Читать книгу За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Трейси Киддер - Страница 2

Через шесть лет после того как мы встретились, доктор Пол Эдвард Фармер напомнил мне, что мы с ним познакомились “потому, что, подумать только, кому-то отрезали голову”.

Это случилось за две недели до Рождества 1994 года в торговом городке Мирбале. Собственно, городок был участком мощеной дороги, идущей через Центральное плато Гаити. Недалеко от центра находилась застава гаитянской армии: заросший сорняком плац, тюрьма и горчичного цвета казармы, окруженные бетонной стеной. Я сидел на втором этаже дома и беседовал с Джоном Кэрроллом, капитаном американских зеленых беретов. Наступал вечер, лучшее время в городке, когда воздух был уже не горячий, а теплый, громче и веселее звучала музыка, доносящаяся из кабачков и проходящих через город тап-тапов[2]. И уже не так были заметны грязь и бедность, стоки нечистот, изношенная одежда, лица истощенных детей и протянутые руки стариков-нищих, надрывно твердящих “grangou”, что по-креольски значит “голоден”.

Из Гаити я должен был отправить репортаж об американских солдатах. Двадцать тысяч солдат было послано сюда, чтобы восстановить в правах правительство, выбранное демократически, и убрать военную хунту, захватившую власть и в течение трех лет правившую с необычайной жестокостью. Под командой капитана Кэрролла было всего восемь человек, и в настоящее время они отвечали за сохранение мира между 150 тысячами гаитян, живущих на территории в две с половиной тысячи квадратных километров в сельской области Гаити. Казалось бы, невыполнимое задание, и тем не менее здесь, на Центральном плато, насилие со стороны хунты практически прекратилось. За последний месяц было только одно убийство, правда, исключительно кровавое. Несколько недель назад люди капитана Кэрролла выловили из реки Артибонит обезглавленное тело помощника мэра Мирбале. Это был один из выбранных ранее, а потом восстановленных в должности представителей власти. Подозрение в убийстве пало на одного из местных функционеров хунты – сельского шерифа Нерву Жюста, наводившего ужас на жителей района. Капитан Кэрролл и его люди допросили Жюста, но ни вещественных доказательств, ни свидетелей не нашли. Поэтому его отпустили. Капитану, твердой веры баптисту из Алабамы, было двадцать девять лет. Мне он нравился. Я видел, что он и его люди честно старались улучшить жизнь на этом кусочке Гаити, но Вашингтон постановил, что эта миссия не занимается “строительством государства”, и поэтому не снабдил их практически никакими средствами для помощи гаитянам. Случилось так, что капитан Кэрролл посадил беременную гаитянку в тяжелом состоянии на самолет медицинской эвакуации армии США и за это получил замечание от старших по службе. В описываемый момент капитан Кэрролл сидел с нами на балконе казармы и кипел возмущением по этому поводу, когда ему сказали, что некий американец стоит у входа и хочет видеть его.

В действительности там стояли пятеро посетителей, и четверо из них были гаитянами. Американец пошел к нам, а его гаитянские друзья остались стоять в сгущающейся тени напротив казарм. Гость сказал капитану Кэрроллу, что его зовут Пол Фармер, что он врач и работает в больнице в нескольких милях к северу от Мирбале.

Помню, я тогда подумал, как непохожи эти двое, и сравнение вышло не в пользу Фармера. Капитан был высокий, под метр девяносто, загорелый, мускулистый. Привычный комок жевательного табака оттягивал его нижнюю губу. Время от времени он поворачивал голову и сплевывал. Фармер был примерно его ровесник, но выглядел гораздо более хрупким. У него были короткие темные волосы, высокая талия и длинные тонкие руки, а нос словно немного заострялся на конце. Рядом с солдатом он выглядел тощим и бледным, но при всем этом показался мне весьма самоуверенным, чуть ли не нахалом.

Фармер спросил капитана, нет ли у его отряда проблем, требующих внимания врача. Капитан ответил, что есть несколько больных среди заключенных, а местная больница лечить их отказывается.

– В конце концов я купил лекарства сам.

