была изображена реторта на фоне дымящих труб. Борисыч выбрал объездную дорогу и въехал в открытые задние ворота. Они попали на хозяйственный двор – и сразу в гущу событий.

Раскрасневшаяся платиновая блондинка, в золотом, сверкающем, как доспехи, брючном костюме, колотила батоном докторской колбасы щуплого мужичонку. Тот закрывался руками, вжимал голову в плечи, пытаясь вырваться из-под града ударов. Наконец ему удалось увернуться, он отбежал на безопасное расстояние и сменил бег на исполненную достоинства походку. На крыльцо с дверью, затянутой ржавой сеткой, вышли несколько поварих в желтых фартуках. Амазонка тоже остановилась и, тяжело дыша, погрозила ему колбасой:

– Я тебя укормлю, блядь такая!

– Пидораска ебаная, – пробормотал мужичок, в розовой летней кепке и мятом коричневом пиджаке, проходя мимо Сани с Андреем.

– Ишь, хитросделанный какой! – Женщина, видимо, почувствовала потребность объяснить происходящее двум случайным свидетелям. – Ключ к холодильнику подобрал – колбаски захотелось! Я тебя укормлю, – не дай боже́, еще явишься!.. – Она снова погрозила своим оружием.

Мужик дошел до ворот, обернулся, выставил согнутую в локте руку:

– На, пососи!..

Дама сделал несколько угрожающих шагов, потрясая колбасой, – он быстро выбежал за ворота и больше не возвращался.

Помахивая своим оружием, воительница пошла, было, назад к крыльцу, но повернулась к друзьям. Несмотря на неустрашимость, в ней чувствовалась временами какая-то растерянность: она то и дело застывала в нерешительности, словно не зная, что дальше сказать или сделать.

– Вам чего? – спросила она по инерции сердито.

– Мамуля, – галантно выступил вперед Борисыч. – Наша фирма скупает у населения стеклобутылку. Если у вас есть «чебурашка», «четушка», «водочная» или «ноль тридцать три», мы готовы приобрести по сходной цене…

– Чего? – переспросила дама, наморщив напряженно лоб.

– Бутылки покупаем – цены высокие! – пояснил Борисыч.

Она посмотрела на них, что-то соображая и постукивая колбасой по широкому бедру.

– Обождите, – сказала амазонка и направилась к крыльцу, выпятив огромный зад и глядя себе под ноги.

Через минуту она вышла уже без колбасы и крикнула им:

– Ну, пройдемте ко мне в офис – там поговорим.

Андрей с Борисычем переглянулись и последовали за ней.

Через кухню и столовую, где пахло горячим киселем и котлетами, они прошли в главный корпус. Там женщина ключом отперла обитую рейками дверь, друзья оказались в комнате с письменным столом, вентилятором и несгораемым шкафом. На столе лежали какие-то документы, а также несколько путевок. Она села и растерянно посмотрела на друзей, потом передвинула бумаги, поменяв их местами.

– Садитесь, парни, – пригласила она, навалившись локтями на стол и постукивая ручкой по носу. – Бутылки мы вам организуем, это я вам обещаю. Чего-чего, а этого добра у нас выше крыши… – Однако в ее тоне послышалась недомолвка, в которой скрывалось какое-то условие.

Борисыч заерзал на стуле.

– А что такое? – спросил он, чтобы облегчить ей подступ.

– Машина у нас поломалась, не на чем продукты из города привезти. Если выручите дня на три, пока ее подшаманят, я вам все по высшему тарифу оформлю. Плюс эксплуатация транспортного средства ─ и бутылками загружу под завязку. Комната, питание – все бесплатно. Договорились?

Андрей взглянул на Борисыча, но тот смотрел на даму.

– А колесо у вас есть, где отремонтировать?

– Наркисыч вам все отремонтирывает.

Директриса попросила показать документы. Андрей передал через Борисыча пенсионное удостоверение. Увидев его на фотографии в форме, дама расплылась в обворожительной улыбке:

– У нас тут, сами видели, какие пертурбации: сторожа выгнала ─ колбаски захотел котяра. Может, посторожите, пока нового подыщу. Хорэ?

– Ну что?.. – повернулся к нему Борисыч.

Андрей улыбнулся в пол:

– Хорошо. Надо же койко-место отрабатывать.

– Ну вот и красота! Я вас, парни, как временно оформленных устрою, договорэ́?..

Борисыча после обеда услали с экспедитором в город. Андрей пошел побродить по лесу: его рабочий день, точнее, ночь начиналась в девять вечера.

Пансионат расположился в бору, который обрывался головокружительной крутизной: река здесь подходила к самому береговому уступу. Железная многоярусная лестница спускалась на пляж, там сейчас было многолюдно. Но Андрей направился вдоль обрыва, обходя падающие сосны и трещины в тропинке. Дорогу ему преградил забор, сетка в нем была прорвана, и он без труда продолжил путь. Так он шел довольно долго мимо брошенных лагерей и турбаз, преодолевая их поваленные ограждения. Что-то неизъяснимо влекло его вперед, – возможно, тоска по безвозвратно утраченному, к ней сейчас примешалась еще грусть запустения.

