Читать книгу Винляндия - Томас Пинчон - Страница 9

Поместье Уэйвони занимало дюжину акров на склонах южнее Сан-Франциско, с видом на Залив, мост Сан-Матео и округ Аламеда через смог в определенные дни, хотя сегодня стоял не такой. Дом, датируемый еще 1920-ми, выстроили в стиле «средиземноморский историзм», улице он являл лицо одноэтажной скромности, а за ним и вниз по склону на восьми уровнях распростерлась гигантская вилла, гладко оштукатуренная белым, с округлыми сверху окнами и красными черепичными крышами, с бельведером, парочкой веранд, садиками и двориками, весь склон полнился фиговыми и оливковыми деревьями, абрикосом, персиком и сливой, бугенвиллеей, мимозой, барвинком, и сегодня повсюду, в честь невесты, бледные плантации жасмина, лившиеся невестиным кружевом, ночь напролет будут рассказывать обонятельные сказки о рае, еще долго после того, как последних гостей развезут по домам.

Возникши из бассейна размерами с небольшое водохранилище, в плавках из шотландки от «Братьев Брукс», даже на первый взгляд неспособный быть принятым за какую-либо мраморную статую из тех, что вокруг, Ралф Уэйвони-ст. накинул на себя полотенце, не так уж давно потыренное из «Фэрмонта», взошел по краткому лестничному пролету и встал, озирая окрестность поверх подпорной стенки, в утреннем тумане как будто отмечавшей край утеса, а то и всего света. Лишь несколько силуэтов деревьев, а как автотрассы, так и El Camino Real[100] чудом молчат, – именно ради таких вот мгновений Ралф-ст., способный ценить мир и покой, как любой другой человек, мог предпринять еще одни, как он сам начал к ним относиться, микроканикулы на каком-нибудь острове, где время хрупко и драгоценно, вроде любого таитянского или чего-то вроде.

Относимый посторонними к тому типу руководства, чье представление о власти – секретарша на коленях под столом, Ралф в действительности больше заботился о других, нежели временами полезно бывало ему самому. Любил – и по-настоящему был к ним внимателен – взводы детворы, что всегда появлялись на семейных сборищах вроде сегодняшнего. Детвора это улавливала, ценила и кокетничала с ним тоже. Друзьями он дорожил за их готовность резать ему в глаза правду-матку и говорить что-нибудь вроде: «Твоя беда, Ралф, в том, что для своей работы ты недостаточно фанатик контроля» – или: «Ты же вроде как должен позволять себе иллюзию, что занят чем-то значимым, а тебе, похоже, насрать». Его мозгоправ ему то же самое говорил. Что Ралф понимает? Он смотрел в зеркала и видел кого-то в нормальной для своих лет форме, он шел и проводил положенное время в гидромассажной ванне и на теннисном корте, во рту располагал кое-какой дорогостоящей стоматологией, которую применял к еде изысканно и тщательно. Милая супруга, Шондра, что тут скажешь? Детки – ну, время еще есть, оно покажет. Джельсомина, малышка, сегодня выходит замуж за преподавателя из колледжа в Л.-А., из хорошей семьи, с которой Ралф вел безупречные и даже почетные дела. Доминик, «кинематографический управленец», как Ралфу нравилось его называть, накануне ночью прилетел из Индонезии, где был линейным продюсером некоего кина про чудовищ, чей бюджет требовал корректировки от часа к часу, поэтому он много времени висел на телефоне, дороговато, но, быть может, удавалось попутать тех, кому его случилось прослушивать. И Ралф-мл., который однажды должен будет взять на себя руководство «Предприятиями Ралфа Уэйвони», приехал своим ходом, взяв отгул от обязанностей управляющего придорожного салона «Огурец» в Винляндии.

– Тебе надо понимать одно, – доверился Ралф своему тезке в тот день, когда пацану стукнуло восемнадцать и ему на три года раньше устроили вечеринку ventunesimo[101], ход в то время разумный, учитывая множество талантов, что в его личности проявлялись к попаданию в неприятности, – пока слишком ни во что не погрузился: мы – стопроцентная дочерняя компания.