Фармер сверкнул улыбкой:

– Вы не задержитесь в чистилище. – Затем он поинтересовался: – Кто отрезал голову помощнику мэра?

– Я точно не знаю, – сказал капитан.

– Как это может быть – жить в Гаити и не знать, кто кому отрезал голову? – удивился Фармер.

Последовало обсуждение, но прямо никто не высказывался. Фармер дал понять, что ему не нравится план американского правительства наладить экономику Гаити, по которому помощь будет оказана бизнесменам, но ничего, по его мнению, не будет сделано для облегчения жизни среднего гаитянина. Он также твердо верил, что переворот в Гаити помогли совершить Соединенные Штаты, и одним из доводов был тот факт, что некий высокопоставленный член хунты прошел подготовку в военной Школе Америк в США. По словам Фармера, Гаити состоит из двух частей: силы подавления с одной стороны и беднота Гаити с другой, последних – абсолютное большинство.

– И неясно, – сказал он капитану, – на чьей стороне американские солдаты.

В данном случае под неясностью, помимо прочего, подразумевалось освобождение ненавистного Нервы Жюста.

Я чувствовал, что Фармер знает Гаити гораздо лучше, чем капитан, и пытается поделиться с ним важной информацией. Похоже, Фармер хотел сказать, что местные жители начинают терять доверие к капитану и что это, конечно, серьезная проблема для отряда из девяти солдат, пытающегося держать под контролем 150 тысяч человек.

Однако предупредить было непросто. Капитану не очень понравилось, что Фармер плохо отозвался о Школе Америк. Относительно Нервы Жюста он высказался так:

– Слушайте, это бандит. Когда я схвачу его и у меня будут факты, я его прихлопну. – Он ударил кулаком в ладонь. – Но я не собираюсь опускаться до их уровня и арестовывать огульно.

Суть ответа Фармера сводилась к тому, что не имеет смысла применять положения конституции в стране, лишенной в данный момент функционирующей системы законов. Жюст угрожает людям, и его надо посадить.

Итак, они зашли в тупик. Капитан называл себе человеком от народа и настаивал на законном пути, Фармер явно считал себя борцом за права человека и предлагал превентивное заключение Жюста. В конце концов капитан сказал:

– Если б вы знали, в какой степени Вашингтон решает, что я могу и не могу здесь делать.

Фармер ответил:

– Я понимаю, что вы не вольны выбирать. Простите, если я слишком напирал.

Стемнело. Двое мужчин стояли в квадрате света, падающего из открытой двери казармы. Они пожали друг другу руки. Когда молодой доктор уходил в темноту, я услышал, как он говорит по-креольски со своими гаитянскими друзьями.

Я провел с солдатами несколько недель. О Фармере я особенно не думал. Несмотря на его извинение в конце разговора с Кэрроллом, я решил, что он плохо понимает трудности капитана и не сочувствует ему.

Потом я случайно увидел его снова, когда возвращался домой, в самолете на Майами. Он сидел в первом классе и объяснил мне, что, поскольку он часто летает по этому маршруту, стюардессы сажают его здесь на случай, если в полете понадобится врач. Мне разрешили посидеть с ним какое-то время. У меня были десятки вопросов о Гаити, в том числе об убийстве помощника мэра. Солдаты говорили мне, что у исповедующих вуду обезглавливание – это особое, жуткое устрашение. Поэтому я спросил Фармера:

– А что, отрезание головы жертве как-то связано с их гаитянской историей?

– Это связано с историей жестокости, – ответил Фармер. Он нахмурился, потом тронул мою руку, как бы говоря, что все мы иногда задаем глупые вопросы.

Я узнал о нем больше. Например, что к солдатам он относится хорошо:

– Я вырос в бедном поселке на колесах, и я знаю, кто идет служить в американскую армию.

О капитане Кэрролле он сказал:

– Когда знакомишься с этими молодыми военнослужащими поближе, начинаешь понимать, что не они отвечают за скверные порядки.