Места эти были ему хорошо знакомы с детства. Запах горячей хвои; чешуйчатые, золотые сосны; осыпи желтых игл; далекая музыка в бору; проплывающие рубки пароходов, с мачтами и флажками (река снова отступила от старого берега, и были видны только надстройки судов, проходивших по ней), – казалось, белоснежный особняк ползет по ярко-зеленому лугу, – все это вдруг напомнило время, проведенное в пионерских лагерях. Андрей сел на обросшем корой корне повисшей над бездной сосны. На него нахлынули воспоминания детства: первый поцелуй девочки (не той, в которую был влюблен), первый стакан вина в деревенской пивнушке (первая тошнота с головной болью), упоение собой и жизнью, которое должно, как тогда казалось, становиться все сильнее… А не должно – не стало. Эти образы утишили грусть, Андрей словно погрузился в дрему. Приятный холодок пробегал между лопатками, его всего охватывал прилив зябкого онемения. Огромный шар багрово-розового, мглистого, не слепящего уже солнца повис над лесистым горизонтом с синими дымками городских труб. Он поднялся и решил пройти еще немного вперед.

Перешагнул два или три забора и вдруг остановился как вкопанный: он узнавал и не узнавал это место. «Нет!.. – проговорил Андрей. – Слишком невероятно…» Но вот камера хранения… Дальше ─ корпус… Какое все маленькое и неказистое! И даже стол в кустах, где глотал слезы над первым в жизни письмом, состоявшим всего из одной фразы: «Мама приижай», – сквозь него пробилась трава, он облез, но еще жив. Только все пришло в запустение, заросло пыреем и осотом. Краска с заколоченных деревянных корпусов осыпалась, щиты с горнистами и барабанщиками упали. «Да, это – тот самый лагерь». Будто кто-то на мгновение сжал его сердце и горло нежной, сильной рукой. Андрей вспоминал более поздние годы в других лагерях, а про него и думать забыл. Вот и та аллея… (Он брел по колено в траве, как по лугу.) И беседка (где они сидели с мамой, а он ел соленые от слез груши) наполовину развалилась, но еще стоит… Через неделю родители погибли – маленького Андрея оставили еще на месяц в лагере. Когда дед забирал его, то сказал, что они надолго уехали. Правду от него скрывали целый год. Но он все равно почувствовал неладное: потому что их вещи переехали к старикам вместе с ним, и бабушка часто без причины плакала, а дед на нее цыкал. Только через год признались, что мама с папой не приедут уже никогда… У Андрея страшно защипало в носу – он вскочил и пошел прочь от беседки, стараясь убежать от того нестерпимого горя, вырвавшегося из глубин, словно не было сорока притупляющих лет…

На выходе из лагеря поднял глаза и испытал нечто похожее на испуг: на него в упор смотрел незнакомец. Тот сидел на перилах жилого когда-то корпуса с книгой на коленях и, опершись спиной на столбик, поддерживающий навес, ковырял в носу. Андрей никак не ожидал здесь кого-нибудь встретить. Человек уставился на него с сосредоточенной рассеянностью, сдвинул сердито брови, при этом скроил идиотскую мину, – по всей вероятности, мысли его были где-то далеко. Напоминал незнакомец желчного херувима, с поредевшей кудрявой шевелюрой. Видимо, он не очень обрадовался появлению постороннего. Андрей тоже никого не хотел видеть – развернулся и пошел назад. В дом отдыха он возвратился той же дорогой, которой покинул его.

После ужина он отправился с Верой Киприяновной, как звали директрису, знакомиться с «объектом». Она потащила его по задворкам, в числе прочего показала гараж. В одном из боксов стоял их грузовик. Андрей не видел Борисыча с тех пор, как тот уехал в город. Вера Киприяновна вела себя загадочно-нерешительно: говорила с заминкой, растягивала слова, опускала глаза. Дала ему фонарик, ключи от сторожки и на прощанье игриво погрозила пальцем: «Чтобы никого сюда не приводил!» Многообещающе улыбнулась через плечо: «Я приду проверю…»

Андрей вернулся в отведенный им на двоих с Борисычем номер и застал там теплую компанию. За столом сидели сам Борисыч, экспедитор Володя, с которым они ездил в город, и две поварихи. Володя с самого начала показался Андрею бестолковым: он все время молчал и только улыбался. У него были, большие уши, круглое, веснушчатое лицо, сонные глаза. Все были уже пьяны, веселье шло полным ходом. Борисыч сообщил, что они разогреваются перед танцами.

– Иди садись, Сергеич, – пригласил он широким жестом.

