Читать книгу За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Трейси Киддер - Страница 4

Фармер прислал за мной машину, полноприводный пикап, в аэропорт города Порт-о-Пренс, и меня повезли по двухполосной мощеной дороге куда-то на север. Но уже на другой стороне равнины Плэйн-дю-Кюль-де-Сак, у подножия гор, дорога превратилась в нечто вроде высохшего русла реки, и автомобиль начал застревать и буксовать, взбираясь на кручи. Загляни за край обрыва – и увидишь россыпи автомобильных остовов. В какой-то момент беседы прекратились, даже дружелюбные разговорчивые гаитяне на переднем сиденье притихли.

На картах Гаити эта дорога называется Национальным скоростным шоссе № 3 и выглядит главной магистралью, проходящей через страну. В действительности эта gwo wout la, единственная большая дорога, пересекающая Центральное плато, – узкий немощеный тракт, где-то усыпанный камнями, местами изъеденный эрозией до коренной породы, а на участках, где в дождливое время топкая грязь, запекшийся бороздами, словно созданными для того, чтобы издеваться над колесами, копытами и ногами. Тракт вился через пустынные горы и селения, состоящие из деревянных домишек, пересекал бродами несколько речушек. Грузовики самых разных размеров, до отказа заполненные людьми, переваливались из ямы в яму, поднимая тучи пыли, моторы стонали на низких передачах. Вдоль дороги тянулся бесконечный поток людей на истощенных осликах или пешком. Тут и там по обочинам стояли нищие, одной рукой потирая свои впалые животы, а другой держа перевернутые соломенные шляпы. Тут и там мальчишки, расчистив мотыжками небольшие участочки дороги, показывали, какие они молодцы, и протягивали руки, надеясь на награду. Нищета бросалась в глаза: вот повозка для вола, но вола нет, ее тянет человек. Деревьев было мало, особенно за Мирбале. После городка Пелигр электрические столбы кончились. Весь путь, всего лишь около шестидесяти километров, занял три часа, а по ощущениям – намного больше. Уже было темно, когда на вершине очередной каменистой кручи в деревне Канжи фары нашего пикапа осветили высокую бетонную стену, потом ворота в стене и вывеску рядом: “Занми Ласанте”, что по-креольски значит “Партнеры во имя здоровья”. На вывеске была также картинка: четыре руки тянутся с четырех сторон света, и пальцы их соприкасаются. Грузовик завернул в ворота, и дорога стала гладкой – какое облегчение! Так я прочувствовал, что такое труды Фармера, еще до того, как увидел их.

При дневном свете среди пропеченного, коричневого, почти лишенного деревьев ландшафта “Занми Ласанте” выглядит потрясающе. Если смотреть со стороны гор, этот большой комплекс блочных зданий, наполовину закрытый тропической зеленью, напоминает крепость. Внутри комплекса мир полон растительности. Высокие деревья шумят вокруг внутренних двориков, вдоль дорожек и стен – хитроумных конструкций из камня и бетона, поднимающихся по лесистому склону. Под сенью деревьев и амбулаторная клиника, и женское отделение, и общий стационар, а также большая англиканская церковь, школа, кухня, ежедневно готовящая на две тысячи человек, и новенький корпус для больных туберкулезом у самой вершины. В медицинском комплексе есть две лаборатории. Имеется водопровод, и слышно жужжание генератора, вырабатывающего электричество. В помещениях – плиточные полы, чистые белые стены и потолки, картины гаитянских художников, приятные глазу, красочные, изображающие тот самый тропический рай, что описан в дневниках Христофора Колумба.

На следующее утро я впервые сопровождал Фармера при обходе (потом это стало традицией). Общий порядок всегда один и тот же. Его день начинается на рассвете, в нижнем дворике рядом с амбулаторией. Ночью, в лунном свете, можно видеть очертания доброй сотни людей, спящих на земле. Утром их вдвое больше: люди всех возрастов, женщины в платьях и тюрбанах, старики в соломенных шляпах, многие в стоптанной до дыр обуви – все ждут появления врача или медсестры.

Как только Фармер в своем гаитянском наряде – черных джинсах и майке – входит в ворота, часть толпы бросается ему навстречу. Старик, которому нужны деньги на еду; женщина с письмом, которое необходимо переправить в США. Молодой человек, который показывался другому врачу, но хочет, чтобы его посмотрел Фармер, кричит ему:

– Мне столько всего надо обсудить с вами, Докте Поль!