– Это еще что? – осведомился Ралф-мл.

В стародавние времена отец мог просто пожать плечами, развернуться, ни единого слова не сказав, и уйти наслаждаться своим отчаяньем в одиночестве. Двое Уэйвони стояли в винном погребе, и Ралф мог бы его там попросту бросить, среди бутылок. Вместо этого он удосужился разъяснить, что, говоря строго, семейство не «владеет» ничем. Они получают ежегодный операционный бюджет от корпорации, которая владеет ими, только и всего.

– Как королевская семья в Англии, в смысле?

– Мой первенец, – Ралф закатывая глаза, – если так проще – на здоровье.

– А я буду как – принц Чарлз?

– Testa puntita[102], будь так любезен.

Но встревоженное лицо молодого Уэйвони уже разгладилось при виде пыльной бутылки вина, «Брунелло ди Монтальчино»[103] 1961 года, отложенной при его рождении, дабы выпить в этот день его перехода ко взрослости, хотя лично его порцию этого вина ожидала та же фаянсовая судьба, что и пойло подешевле, коего он впоследствии выкушал слишком много.

Джельсомина, будучи дочкой, никакой бутылки, разумеется, не удостоилась. Но слышал ли он от нее хоть слово жалоб? Эта сегодняшняя свадьба стоила Ралфу больше, чем он заплатил за дом. После полномасштабной брачной Мессы на здешнем приеме подавать будут омаров, икру и турнедо Россини[104], равно как и яства более домашнего приготовления, вроде запеченных дзити[105] и сложного свадебного супа, варить который умела, среди прочих своих добродетелей, лишь его невестка Лолли. Вино – половодьем, от домашнего красного до шампанского «Кристаль», а склон населят сотни расфранченных и – фуфыренных друзей, родственников и деловых знакомых, по большинству – в настроении праздновать. Единственная неопределенность, даже, вообще-то, не загвоздка – в музыке: Сан-Францисский симфонический на гастролях за рубежом, у светского комбо, которое Ралф-ст. абонировал первоначально, вышла заминка в Атлантик-Сити, где им невольно продлили ангажемент, пока не выплатят все, что должны Казино в результате ряда неразумных ставок, а эта их замена в последнюю минуту, «Джино Бальоне и Пейзане», которых Ралф-мл. нанял у себя на севере, даже не прослушав, по-прежнему величина неизвестная. Что ж – лучше б им сыграть отлично, больше Ралфу нечего сказать, вернее, подумать, а туман меж тем начал приподыматься, являя в конечном итоге не пограничье вечности, но всего-навсего вновь банальнейшую Калифорнию, ничем не отличавшуюся от той, что показывалась ему, когда он уходил.

Группа прибыла около полудня, два дня праздно поколесив по винной стране, прибрежному Приморью и Беркли. В конце концов они взобрались по путаной сети извилистых улочек и, наложив последние штрихи на собственный гардероб и грим, все в черных с отливом, коротких синтетических париках, щегольских одинаковых костюмах мятной расцветки и континентального покроя, золотых цацках и усах на клею, подкатились к главным воротам эксклюзивной общины Лугарес-Альтос[106], где всем приказали выйти из фургона и каждого по отдельности досконально обшмонали плюс просканировали на предмет металлических предметов вплоть до размеров полицейской бляхи, а также электронных устройств активных и пассивных. Молодой Ралф нервно дожидался на парковке поместья Уэйвони, куда все снова выгрузились. Рвотонные дамы, включая Прерию, сходным же манером попытались смягчить экстравагантность своего образа – при помощи париков, одежды и косметики, позаимствованных у подруг поконсервативней. Билли Блёв, чье знакомство с чем бы то ни было итальянским ограничивалось дейтерагонистом Ишаконга[107] и несколькими рекламными роликами консервированной пасты, упорно пытался в меру своего несовершенного представления изображать этнический акцент, пока Исайя Два-Четыре, засекши в оном не только недостоверность, но и потенциальную возможность кого-либо оскорбить, не отвел молодого эпонима группы в сторонку на слово-два, хотя Ралф-мл., всю жизнь говоривший по-калифорнийски, принял этот прононс всего лишь за некий дефект речи.