Этим Фармер подтвердил мое впечатление, что он пытался предупредить капитана. Многие из пациентов Фармера и его гаитянские друзья были недовольны, что Нерву Жюста отпустили, и говорили, что это доказывает: американцы здесь не для того, чтобы помочь народу. Фармер рассказал, что в тот вечер он как раз проезжал через Мирбале, и друзья-гаитяне поддразнивали его: мол, слабо остановиться и поговорить с американцами об убийстве? Поэтому, когда у грузовика спустила шина сразу за армейской территорией, он сказал друзьям: “Ага, мы должны прислушиваться к небесам”.

Я немного порасспросил Фармера про его жизнь. Ему было тридцать пять. Он окончил медицинскую школу в Гарварде и там же получил ученую степень по антропологии. Четыре месяца в году он работал в Бостоне, живя в это время в бедном районе в домике пастора при церкви. Все остальное время работал без зарплаты в Гаити, в основном занимаясь лечением крестьян, которые потеряли свою землю при строительстве плотины для гидроэлектростанции. Когда пришла хунта, Фармера выдворили из Гаити, но он сумел проникнуть обратно в свою больницу.

– Дал смехотворно маленькую взятку, – сказал он.

Я отыскал его после приземления. Мы поговорили еще в кафетерии, и я чуть не опоздал на следующий самолет. Через несколько недель в Бостоне я пригласил его поужинать в надежде, что он поможет мне понять, как писать про Гаити, и он явно был рад помочь. Фармер прояснил для меня историю страны, но вот его самого я понять не мог. Он называл себя врачевателем бедных, но мое представление о таких подвижниках как-то не вязалось с ним. Ему определенно нравились дорогие рестораны, плотные льняные салфетки, хорошее вино. Меня поразило в тот вечер, как доволен он был своей жизнью. Очевидно ведь, что молодой человек с его достижениями мог прекрасно работать в Бостоне и жить в уютном пригороде, а не в запущенном домишке при церкви, большую часть года проводя на пустырях Центрального Гаити. По тому, как он говорил об этом, было ясно, что ему действительно нравится жить среди гаитянских крестьян. В какой-то момент, рассуждая о медицине, он сказал:

– Не представляю, как это может не увлекать.

Фармер улыбнулся мне, и все лицо его озарилось яркой, светящейся, счастливой улыбкой. Она производила сильнейшее впечатление – словно человек искренне рад тебя видеть просто так, без особых причин.

Но после похода в ресторан мы как-то потеряли связь. Сейчас мне кажется, так получилось в основном потому, что Фармер смущал меня. Работая над статьей о Гаити, я постепенно стал разделять пессимизм военных, с которыми я там жил и общался. “Думаю, народ Гаити сам должен решать, как жить, – сказал мне как-то раз один из людей капитана Кэрролла, – разве важно, кто у власти? Все равно у них будут богатые и бедные и никого посередине. Я не знаю, чего мы надеемся достичь. Все равно в результате мы получим адские толпы гаитян, мечтающих на лодках уплыть в Америку. Но, наверное, лучше даже не пытаться все это понять”. Солдаты прибыли в Гаити, прекратили террор и восстановили правительство. Потом они ушли, а страна осталась такой же бедной и разоренной, какой была до их прихода. Тогда я считал, что солдаты старались как могли. Это были простые и не слишком сентиментальные люди. Такие не станут переживать из-за того, что от них не зависит.

А Фармер как будто хотел, чтобы мы по-другому относились к Гаити и вообще к бедным. Но разделять такие взгляды трудно, потому что они предполагают крайнюю степень того, что мы называем “делать все возможное”.

В мире полно бедствующих стран. Чтобы жить спокойно, можно не думать о них или, если подумается, послать туда деньги.

В течение следующих пяти лет я несколько раз посылал небольшие суммы денег в благотворительный фонд, поддерживающий больницу Фармера в Гаити. Каждый раз он присылал в ответ письмо с благодарностью. Как-то от знакомого моего знакомого я услышал, что Фармер делает что-то примечательное в области международного здравоохранения, что-то связанное с туберкулезом. Я, правда, не поинтересовался подробностями и не видел Фармера почти до конца 1999 года, когда я попросил его о встрече и он назначил место.