В толпе Фармер ищет в первую очередь тех, кто нуждается в неотложной помощи. Медсестра уже нашла такую – симпатичную молодую женщину с завернутой в полотенце рукой. Медсестра зовет Фармера. Он подходит, отлепляет полотенце и смотрит на руку.

– Это гангрена, – говорит он мне. – Понюхайте.

Он дает медсестре указания, как промывать рану, и мрачно смотрит, как та уводит женщину.

– Она поранила руку две недели назад. Интересно, понимает ли она, что ей грозит. Как будто им не хватает других проблем. Даже мелкие травмы тут никто не лечит.

Обход двора обычно занимает час. Фармер уже почти закончил, когда к нему подходит невысокий пожилой мужчина, снимает соломенную шляпу и говорит по-креольски:

– Я ищу человека по имени Докте Поль.

Фармер улыбается:

– А вы знаете Докте Поля, отец?

– Нет, – говорит старик, – но мне надо найти его.

Одна из сотрудниц берет старика за руку:

– Пойдемте поищем Докте Поля.

И пока она уводит его к другому врачу, Фармер наконец покидает двор. Худощавая фигура шагает по тенистой тропе по направлению к кухне и маленькой комнате над ней, где каждое утро, до работы с больными, Фармер отправляет и получает электронную почту через спутниковый телефон.

Должен сказать, что в тот момент, когда я увидел “Занми Ласанте” в этой маленькой деревне Канжи, которая казалась мне краем света, я почувствовал прикосновение чуда. Ведь Канжи расположена в беднейшем регионе беднейшей страны Западного полушария. Я знал, что в Гаити доход на душу населения около одного доллара США в день, а на Центральном плато и того меньше. Страна потеряла большую часть своих лесов и значительную часть почвы. Медицинская статистика – самая плохая в западном мире. И вот здесь, в самом нищем, больном и голодном районе Гаити, стояла эта чудесная окруженная стеной крепость – “Занми Ласанте”. Я бы вполне поверил, если бы мне сказали, что ее доставил сюда космический корабль.

В первую же неделю в Канжи я встретил крестьянина, привезшего больного ребенка на осле за двадцать километров по обочине Шоссе № 3. Я спросил его, рад ли он, что добрался до Канжи и медицинского комплекса. Незачем было и спрашивать. Он удивился моему вопросу и просто сказал: “Wi!” В районе имелись и другие клиники и больницы, но ни одна не была хорошо оснащена, а в некоторых были просто антисанитарные условия. И везде больные должны были платить за лекарства и даже за резиновые перчатки для осмотра. Среди жителей Центрального плато мало кто мог платить за что-либо вообще. В “Занми Ласанте” с пациентов брали небольшую плату, примерно восемьдесят американских центов. На этом настаивали гаитянские коллеги Фармера. Фармер не спорил, хотя и был медицинским директором. Вместо этого – как я понял позднее, таков был его стиль – он просто перевернул правило. Восемьдесят центов причиталось с каждого пациента, кроме женщин и детей, кроме крайне бедных и тяжелобольных. Так что все должны были платить, кроме, в общем-то, всех. И принимали всех без исключения, это было правило Фармера.

Наверное, не меньше миллиона крестьян обращались в “Занми Ласанте”. На данный момент в ее сфере обслуживания жили около ста тысяч. В комплексе работали семьдесят человек медперсонала. Некоторые больные проходили огромные расстояния. Правда, как измерить расстояние в стране с разрушенными дорогами и деревнями, где проложены только пешеходные тропы? Люди шли из Порт-о-Пренса и с южного полуострова Гаити, из городков вдоль границы с Доминиканской Республикой, где говорят по-испански. Большинство же добирались с Центрального плато на стареньких перегруженных грузовиках, курсировавших по Шоссе № 3. Многие приходили пешком или приезжали на ослах. Время от времени можно было увидеть, как кровать с больным на матрасе приплывала к воротам, поддерживаемая четырьмя носильщиками по углам.