– Вы же, парни, уже этим занимались, так? – то и дело спрашивал он, пока все сгружали инструменты, усилки и цифровые интерфейсы и перемещались в огромный воздушный шатер на краю небольшого луга, где повсюду сновали оливреенные официанты, расставляя хрусталь и расстилая белье, перетаскивая тонны ледяной стружки, высокоиздержечных закусок, цветов и складных стульев, на максимальной громкости обсуждая тонкости задач, кои все они выполняли тут уже тысячу раз.

– Свадьбы играть – наша жизнь, – заверил его Билли.

– Только не выделывайся, лады? – пробурчал Исайя.

– Ага, в натуре, – гоготнул Лестер, ритм-гитарист. – Облажаешься с этим, Билл, нам всем кранты.

Первое отделение они преодолели безвредными поп-попевками, старыми рок-н-ролльными напевами, даже одним или двумя бродуэскими стандартами. Но в перерыве прибыл крупный эмиссар с отчетливо конусовидной головой, доверенный клеврет Ралфа-ст. «Двухтонка» Кармине Квёлодини с сообщением для Билли:

– Мистер Уэйвони с наилучшими пожеланиями, говорит спасибо за современный оттенок музыки, которой все молодые люди насладились просто сказочно. Но он спрашивает, не сыграли б вы в наступающем отделении что-нибудь такое, что легче могли бы понять и поколения постарше, что-нибудь… поитальянистей?

Всячески стремясь угодить, «Рвотоны» открыли отделение заранее отрепетированным попурри итальянских мелодий, объединенных темой трансцендентности, – сперва сальса-обработка «Больше» из «Mondo Cane»[108] (1963), потом замедлились до ³/₄ в «Senza Fine» из «Полета „Феникса“» (1966)[109], и, под конец на английском, гнусавым тенорком Билли, версия, любимой «Al Di La»[110], из бессчетного количества телефильмов.

Никто не удивился больше Билли, когда Двухтонка Кармине возник опять, на сей раз торопливо сопя, раскрасневшись лицом, с возбужденьем во взоре, словно предчувствовал шанс заняться той пыльной работенкой, за которую и получал зарплату.

– Мистер Уэйвони просит передать, что он надеялся, ему не придется вам слишком подробно объяснять, но он думал скорее про «C'e la Luna»[111], «Way Marie»[112] – знаете, чтоб подпевать, ну и, может, немножко из оперы, «Cielo е Mar»[113], да? Брат мистера Уэйвони Винсент, как вам известно, сам очень недурной певец…

– Га, – Билли уже с медленным и притупленным несколько пониманием, – э-э, ну. Еще б! По-моему, у нас те оркестровки…

– В фургоне, – бормотнул Исайя.

– …в фургоне, – озвучил Билли Блёв. – Надо тока просто… – выскользнув одной рукой из-под ремня гитары. Но Кармине дотянулся, вынул гитару из хватки Билли и принялся переворачивать ее, одним концом поверх другого, закручивая ремень, теперь у Билли на шее, все туже и туже.

– Оркестровки. – Кармине рассмеялся, смущенно и гаденько. – «Ой, Мари», какая тут оркестровка вам нужна? Вы ж, господа, итальянцы, разве нет?

Банда сидела молча, беспомощно и наблюдала, как их вожака гарротят. Несколько англов, кое-кто шотло-ирландец, один паренек еврей, настоящих итальянцев нет.