– Нет, спасибо – я на работе, – сказал Андрей, протискиваясь к своей сумке.

– Какая работа, майор! Пропусти соточку, а потом пойдешь спать в свою халабуду! – не унимался Борисыч.

Даже Володя открыл рот и пробубнил что-то вроде:

– Ты что, закодированный? Сейчас раскодируем…

Одна повариха визгливо захихикала, а другая исподлобья серьезно посмотрела на Андрея. Он достал куртку, ничего не сказал и вышел из номера.

Танцы, на которые собирался Борисыч с новыми знакомыми, отменили. Публика сначала толпилась у танцплощадки, а потом разбрелась по бору. Но Сани с компанией там не было. Когда совсем стемнело, Андрей решил еще раз обойти «охраняемый объект».

На хоздворе в кромешной тьме он заметил человека, в светлой рубашке, выносившего что-то из двери кухни. Андрей осветил его фонариком и крикнул:

– Стой! Стрелять буду!

Человек замер с большой алюминиевой кастрюлей в руках. Им оказался никто иной, как экспедитор Володя.

– Что несешь? – спросил Андрей.

– Кастрюлю, – тупо ответил Володя, слегка покачиваясь.

– Что в кастрюле? – продолжал допрос майор.

– Ничего… – Однако было видно, что кастрюля тяжелая.

– Я же вижу, что-то есть. Ну-ка, открой…

Володя поставил кастрюлю на ступеньку и снял крышку. Андрей посветил внутрь.

– Котлеты… – удивился Володя. Кастрюля была на треть заполнена жареными котлетами.

– Зачем тебе столько? От одной можно не проснуться.

– На закусь, там толпа большая…

– А как ты на кухню проник? – Андрей посветил на дверь: замок был целый.

– Ключ Киприяновна дала. – И Володя показал связку ключей с печатью, такую же Андрей видел у директрисы.

– Ага… – протянул майор. – Что ж ты сразу не сказал?

Володя только пожал плечами. Секьюрити, однако, поверил не до конца и решил проводить его. Они поднялись на третий этаж. По дороге Андрей спросил, где Борисыч. Оказывается, он тоже был там. «А кто еще?» – «Да кто? ─ отдыхающие…»

Володя подошел к двери, за которой слышны были нестройные голоса – особенно один: бархатистый баритон, он и урчал, и самодовольно перекатывался. Экспедитор поставил кастрюлю днищем на ручку, надавил, толкнул животом – дверь распахнулась, и они очутились в большой комнате, казавшейся тесной из-за скопления народа.

В номер набилось человек двадцать, дым стоял коромыслом. Сидели на кроватях, на тумбочках, на принесенной откуда-то доске, которую положили на стулья. За столом, вернее, за двумя составленными вместе столами, председательствовал человек в очках и тенниске, с большим, пещеристым носом и лысиной, обрамленной остатками эйнштейновской шевелюры. Причем лысина и лоб у него были желтыми, а щеки, нос и подбородок – воспаленно-красными. Рядом с ним сидела Вера Киприяновна, в своем неизменном золотом костюме.

– А мы сейчас свои танцы устроим, – прокричала она пьяным голосом и пролила на себя рюмку с водкой. Рюмки были только у нее и лысого Эйнштейна, остальные пили из стаканов и кружек.

– Вот и наш кормилец! – воскликнул председатель, колоритный баритон принадлежал ему. Володя грохнул кастрюлю посреди стола, и к ней устремился десяток рук, вооруженных вилками, ложками, ножами, а также невооруженных.

– Самыми удачными бывают импровизированные пьянки, – кричал председатель, пытаясь упорядочить раздачу котлет. – Когда заранее готовишься, обычно ничего не выходит, потому что «гормон счастья» расходуется на ожидание…

– Attention, attention!.. – закричал маленький человечек с козлиной бородой, сальными патлами и вытянутой вперед цыплячьей шеей. Он соскочил с тумбочки, на которой сидел, но от этого стал еще меньше. – Завтра на нашем пляже состоится пощечина общественному вкусу! Во сколько, Сева? – Все на мгновение умолкли и посмотрели на кудрявого, остролицего подростка лет сорока. Тот с загадочной улыбкой поднялся, откашлялся и, глядя в свою тарелку, сказал:

– Вечно ты, Максимов, все переврешь! Во-первых, не пощечина, а пинок под яйца…

– Waw! – воскликнула одна из девушек, и все снова загалдели, раздался смех.

– А потом, не на нашем, а на большом пляже – при стечение, так сказать… – возвысил голос Сева и снова откашлялся.

– Во сколько, Сева? – закричали девушки.

– Это как проснемся, – сказал Сева с полупоклоном и сел.

– За тебя и за твою невесту, Сева, – закричало сразу несколько голосов.

– Гойко! – картаво гаркнул ражий толстяк, с пышной гривой.