И в “Занми Ласанте” иногда случалась путаница с рецептами, иногда не было лекарства в аптеке, иногда лаборанты теряли образцы. Семь врачей работали в комплексе, среди них были и не очень компетентные. Весь персонал составляли гаитяне, а медицинское образование в Гаити в лучшем случае посредственное. Но “Занми Ласанте” построила школы и дома, санитарные станции, наладила водоснабжение на территории своего округа. Детям делали прививки, улучшили питание. Смертность детей в возрасте до года снизилась. Были запущены разные программы: по обучению женщин грамоте и по профилактике СПИДа. В округе передача ВИЧ-вируса от матери к ребенку была снижена до 4 %, что вдвое ниже, чем в США. Несколько лет назад в Гаити случилась вспышка брюшного тифа, устойчивого к обычным лекарствам. “Занми Ласанте” заказала дорогие и эффективные антибиотики, провела обеззараживание воды, и вспышка была остановлена по всему Центральному плато. По-прежнему в целом в Гаити от туберкулеза умирает больше людей, чем от других болезней, но на территории обслуживания “Занми Ласанте” с 1988 года от него не умер никто.

Деньги для “Занми Ласанте” поступали через маленькую благотворительную организацию под названием “Партнеры во имя здоровья” (Partners In Health), основанную Фармером и управляемую из Бостона. Счета по американским меркам были невелики. Фармер и его команда общественных медработников лечили больных туберкулезом по месту жительства, в их домишках. Лечение одного больного без осложнений стоило от 150 до 200 долларов.

В США такое лечение проводится в стационаре и стоит от 15 до 20 тысяч долларов.

Больница, в которой я лечусь в Массачусетсе, обслуживает 175 тысяч больных в год, ее годовой бюджет составляет 60 миллионов долларов. В 1999 году “Занми Ласанте” потратила 1,5 миллиона на лечение примерно такого же количества больных в медицинском центре и на дому. Половина этой суммы была получена в виде пожертвованных лекарств. Собственно деньги иногда поступали из грантов, но больше из частных пожертвований. Самые большие вложения были сделаны Томом Уайтом, бизнесменом из Бостона, который жертвовал миллионы и миллионы в течение нескольких лет. Фармер тоже давал деньги, но не мог точно сказать сколько.

Постепенно я узнавал детали и факты жизненного пути Фармера, и они не казались мне очень уж необычными, пока я не составил общую картину. В 1993 году фонд Макартуров дал ему один из так называемых грантов для гениев, в данном случае в размере 220 тысяч долларов. Фармер отдал всю сумму “Партнерам во имя здоровья” для создания научного подразделения под названием Институт здоровья и социальной справедливости. В Гарварде и Бригеме он зарабатывал около 125 тысяч в год, но не видел ни зарплатных чеков, ни довольно скудных гонораров и авторских отчислений за лекции и книги. Бухгалтер в головном офисе ПВИЗ обналичивала его чеки, чтобы оплачивать его счета плюс ипотеку за дом его матери. Все, что оставалось, шло в фонд. Однажды в 1999 году Фармер попытался что-то оплатить своей картой, но оказалось, что кредитный лимит уже исчерпан. Он позвонил бухгалтеру, и она сказала ему: “Радость моя, ты уникальный трудоголик-банкрот”.

Раньше, будучи холостяком, во время работы в Бостоне Фармер жил в подвале здания “Партнеров во имя здоровья”. Четыре года назад он женился на гаитянке Диди Бертран. Сначала он не видел нужды менять место проживания, но, когда в 1998 году у них родилась дочь, жена настояла на переезде. Их новым жильем стала квартира при Гарварде, в которой они, правда, появлялись нечасто. В момент описываемых мною событий Диди вместе с двухлетней дочкой находилась в Париже, где завершала собственное образование – она училась на антрополога. Друзья говорили Фармеру, что он должен проводить больше времени с семьей. “Но у меня же нет пациентов в Париже”, – отвечал он. Хотя по семье явно скучал. Когда я был у него в Гаити, он звонил своим из комнаты со спутниковым телефоном по меньшей мере раз в день. Теоретически он проводил четыре месяца в Бостоне и остальное время в Канжи, но фактически эти промежутки были разрезаны на куски постоянными разъездами по местам, где, в отличие от Парижа, пациенты у него имелись. Несколько лет назад авиакомпания American Airlines пригласила его в клуб “миллионеров” по счету налетанных миль. С тех пор он налетал уже два миллиона.