– Ну а хотя бы католики? – продолжал Кармине, расставляя в своих репликах ударения рывками за ремень. – Может, отпущу вас с десятком припевов «Аве Марии» и молитвой о прощении? Не? Тогда скажите мне, покуда можете, что происходит? Вам чего, Малыш Ралф ничего не сказал? Эй! Минуточку! А это что? – По ходу тряски головы на том, где она сидит, взад и вперед, «итальянский» парик Билли начал съезжать, обнажив его истинный причесон, нынче выкрашенный в пылко-бирюзовый. – Да вы, парни, никакие не «Джино Бальоне и Пейзане»! – Кармине покачал головой, потрещал суставами, разминая. – Это мошеннический обман, друзяйки! Разве не знаете, за такое можно в мелких исках оказаться?

Видя, что Билли Блёв, наслаждаясь своей капитуляцией перед паникой, напрочь забыл о быстро-размыкающихся защелках на концах гитарного ремня, коим его душили, Исайя подошел и ему их отщелкнул, тем самым позволив руководителю коллектива отшатнуться назад и с хрипом втянуть в легкие немного воздуха.

– Вообще-то, – начал Исайя, – я тут на ударных, моя работа – сносить удары и грубые неожиданности, выстраивать их в линию, чтоб публика могла танцевать, я больш' ничё и не делаю, в натуре, но как знаток и по той истории, какую, похоже, рассказывает ваше лицо получателю Жизненных ударов вродь вас, вы наверняка заметите, что настоящий кризис может и не оказаться достойным тех эмоциональных вложений, кои вы рассматриваете, не говоря уж о синяках на шее этого самого Джино сиречь Билли, от которых ему придется не одну неделю носить бандану, с переходом к последствиям в музыкальном смысле, а также к возбуждению подозрений в засосах со стороны многочисленных старушенций, кои вы легко способны вообразить, тут у нас отнюдь не удар судьбы, поди ж ты, даже не мазок щетки по верхней тарелке Жизни, ладно вам! Э!

– Ах, – выпалил негабаритный гамадрил, завороженный, – да, ты прав, парнишка, и я говорю это с разочарованием, птушта весь уже изготовился ко множественной конфронтации.

– Хорошо, – Билли Блёв где-то за усилком, в неистовых поисках ключей от фургона, – вы не держите за душой, это хорошо.

К счастью, в библиотеке Ралфа Уэйвони оказался экземпляр незаменимого «Итальянского свадебного песенника» Делёза-и-Гваттари[114], который Джельсомина, невеста, дабы оберечь свое бракосочетание от несчастливых предзнаменований вроде крови на свадебном торте, поимела присутствие духа умыкнуть из дома и преподнести взорам Билли Блёва. К вящему неудобству, Билли, ключи в кулаке, в этот момент уже целеустремленно двигался курсом к парковке, а посему свежую невесту, в бабушкином свадебном наряде, наблюдали бегущей за неитальянским музыкантом с необычными волосами – не то нарушение приличий, согласно мнению более традиционно настроенных элементов, близких к Ралфу Уэйвони, кое можно оставить неотмщенным. Посему, хотя музыка, танцы и доброе настроение возобновились и день бракосочетания Джельсомины Уэйвони был спасен, сей латентной угрозы оказалось довольно, дабы парализовать Билли на весь остаток халтуры, раз уж теперь он был убежден, что заказ на него поступил из высочайших кругов.

– Эй, да если они захотят тебя потемнить, Билли, они это и сделают, – известил его басист «Рвотонов», известный под своим профессиональным именем Мясницкий Крюк. – Теперь лучше всего тебе будет срастить штурмовую винтовку.22-го калибра и вставить шептало автоспуска к ней, когда за тобой придут, по крайней мере, заберешь парочку с собой.

– Не-е, – возразил сквозняк-виртуоз 187, самоназвавшийся так в честь статьи УК Калифорнии за убийство, – только задроты на технику рассчитывают, а Биллу нужны навыки рукопашного боя, ножи, 'чаки, чутка джиткундо…

– Веселухе конец, Билл, либо из города сваливай, либо нанимай себе крутую охрану, – вставил Гад, синтезаторщик.

– Исайя, дружбан, выручай, а, – взмолился Билли.

– С другой стороны, – сказал Исайя, – «Volare»[115] им понравилось.