Сева снова поднялся, а вместе с ним девушка, сидевшая рядом. Он обнял ее, и они слились в долгом поцелуе, засунув друг другу языки в рот.

– Waw! – закричали несколько девушек.

Андрей высматривал Борисыча, но так и не увидел его, собрался уже уходить, когда председательствующий помахал ему рукой:

– Идите сюда поближе, я хочу с вами познакомиться. Ваш друг про вас много рассказывал.

– Где он? – спросил Андрей.

– Кажется, там, – указал председатель в угол, где стоял телевизор.

Андрей заглянул и увидел торчащие из-за телевизора знакомые ботинки.

– Я на работе, – сказал Андрей. Он изучал проход, ведущий к Борисычу. Все было заставлено и перегорожено сидящими гостями.

– Сегодня ничего не украдут, – крикнул опять баритон. – Вот и начальник ваш здесь… Скажи ему, Киприяновна.

– Ну-ка… садись! – вытаращила директриса стеклянные глаза.

– Пропустите человека, – приказал председательствующий, и гости начали вставать, отодвигаться.

Андрей протиснулся к Борисычу, и потряс его за плечо. Саня лишь промычал что-то в ответ, он спал за телевизором, подложив чью-то сумку под голову.

– Не трогайте его: видите, как хорошо он устроился – пусть отдыхает. Идите садитесь, – сказал председатель, освобождая рядом с собой стул. – Все равно назад уже не выберетесь.

Андрей оглянулся: проход был снова загорожен. Вдруг его пронизал нежный разряд темно-синих, серьезных глаз: на другом конце стола сидела вытянувшись, как школьница, и не спускала с него взгляда красивая женщина, с пышной гривой черных волос.

– Полчаса посидите – от вас не убудет, – продолжал зазывать бархатистый голос – и Андрей уступил.

– Самуил, – представился сосед.

– Что тут у вас? свадьба? – спросил Андрей, чувствуя себя уже именинником.

– А? – нет, – наклонился к нему Самуил, наливая водки в стакан.

– Я не пью, – крикнул Андрей, приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

– Я тоже. Но люблю шумные компании, в нашем возрасте хочется побольше жизни. Может, минералки? – От минеральной воды Андрей не отказался.

– Кто это? – обвел он жестом толпу.

– Пишущая братия, «платиновые перья», финалисты одноименного конкурса, а также редактора газет, каналов – просто журналисты. Собрались здесь на семинар – заодно помолвку Севы и Юлии обмываем.

– Вы тоже журналист? – спросил с преувеличенным интересом Андрей. Он был словно обожжён нежным огнем синих, что-то знающих про него глаз, на которые постоянно теперь натыкался взглядом.

– В некотором смысле. Хотя больше – скромный служитель циркуля и реторты, здесь оказался как член жюри. Но наш губернатор покровительствует «десятой музе»…

– Я знаю. С ее помощью он задушил все честное в городе, – Андрей посмотрел на Самуила, чтобы затем снова встретиться с проницательным взглядом своей визави.

– Да, борьба была, но не с добросовестным противником, а с такими же – за власть, – проговорил, подумав, Самуил. – Так что честные люди не пострадали.

– Но какими средствами она велась! Одно это развратило тысячи умов и убило последнюю веру в справедливость.

– Были, были перехлесты в пылу схватки, – усмехнулся Самуил, поправляя двумя пальцами очки за углы оправы. – Но здесь нет генералов той чернильной войны: одни рядовые. Разве что вон тот, с поросячьей ряшкой, звезда телеэкрана. Ведет «Политический смыв»… или «слив» – не помню точно.

– Который?

– Вон тот – напротив. Рядом с девушкой, в бордовом платье. Сейчас раскроет рот, и вы его сразу узнаете по поросячьей хрипотце.

– Я не смотрю телевизор, – сказал Андрей, разглядывая соседа прекрасной незнакомки. Это в самом деле был поросенок, в темно-синем спортивном костюме, в белоснежной футболке, с жирными, красными губами, стрижкой «площадка» и заплывшими глазками, которые он масляно заводил на девушку.

– А кто эта девушка? – спросил безразлично Андрей.

– Журналистка из тех, что «грудью широкую, светлую дорогу проложил себе», – или только пытается это сделать. Надо отдать должное, что у нее все для этого есть, только спешит очень…

– Что значит «спешит»?..

– «И жить и чувствовать спешит»…Природа верх берет, поэтому нет решительного успеха… Хотя кто сейчас не спешит?

– А Сева чем занимается? – сменил предмет обсуждения Андрей.

– Рекламой, но гонора, как у Чайльд-Гарольда. А вон тот, толстый, с пышной шевелюрой, известный беллетрист, sex-writer Самков, автор скандального романа «Похождения Вагины». Осужден как порнографический (роман, разумеется), и стал бестселлером у нашей читающей публики. Здесь получил приз за рубрику «Сальности» в «Губернских свежестях»: сочиняет исповеди от имени извращенцев и выдает за письма читателей. Сейчас пишет концептуальную прозу, но выходит все то же…

– А зачем вы мне, незнакомому человеку, это рассказываете? – спросил Андрей и посмотрел в упор на Самуила.