Единственное жилище, которое Фармер мог хотя бы с натяжкой назвать своим домом, – маленький домик в Канжи, прилепившийся к отвесной скале через дорогу от медицинского комплекса. Это был несколько измененный гаитянский ti kay, улучшенная копия крестьянской хижины с металлической крышей и цементным полом. Отличие заключалось в наличии ванной комнаты, хоть и без горячей воды. Заглядывая к Фармеру, я часто отмечал, что кровать выглядит так, будто к ней и не подходили. Он сказал мне, что ночью спит по четыре часа, но позже сознался: – Я не могу спать. Всегда кому-то нужна помощь. Я не могу к этому спокойно относиться.

Недосыпание, никаких инвестиций, семья далеко, даже горячей воды нет. Как-то вечером, через несколько дней после моего прибытия в Канжи, я спросил его, какое же вознаграждение он получает за свою работу в столь трудных условиях. Он ответил:

– Если вы чем-то жертвуете сознательно, а не следуя на автомате каким-то правилам, логично предположить, что вы таким образом пытаетесь смягчить некий психологический дискомфорт. Вот, например, вы решили стать врачом для людей, лишенных всякой медицинской помощи. Это можно рассматривать как самопожертвование, но можно и как способ расправиться с двойными стандартами. – Немного изменившимся голосом, не сердито, но все же довольно резко, он продолжал: – Для меня двойной стандарт – продавать свои услуги в мире, где не все могут за них платить. Ты чувствуешь его потому, что невозможно его не чувствовать. Запятая.

Вот так я впервые услышал, как Фармер употребляет слово “запятая” в конце предложения. После запятой подразумевалось еще одно слово – “сволочь”. Я понимал, что это не относилось ко мне, мне бы он так никогда не сказал, он почти всегда был очень вежлив. Эта запятая относилась к другим, к тем, кто был вполне доволен распределением благ и медицинских услуг в мире. Отсюда вытекало, конечно, что ты, его собеседник, не такой. Ведь правда?

По утрам я следовал за Фармером: сначала двор, потом электронная почта, потом его кабинет на первом этаже самого нового здания – Туберкулезного центра имени Томаса Д. Уайта. На стене висели дипломы Фармера, а также фотография его давнего друга – первого демократически избранного президента Гаити Жана-Бертрана Аристида. Президент позировал с мальчиком, которого Фармер вылечил от туберкулеза. Обстановку кабинета составляли стол для осмотра больных, негатоскоп, письменный стол и офисное кресло, которое сотрудники медцентра подарили Фармеру на Рождество. На кресле все еще болталось немного мишуры.

Фармер садится за свой стол и смотрит на меня:

– Какая перед нами задача?

Я пожимаю плечами.

Он говорит:

– Быть на месте. За дверью вечно маячат люди. Синдром маячка.

Человек тридцать – иногда я насчитывал и сорок – ждут в коридоре. Кто сидит на скамьях, кто бродит туда-сюда. Входит медсестра в белом халате и возмущенно говорит Фармеру:

– Сколько им ни твержу, чтоб сидели, не слушаются!

Фармер улыбается ей и на гаитянский манер хлопает ладонью по тыльной стороне другой руки.

– Это наш крест, – отвечает он.

Сестра с недовольным видом выходит. Фармер оборачивается ко мне:

– Нельзя слишком уж сочувствовать персоналу, иначе рискуешь забыть о сочувствии к пациентам.

А они и правда, прямо по Евангелию, нищие и увечные, хромые и слепые. Вот старик, который лечится от легочного туберкулеза и напоминает мне Рэя Чарльза. (Он слепой, но носит очки. Он сказал, что ему нужны очки, и Фармер нашел ему пару.) Вот человек помоложе, которого Фармер называет Лазарем. Несколько месяцев назад родственники принесли его на кровати. СПИД и туберкулез истощили его до веса в 35 килограммов, а сейчас он весит 70, от ТБ его вылечили, а развитие СПИДа приостановили, спасибо лекарствам. Вот здоровая с виду молодая женщина, отец которой всего месяц назад собирал деньги на ее похороны.

А вот, с другой стороны, хорошенькая девушка стонет от боли из-за приступа серповидно-клеточной анемии, случившегося во время курса лечения от устойчивого к лекарствам туберкулеза.

– Тише, деточка. Тише, миленькая, – приговаривает Фармер. Он заказывает морфий.