По ходу всей этой суматохи Прерия, уровнем-другим выше по склону, стояла в полусмятении перед зеркалом в золотую жилку и в изысканной раме, одним в целом ряду, в туалетной комнате дамского салона ошеломительной безвкусицы, переживая приступ ПОП, сиречь Подростковой Одержимости Прической. Пока остальные Рвотонки бегали вокруг с раскрашенными волосами или в париках, Прерии для пущей консервативности достаточно было просто расчесаться.

– Идеально! – сообщил ей тактичный Билли, – никто лишний раз и не глянет.

Она пялилась в собственное отражение, на лицо, что всегда было для нее полутайной, несмотря на материны фотографии, которые ей показывали Зойд и Саша. Увидеть в ее лице Зойда было легко – этот загиб подбородка, укос бровей, – но она издавна умела такие черты отфильтровывать как способ отыскать в том, что оставалось, лицо матери. Она вновь принялась теребить волосы щеткой для начесов из кораллового пластика, которую ей в магазине сперла подруга. Перед зеркалами она нервничала, особенно всеми этими, каждое вправлено над мраморной раковиной с русалками вместо ручек кранов, в пространстве, освещенном, как автовокзал, стены обиты золотым бархатом с рельефным геральдическим узором, повсюду розовые и кремовые штрихи, посередине фонтан, какая масштабная римская репро, утопленные динамики играют FM-стерео, замкнутое на какую-то местную легкомузыкальную частоту в округе, тихонько кипят там себе, словно насекомая песнь.

Прерия попробовала волосы счесать вперед длинной челкой, остальные прибить щеткой по плечам впереди, надежней способа она не знала, а глаза у нее уже пылали такой синевой сквозь локоны и тени, что самой жутко, какое время дня или ночи ни возьми, от того, что воображала, будто видит она перед собой призрак матери. А что, если она посмотрит на полсекунды дольше нужного, и он заморгает, ее же глаза останутся распахнутыми, и губы его зашевелятся, после чего заговорят ей такое, чего уж точно лучше б не слышать…

А то и то, что всю жизнь томилась услышать, но до сих пор боишься? казалось, спрашивает другое лицо, вздев одну бровь чуть выше, нежели Прерия чувствовала на своем. И тут вдруг, за собой, она увидела другое отражение, кое могло там быть уже некоторое время, такое, странным образом, что она чуть ли не знала лично. Она быстро обернулась, и вот перед ней живая женщина из плоти, стоит немного чересчур близко, высокая и светлая, в зеленом вечернем платье, подходившем бы к волосам, если б не ее осанка, атлетическая, даже воинственная, наблюдает за девочкой чудно́ – знакомо и как-то оборонительно, словно они сейчас продолжат беседу.

Прерия перехватила щетку так, чтобы острый ее конец стал рабочим.

– Проблема, мэм?

Сразу вдруг, из наплечной сумки незнакомицы, тертая воловья кожа, ее она поставила рядом с холщовой, земляного окраса Прерии, на кафельную стойку, раздалась тоненькая писклявая мелодия в трехголосном изложении, все шестнадцать тактов темы из «Хавайев Пять-О», которые сумка повторяла, в потенциале – до бесконечности.

– Извини, но это в сумке у тебя не старая ли визитка Такэси Фумимоты, случайно? – женщина, меж тем копаясь в своей, дабы отыскать и извлечь небольшой серебристый аппаратик, по-прежнему заливающийся про стоп-кадровую танцовщицу хулы, сто разных кадров воды, Дэнно, глядящего сквозь дырку в стекле, Макгэрретта на здании.

– Вот… – Прерия, передавая ей переливчатый прямоугольник, – мне ее папа дал.

– У меня тут сканер по-прежнему настроен их вычислять, но я думала, этих хрычей уже изъяли из оборота. – Она заглушила музыку сразу после той части, в которой поется:

Протягивая руку: – Я Дэррил Луиз Честигм. Мы с Такэси партнеры.

– Прерией звать.