– Не знаю… – тот снова взялся за очки. – От вас веет… неиспорченностью: способны еще возмущаться чем-то. Тем более в политике. Я всегда говорил: в армии наше спасение: там не затронутые гниением силы…

– Нет, в другом месте… – успел только произнести Андрей, так как в следующее мгновение из-за стола с грохотом, размахнувшись, отчего чуть не упал, встал белокурый красавец, с голубыми глазами, сейчас осоловелыми, розовыми от множества красных прожилок. Он выпрямился, поднял кружку и протянул ее в сторону невесты.

– Сева, что хочу сказать… – Все решили, что это тост, и тоже взялись за стаканы. – Сева!.. Я твою первую жену петрушил, вторую петрушил – и эту буду петрушить!.. – Он поставил кружку, перешагнул через скамейку и направился к двери – повисла неловкая пауза, невеста опустила глаза, Сева глупо улыбался, – там блондин оглянулся и рявкнул: – А будет четвертая – и четвертую выебу! – И вышел.

– Ну ты Шкворень – мудак! – взвился со своего места Сева и попытался выбраться из-за стола, но его удержали.

– Это уже не в первый раз! – послышался чей-то возмущенный голос. – Не надо его вообще приглашать!

– Что не в первый раз? – съехидничал кто-то.

– Сева, не бери в голову, – успокаивал разбушевавшегося жениха, маленький бородач, тот что объявил о намеченной «пощечине общественному вкусу».

– Ничего страшного, – прокомментировал Самуил. – Завтра они снова будут друзьями, я имею в виду Севу и Шкворня. Иван Шкворень – псевдоним, настоящая фамилия – Швеллер, наш певец застоя. Пишет такую дрянь, что уши вянут, однако имеет успех у женщин, что, в принципе, закономерно. А тот маленький, который Севу утешает, – настоящий скорпион нашей оппозиционной прессы…

– А что, есть такая? – Андрей с интересом рассматривал бородатого карлика.

– Оставили одну газетенку на развод. Оппозиция его величества. Но ему на перо лучше не попадаться: вываляет в грязи – потом не отмоешься. А ведь добрейшая душа, мухи не обидит, пока чернильница от него далеко. И, знаете, губернатор к его критике прислушивается: не один уже нерадивый руководитель поплатился…

– Он-то мне и нужен, – сказал Андрей. – Как бы с ним переговорить?

– Ничего проще… Макс! – крикнул председатель через стол, – можно тебя на минутку. Вот человек хочет с тобой познакомиться.

Макс с готовностью кивнул и со своим стаканом стал пробираться к ним, был он уже порядочно пьян, как впрочем, и все здесь.

– Макс, у моего друга к тебе дело. Выслушай его и по возможности помоги, а я вас покину ненадолго. – И Самуил пошел тем же путем, что Макс, только в обратном направлении.

– Может, выйдем… на балкон, покурим? – предложил скорпион с пьяной заминкой и улыбкой. Они вышли в черноту летней ночи: оказывается, еще были чистый воздух и прохлада на свете. Над угольным, слоистым плато сосен, словно на дне перевернутой темно-синей чаши сияла фосфорная пыль.

– Вечно новым и постоянно возрастающим удивлением… и тэдэ и тэпэ – наполняют меня звездное небо над головой и еще какая-то хренотень внутри нас… – проговорил, раскачиваясь взад-вперед с сигаретой во рту, Макс. – Ну-с, так чем могу?

Андрей забрал у него спички, так как у скорпиона они тут же гасли. Зажженную спичку пришлось держать на уровне груди.

– У меня есть для вас материал, – сказал Андрей. – Это ─ настоящая сенсация. Ее сразу перепечатает вся центральная пресса.

– Знаем мы ваши сенсации!.. – проговорил Макс и пьяно-игриво помахал сигаретой. – Да-да, я вас слушаю, извините. – Он снова взял себя в руки и сосредоточился.

– Здесь километрах в тридцати есть деревня… вернее, была… Там жили старухи… – И Андрей, как мог, рассказал историю села Тишкино. Начал повествование о сгоревшей старухе, но тут Макс перебил его:

– А чей это район? кто глава?

– Чехов Антон Павлович.

– А знаю: паскуда препорядочная. Можно с той вашей старушенцией побеседовать?

– Дело в том, что она погибла в огне, деревня прошлой ночью сгорела.

– Так деревня сгорела? – спросил Макс, как показалось Андрею, с облегчением. – О чем же тогда писать? Кто нам поверит?

– Я свидетель. Еще один есть, он, правда, сейчас спит.