Пожилой мужчина с гастритом. В Гаити, по словам Фармера, пожилыми бывают и в тридцать лет, так как 25 процентов гаитян умирают до сорока.

– Это потому, что здесь голод, – говорит Фармер, осматривая пациента. – Мускулатура в порядке, но, возможно, на склоне лет ему уже трудно драться за еду или же он кому-то ее отдает.

Он заказывает для мужчины питательные смеси.

Шестнадцатилетний мальчик не может ходить – настолько он слаб. Он весит всего 25 килограммов. Фармер находит у него язву.

– Его организм привык к голоду. А мы его подкормим. – Фармер достает банку питательной смеси Ensure. – Хорошая вещь. Будем давать ему по три банки в день и накормим его на двести долларов этим Ensure. Как же я буду счастлив проигнорировать принцип экономической эффективности.

Вот крошечная пожилая женщина, спина ее согнута под прямым углом. Задолго до того как Фармер увидел ее, туберкулез разрушил ее позвоночник. Это болезнь Потта, которая легко лечится, а без лечения “выжигает” ткани. Сейчас для женщины ничего уже нельзя сделать. Она пришла попросить денег, еды и внимания. Фармер встает, когда она входит, приветствует ее, называя mami mwen – “матушка”. Он наклоняется к ней, почти опускаясь на колени, она целует его сначала в одну щеку, потом в другую и говорит:

– Сын всегда заботится о своей матери.

Фармер подвигает ей стул, но она не садится, а держится за него, положив подбородок на сиденье, и смотрит, как доктор принимает других больных.

Так же как и в Бригеме, он стремится к физическому контакту с больными. Сажает их на стул совсем рядом со своим – мне кажется, для того, чтобы беспрепятственно касаться их своими тонкими, бледными, длинными пальцами. Он называет старых женщин “матушка”, а старых мужчин – “отец”. Многие несут ему дары, например молоко в зеленой бутылке, заткнутой кукурузным початком.

– Oh, cheri! Mesi anpil, anpil! Спасибо, спасибо! – говорит Фармер. Он улыбается, глядя на бутылку на столе, и комментирует по-английски: – Некипяченое коровье молоко в грязной бутылке. Мечтаю попробовать! – Он поворачивается ко мне: – Это все так ужасно, что можно и посмеяться, хуже не будет.

Я вижу, как женщина на сносях, оттолкнув медсестру, вламывается в кабинет. У нее ВИЧ-инфекция, и она пришла пройти профилактику изониазидом, поскольку к тому же еще имеет контакт с туберкулезником. Ей нужны деньги на еду, муж у нее умер. Она повышает голос до крика, почти радостного:

– Вы тут все мои мужья!

Следующим входит молодой человек:

– Докте Поль? Я приходил сюда, когда был очень болен. Сейчас мне намного лучше. Поэтому я хотел бы сфотографироваться.

На стену рядом со своим письменным столом Фармер прилепил скотчем три листа желтой разлинованной бумаги. На каждое строчке написана задача, которую надо выполнить, и нарисован квадратик, по-креольски bwat. Я заметил, что когда он делает что-то не занесенное в список, то приписывает задачу, рисует bwat рядом и ставит галочку. Это доставляет ему необыкновенное удовольствие. Должен признаться, что и я это удовольствие разделяю, хотя и незаслуженно, когда он говорит: “Сделано немало”.

Настенный лист содержит около шестидесяти дел: организовать слайды для предстоящих докладов, достать Лазарю Библию и кусачки для ногтей, передать больному купленные для него в аэропорту Майами наручные часы, получить препараты мокроты от нескольких больных лекарственно-устойчивым ТБ и послать их в Бостон на анализ. Этот список демонстрирует то, что в Бостоне назвали бы интересной врачебной практикой. Она, определенно, очень разнообразная. Один из пунктов в списке: “консультация по колдовству”.

В одной из своих книг Фармер написал, что в сельской местности Гаити различают веру в колдовство и вуду. Вуду – это местная религия, включающая теорию и практику, но не каждый крестьянин исповедует вуду. А вот в колдовство, maji, верят почти все: и католики, и протестанты, и вудуисты. Жители Канжи убеждены, что колдовские чары, насланные врагами, – это истинная причина всяких болезней. Многие считают, что Фармер, подобно жрецам вуду, умеет бороться с колдовством.