– На одну минутку в зеркале я решила, что ты одна моя знакомая, которой не можешь быть.

– У-гу, ну а я знаю, что и вас где-то видела – эгей, погодите-ка, это ДээЛ Честигм, я всегда считала, оно значит Дефектный Лист, верняк это вы, смотритесь только иначе, бабуля мне показывала ваши старые снимки. Вас и мамы моей.

– Твоей мамы. – Прерия увидела, как она делает вдох размеренно и тщательно, как бывало в «Храме Пиццы Бодхи Дхарма». – Господи помилуй. – Она кивнула, слабо улыбаясь, один край этой улыбки, может, чуточку выше другого. – Ты детка Френези. – Имя она выговорила с некоторым трудом, словно бы какое-то время не произносила его вслух. – Мы с твоей мамой… мы вместе гоняли, еще в прежние дни.

Они вышли наружу и нашли тихий участок террасы, и Прерия рассказала ДЛ о слухах насчет маминого возвращения и о чуваке из УБН, который, наверное, чокнутый, и про его аферу с кино, и о том, как дом у них захватило военизированное подразделение Министерства юстиции.

ДЛ посерьезнела.

– И ты уверена, что его имя Бирк Вонд.

– Ну. Папа говорит, он мерзкий говнюк.

– И то и другое. У нас по-прежнему карма кой-какая несбалансирована, с Бирком. А теперь, похоже, и у тебя. – Японский амулет она положила на стол между ними. – Такэси их называет расписками гири, что-то вроде кармических векселей. Скоростей нахавается, грандиозные замыслы из него прут, хочет на них мировую валюту построить и прочая – но предъяви ему такую, он обязан будет по ней уплатить. Ты собиралась ее применять?

– Мне как Дамбо с тем перышком[116], я сейчас за что угодно зацеплюсь. А что? Что ваш партнер может для меня сделать? Маму сможет мне найти?

Что поместило ДЛ в некоторый ощип. Столько лет с Такэси, а она по-прежнему выясняла, что́ он умеет. И не умеет. Если Френези и впрямь выходит на поверхность, найти ее способен кто угодно. Но если и Бирк Вонд малину обдирать станет, ее движения могут оказаться не столь определенны. И какую бы историю ДЛ ни изложила этому ребенку, та не должна, а то и никогда и не сможет, быть той историей, что знает она. ДЛ потянула резину.

– Штука в том, прошло сколько, 15 лет, примерно вся твоя жизнь, сплошь игры в притворство, на одном доверии к тому, что сейчас звучит безумно, вранье, друг друга сдавали, слишком много воды утекло, все помнят разные истории…

– И вы хотите услышать мою, прежде чем свою мне расскажете.

– Знала, что ты поймешь. – Мимо прошел ливрейный официант с подносом шампани в фужерах, и Прерия, которой даже пиво не нравилось, и ДЛ, возражавшая против любых наркотиков из философских соображений, взяли себе по одному. – За Френези Вратс, – ДЛ, коснувшись своим фужером девочкиного, и плечи Прерии оседлал озноб.

С дальнего луга подымалась музыка «Рвотонов», блямкавших и лязгавших по сюите из «Тоски».

– Ну – папа и бабуля оба рассказывали то же самое. Я им перекрестные устраивала, старалась подловить, но, кроме совсем уж дотошных деталей да потери памяти из-за дури, либо все это правда, либо они давным-давно сговорились и что-то вместе сварганили, так? – дожидаясь, чтобы ДЛ сказала ей, дескать она слишком юна так параноить. Но ДЛ только улыбнулась в ответ из-за края стройного фужера. – Ладно – мама снимала кино для той Революции, что вы там, парни, пытались сделать, пустилась в бега, на нее ордеры выписали, ФБР развесило ее портреты по всем почтам, Зойд ее какое-то время крышевал, а потом у них я появилась… и мы были семьей, пока феды не разнюхали, где она, и ей не пришлось исчезнуть – уйти в подполье. – Голос ее самую малость дрогнул брошенным вызовом.