– Там? – Макс показал на угол, где стоял телевизор. – Это – да!.. Если учесть, что он тут городил час назад: будто он махатма всея Сибири и вы едете уничтожить зло мира. У вас есть собственность: квартира, дача, машина?.. – спросил Макс, трогая пуговицу на груди у собеседника.

– Квартира есть, – с недоумением ответил Андрей.

– Так вот, не будет. Когда Чехов на вас в суд за клевету подаст – а он обязательно подаст и выиграет. – Макс несколько раз назидательно ткнул собеседника в пуговицу. – Даже если бы у вас были неопровержимые доказательства, все равно выиграл бы. А их у вас нет…

– Почему нет? А деревня? Можно поехать посмотреть…

– На что посмотреть? На головешки? – спросил Макс у пуговицы.

– Да… На останки?

– Нет, увольте. Это работа для криминалистов. Вы в милицию обратитесь. Кстати, там могут заинтересоваться, почему деревня сгорела сразу после вашего отъезда. Шутка! Знаете ли, дорогой мой… – Макс погрозил пуговице, а затем доверительно взялся за нее двумя пальцами. – Вы лучше про это никому не рассказывайте… Не потому что это опасно… Просто… как бы сказать… несерьезно. Извините, ради бога. Да и неинтересно никому, я говорю с полной ответственностью как профессионал. Вот если бы старушек изнасиловали и съели… И было бы их не пять, а двадцать пять, ну, на худой конец, десять, – тогда был бы шанс расшевелить общественное воображение. Оно, знаете ли, этого всего объелось – ему хочется жареного, а не горелого. А этого добра – хоть лопатой греби…

– О чем вы тут шепчетесь? – спросил мелодичный голос – у Андрея в сердце задрожала в унисон струна: в ночном воздухе повеяло разгоряченным телом и духами. Он оглянулся: в проеме двери стоял полуосвещенный силуэт с пышной гривой. Это была она – и она сказала: – Макс, познакомь меня с человеком.

– М-м… – задумался Макс, подперев пальцем лоб.

– Андрей, – подсказал Андрей.

– Ах, да!.. Зоя, – представил девушку «скорпион».

Она протянула сигарету, и Андрей чиркнул спичкой, но ветер задул огонь. Тогда Зоя бесцеремонно, обхватив горячей, маленькой рукой его руку, забрала коробок и прикурила сама.

Макс, видимо, решил воспользоваться моментом, чтобы уйти.

– Вы не обиделись? – спросил он уже у самого хозяина пуговицы и взял Андрея за локоть, продвигаясь боком к двери. – Не обижайтесь, пожалуйста: такова селява…

– Да нет, все нормально, – успокоил его Андрей.

– Почему вы должны обижаться на него? – спросила Зоя, когда Макс выскользнул с балкона.

– Не знаю, – сказал Андрей, улыбаясь в темноте. – Честное слово! – Весь вечер он предчувствовал эту встречу и почти не удивился, когда она произошла, – просто ему вдруг стало легко и смешно. Он слышал, как благоухает и пылает ее лицо, так оно было близко от него. И был уверен только в одном, что все уже предрешено, и он не в силах что-либо изменить.

– Я предложил ему написать кое о чем – он отказался, вот и все, – решил объяснить Андрей, боясь показаться скрытным.

– О встрече на дороге? – спросила Зоя, и Андрей понял, что она улыбается в темноте. Они держались за перила и смотрели вниз. Ее длинные пальцы вспыхивали в буром отсвете сигареты.

– О какой встрече?.. – пробубнил Андрей и почувствовал, что краснеет, – еще мелькнула мысль: хорошо, в темноте не видно. – Он? – указал Андрей через плечо за телевизор.

– Да, – сказала она, и в этом «да» послышался смех.

– Какой ужас… – сказал Андрей, – несмотря на смущение, ему казалось: у него внутри все светится от удовольствия. – И что же он тут рассказывал?

– Что вы едете к какому-то отшельнику где-то в тайге, что в монастыре юродивый вас объявил – страшно сказать… – Ее голос взмыл на едва сдерживаемом смехе. – Чуть ли не мессией… И что вас преследует сам Князь Мира Сего…

– Бред какой!..

– Ну почему… А знаете, кого вы встретили? – сказала она вдруг серьезно. – Это самая загадочная личность в городе: если он и не Князь Тьмы, то, в любом случае, с ним не все чисто…

– Кто же он? – спросил Андрей, забыв на миг смущение и свою растворенность в ее чарах.

– О, этого никто не знает. – Она затушила окурок о перила и стала искать, куда бы его пристроить. Андрей забрал и бросил в банку, служившую здесь пепельницей. – Спасибо… Фамилия его – Михайлов, он возглавляет неизвестную до недавнего времени финансово-промышленную группу, которая в одночасье скупила несколько гигантов нефтехимии. Не обошлось без таинственных смертей, но это дело третье. Хотя стрельбы не было, все умерли как бы сами собой, но именно те, кто мешал его восхождению. Объявился он у нас в городе полгода назад и сразу прослыл филантропом и меценатом. Этот семинар, кстати, тоже проводится на его деньги, и мы тут едим и пьем, в общем-то, за его счет. Но если другие фирмачи стараются всячески выпятить свою общественную полезность, то этот держится в тени: ни в презентациях, ни в каких мероприятиях не участвует. Журналистов к нему на выстрел не подпускают. И, вообще, лишь недавно стало известно, что это он помог городу купить машины для милиции, отремонтировал изолятор временного содержания, дал деньги на реконструкцию развлекательного центра, основал несколько премий… Короче, ни дать ни взять – Лоренцо Медичи наших дней.

Андрей задумался, вдруг он поднял лицо, словно ему в голову пришла неожиданная идея.

– Вы ведь тоже работаете в газете? – спросил Андрей. – Может, вас заинтересует одна тема?.. – И он коротко, без шокирующих подробностей, рассказал о деревне Тишкино.

– Кошмар какой! – ужаснулась Зоя. – Нет, если Макс не берется, значит, дело дохлое: расследования – его конек. Он – гений. И к тому же мой начальник, я все равно не могу через голову прыгнуть…

В это время на балкон вышло сразу несколько человек, и Зоя предложила пойти погулять.

– Да, совсем забыл: я же на работе – как раз сейчас я должен гулять, – сказал Андрей.

Они вернулись в комнату и по освободившемуся проходу двинулись к двери. Андрей хотел отвести Борисыча в номер, но Самуил показал на Веру Киприяновну, спавшую заскорузлыми пятками к честной компании, и сказал:

– Начальство здесь: оно его поднимет – если, конечно, само проснется.

Они шли по асфальтовой дорожке. От здания тянуло теплом, как от остывающей печки, но только отдалились под сень сосен, там пробежала прохладная струя. Бор казался черной пещерой. Андрей включил фонарик – на них стали надвигаться сталагниты сосен.

– Ты давно знаешь… Ой!.. А давай на «ты», oкей? – так просто удобнее, – предложила она, и Андрей с готовностью согласился. – Ты давно знаешь Светозара?

– Кого?

– Значит, недавно. Ну, с кем вы сегодня рядом сидели… То есть ты сидел. Для близких знакомых он – Светозар.

– Лысый, в очках?!

– Да, – В ее голосе опять послышался смех. – Ты только не смейся: он ведет в городе семинар, и там все называют его Светозаром Светлооким… – и тут она прыснула. – Ничего смешного… – приструнила, по-видимому, саму себя.

– Нет, конечно, – подтвердил Андрей.

– Так во́т!.. Все в его кружке обязаны выбрать себе новые имена, чтобы в них присутствовал элемент, связанный с чем-нибудь светлым, со светом. Понимаешь? И ты, если вдруг станешь туда ходить, должен будешь называться как-нибудь вроде… – Она подняла к небу лицо и взяла его под руку. – (Можно?) Как-нибудь – так, например… Человек Звезды… Но все называют его за глаза Светофором, за цвет лица.

– Что за бред. И чем они занимаются в своем семинаре? – Асфальт уже кончился, и они шагали по усыпанной шишками дорожке. Зоя повисла на его руке, так как ее каблуки то и дело подворачивались на шишках и корнях. Андрею приятно было ощущать ее тяжесть и сознавать, что она чувствует его силу.

– А-а тем… – протянула она, – что разрабатывают философские про́блемсы. Участвовать может любой желающий: бизнесмены, преподы, студенты, человек с улицы, – кто угодно. Но если ты три дня подряд не раскрываешь рта, то – bye-bye! – с тобой прощаются. Злые языки говорят, что Светозар таким образом пишет научные труды: набрал группу башковитых мымриков и кропает себе помаленьку. Мол, так он и докторскую накропал. А те рады бесплатно поговорить, а он их чаем поит, да бутербродами кормит! Ходят слухи, у него спонсор какой-то есть, только он никому не рассказывает. А вообще, они там самые разные проблемы решают: от самых общих – в чем, например, «смысл жизни», – до каких-нибудь специальных – «как повысить предсказуемость рынка, ну… скажем, свежемороженой самсы».

– И как же люди с улицы решают такие проблемы?

– А-а оченно просто, – заглянула она в его глаза своими огромными темными зрачками. – Каждый несет все, что ему в голову взбредет, это пишется на диктофон, а потом от зерен отделяются плевелы. Методом мозговой атаки.

– О смысле жизни – методом мозговой атаки! Ну и что, нашли они, в чем смысл жизни?

– А может, как раз найдут – если обычным способом не могут! Может быть, как-нибудь так и найдут… Вот и мой корпус. Пока… – И она, коротко приникнув и прижав его руку, вдруг побежала вверх по ступенькам.