Подполье. Ну да. Это история, следовало догадаться ДЛ, которую и расскажут ребенку. Подполье. А теперь, как может ДЛ рассказать ей, что она знает, – и как может не рассказать?

– У Бирка Вонда, – очень осторожно, – в те времена было собственное большое жюри. Они все захватили, цапали антивоенную публику, радикальных студентов, обзаводились обвинительными актами, включая и тот, что двинули твоей матери. Срока давности на него нет, так что он до сих пор в силе.

Прерия скорчила гримаску не-врубаюсь.

– Говорите, он за ней до сих пор гоняется, 15 лет уже как, деньги налогоплательщиков, мало кругом настоящих преступников?

– Надежней всего у меня была б догадка, судя по тому, что ты мне рассказываешь, что мама твоя в какой-то глубокой срани, на нее Бирк наседает, а если он заявился и дом у вас отобрал, значит и на вас наседает, может, вы для него среди предметов торга с ней. – Но это как пытаться растолковать ребенку изнасилование, а про секс при этом не упоминать.

– Но с чего?

Ага. Веки девочки, в послеполуденной тени, лежали полуоткрытые, а сама она цеплялась, так переполненная невинностью, с остолбенелой дочерней нуждой, за каждое слово, за каждый пробел между словами. Но ДЛ лишь пялилась в ответ, словно бы Прерии полагалось тоже вычислять что-то самой. Девочке очень не хотелось этого признавать, но до сих пор все звучало так, что между Бирком Вондом и ее матерью было что-то опасно личное, залегала какая-то территория, ступать на которую ей было так же нервно, как и, судя по виду, ДЛ. Взгромоздившись давеча вечером на стол в «Храме Пиццы Бодхи Дхарма», Эктор орал что-то про то, как Бирк Вонд «старушку у Зойда увель». Должно быть, Прерия думала, что это он об аресте, вынудившем ее мать пуститься в бега, о чем-то вроде. Но что ж еще?

В оранжевом солнечном свете гости в платьях из верхних пределов «Мэгнина»[117] и жабо на рубашках, в смоках и фраках, отбрасывая на склон все более длинные тени, бродили, сбивались и пересбивались в кучки, ели, пили, курили, танцевали, ссорились, шатко подбредали к микрофону погостить у группы на вокале. Прерия обнаружила, что фужер ее пуст, а чуть погодя – и полный на его месте. В какой-то момент возник этот дядька, на вид какой-то потрепанный, поцеловал ДЛ руку и попробовал цапнуть ее за жопу, чего она, вероятно, ожидала, поскольку в контакт он так и не вступил, а напротив, его мотнуло мимо Прерии и чуть ли не через парапет на буфетный стол уровнем ниже.

– Шондра с детишками чудесно выглядят, – заметила ДЛ, когда он медленно вернулся, и представила Прерию их хозяину, Ралфу Уэйвони. – Не хочу быть той, кто написает в чашу с пуншем, – прибавила ДЛ, – но тебе лучше знать это раньше, чем позже, у Прерии вот только что случилась стычка с твоим старым партнером по пиноклю Бирком Вондом.

– Porca miseria[118]. – Ралф сел. – Стоило мне только начать все это забывать. Думал даже, что и ты наконец оставила его в покое. Опять ошибся, а?

– Может, оно все не желает оставлять меня.

– Прошлое… – пометавшись глазными яблоками. – Мозгоправ говорит, я должен оставить его за спиной. Он прав. Верно же?

– Ну, Ралф, – протянула ДЛ, – вообще-то, видишь ли, Бирк сейчас ни в каком не прошлом, он снова в настоящем времени, гадствует по округу Винляндия, ведет ся как, блядь, маленькая оккупационная армия.

– Эй – нет у меня никаких дел с растителями дури, ничего? Сама знаешь. Я как только заметил, что наркоистерия надвигается, сразу диверсифицировался из всего этого рынка. Кроме того, у нас республиканское Министерство юстиции, что ты тут поделаешь. Я по всем этим чувакам подрубаюсь.