Еще оглянулась в свете фонаря над входом, улыбнулась, помахала пальчиками и скрылась за дверью. Не погасло сияние в груди, но источник света исчез. У Андрея не сошла еще глупая улыбка, вызванная неожиданным расставанием и растерянностью, как он почувствовал досаду. «Стреляная птица», – подумал раздраженно Андрей. И тут же наплыли мысли о завтрашнем дне: как он ее встретит, и что будет говорить и т. д. и т. п. И после каждого наката – сладкое замирание, а потом тянущая, тоже приятная тоска отлива. Вдруг он поймал себя на том, что не может вспомнить ее лицо. «Что это значит? – думал Андрей. ─ Полчаса назад расстались, а лица не помню. Помню, что красивая, что глаза синие, что губы ярко накрашены, что платье бордовое, – а все вместе представить не могу. И, несмотря на это, все замирает внутри при одной мысли о ней, как будто мне опять шестнадцать. В чем причина? А просто лицо не важно, ─ главное, зверь узнал зверя, вернее, самое себя и хочет слиться в одно: соединяться без конца, чтобы продолжаться»…

Через минуту, невзирая на злые мысли, он снова пытался вспомнить лицо Зои и снова думал, что будет и как, и что должно произойти между ними. И снова голова, горло, все его существо было охвачено каким-то нервным томлением, и чем дальше, тем томление становилось навязчивее и мучительнее. Мысли начинали топтаться на одном месте, превращаясь в наваждение, от которого невозможно было отделаться…

Борисыч проснулся от рези в переполненном пузыре и сухости во рту. Он стал искать край кровати, чтобы встать, но кровать никак не кончалась. Тогда он решил, что спит в кузове своего грузовика, хотел схватиться за борт, но борт оказался таким же бесконечным, как и кровать. Открыл глаза: тьма была кромешная – будто и не открывал. «Где я?» – попробовал вспомнить Борисыч, но и это оказалось непросто: еще одна стена выросла между ним и его памятью. Она была податливая, вязкая – он тыкался в нее, утопал, но проникнуть к чему-либо предметному, скрывающемуся за ней, не мог. Попытался вспомнить, с кем пил сегодня, и по этому определить свое местонахождение, но и лица ускользали от плывущего в бурый мрак сознания. Начал вставать – все закачалось и перевернулось: перестали существовать даже низ и верх. Остались только сухость, резь и еще неукротимые, темные силы, стремившиеся вон из желудка, которые ему удалось подавить, задержав дыхание и часто сглатывая. «А может, я того… с перепою ласты склеил? – подумал Саня. – Почему тогда так хреново? Нет, все-таки, наверно, я еще в сансаре. Надо попробовать встать. Пивка бы…» Вставая, он наткнулся на тумбочку, запутался в проводах и понял, что спит у кого-то в гостях за телевизором.

Когда он наконец выполз и распрямился, держась за стену, то увидел в лунном луче, пробивавшемся сквозь щель в шторах, волшебное зрелище: большую русалку. Ее чешуя в призрачном свете мерцала серебром, лишь отдельные блестки отливали золотом, светлые волосы были рассыпаны по подушке, она похрапывала, лежа на спине. Также его взору предстали остатки недавнего пиршества. Саня сразу все вспомнил: и с кем пил и что у него ничего не получилось с поварихой, так как он быстро набрался… Ему вдруг стало жалко упущенной возможности. Вспомнил, что директриса тоже показалась ничего и что еще подумал, какие сможет извлечь выгоды из романа с ней… Все эти мысли пришли не одна за другой, а всплыли на туманном горизонте, как мишени в тире. «Ах ты, рыбка золотая!..» – прошептал он по дороге в туалет. На обратном пути Борисыч задержался у стола, допил чей-то стакан с водкой – и тут же понял, что совершил роковую ошибку. Однако не отказался от своего намерения завоевать сердце директрисы. На кроватях вповалку спали какие-то люди. Борисыч подавил тошноту, осмотрелся: сон их был крепок, – и наклонился над русалкой. Вдруг побежденные силы разом устремились наружу. Он схватился одной рукой за спинку, другой – за край кровати, а они все неслись и неслись, покидая его тело. Перед каждым извержением желудок сжимался почти до точки, следом раздувало горло, виски и все лицо, – казалось, оно вот-вот лопнет: безудержные силы вылетали вон. «Когда буду умирать, – подумал с тоской Борисыч, – будет, наверно, также». Слезы лились ручьем. Замычала и сладко заворочалась под теплым душем Вера Киприяновна.

Наконец отбушевал последний спазм, и он обессилевший, но счастливый, даже не взглянув на предмет любви, спешно ретировался в свой угол. Лег и стал думать: сразу ему уйти или дождаться утра… А что если кто-нибудь из спящих в комнате видел, как он склонялся на директрисой?.. Он прислушался: было тихо, только по-прежнему мирно похрапывала Киприяновна. Так и не решив, что делать, Борисыч неожиданно для себя заснул.