Местный крестьянин сказал мне про Фармера: “Каждого из нас Бог наделяет даром, его дар – лечить”. Однажды на каком-то общем мероприятии бывший пациент Фармера поднялся и объявил: “Я верю, что он божество”. В Канжи также поговаривали, обычно шепотом, что “Докте Поль работает обеими руками”, подразумевая, что он использует и науку, и магию, чтобы снимать колдовские чары. Подобные восхваления и смущали, и забавляли Фармера. Он объяснял, что хотя это все довольно забавно, за этим кроется нелегкая история: – Гаитяне верят в колдовство потому, что их культура развивалась в отсутствие настоящей медицины. Конечно, они верят в колдовство, в то, что болезни насылаются на них кем-то. Иначе почему вдруг человек впадает в кому? Или, например, кто-то очень болен, и люди знают, что с такими симптомами больные умирают. А тут приходит врач, дает лекарство, и больной быстро выздоравливает. Люди задумываются, начинаются разговоры.

По мнению Фармера, гаитяне с готовностью принимают действенные лекарства. Среди его больных есть десятки жрецов вуду, некоторые из них даже выполняют функции общественных медработников, приводя к Фармеру больных из своей паствы.

По сути, колдовство – это гаитянское объяснение страданий, но обвинения в колдовстве тоже могут вызвать страдания. Вот старая женщина входит в кабинет Фармера. Это с ней будет консультация по колдовству. Недавно Фармер увидел во дворе ее сына в подавленном состоянии и спросил его, что не так. “Моя мать ненавидит меня”, – сказал он. И в самом деле, его мать считает, что он наслал болезнь, которая убила другого ее сына. Когда она усаживается рядом с Фармером, он не говорит, что колдовства не существует, но объясняет, что в данном случае колдовство ни при чем. Женщина упрямо поднимает подбородок и отворачивается, но постепенно смягчается. Однако еще месяцы и месяцы пройдут до окончательного примирения с оставшимся в живых сыном. Когда она уходит, Фармер говорит, что ему “на 86 процентов смешно”. А на 14 процентов, как я понимаю, очень грустно.

Эта женщина уверяла, что ее сын “продал” своего брата, используя креольское выражение, которое когда-то применялось к рабам. (Возможно, гаитянские суеверия отчасти родились из страхов рабовладельцев, мучимых совестью.

Как пишет антрополог Альфред Метро, очень многие гаитянские верования и колдовские обряды родом из Нормандии, Берри, Пикардии и древнего Лимузена.) Более того, обвинения в колдовстве могут происходить и от зависти, которая нередка среди бедных. У “виноватого” сына домик лучше, чем у матери. На самом деле она хотела сказать доктору, что сын не заботится о ней, поэтому он мог и наслать колдовство, чтобы убить брата. Такие предположения и обвинения возникают из-за экономического неравенства, и они довольно распространены, по словам Фармера. Они ссорят друзей и разрушают семьи.

– Когда это дошло до меня, я подумал: эх, граждане! Мало того, что вы, гаитяне, подвержены всем несчастьям, вы еще и обижаете друг друга нелепыми подозрениями.

Проведя несколько дней в Канжи с Фармером, я уже привык к его рассуждениям на эту тему. Фармер называл их “повествования о Гаити”. Но не могу сказать, что он этим злоупотреблял. Он мог и подолгу дружелюбно молчать, в целом даже предпочитал тишину. Во всяком случае, проповеди случались не чаще, чем обычные разговоры. Но я пытался проникнуть в его мир и поэтому иногда сам подталкивал его к “повествованиям о Гаити”, иногда даже откровенно провоцировал. Зато уж стоило ему завестись, как все вокруг нас становилось примером для нравоучительных выводов о страданиях гаитянской бедноты, каковые порой, в свою очередь, служили наглядным пособием для лекции о страданиях бедняков всего мира. Иногда он делал паузу, ожидая реакции собеседника, и спрашивал: “Вы меня понимаете?”

Проблема в том, что откликнуться на проповедь всей душой у меня обычно не получалось. Мне было очень жаль, что так много гаитянских детей умирает от кори (не в районе обслуживания “Занми Ласанте”), но я понимал: мое сочувствие никогда не будет достаточно глубоким, чтобы удовлетворить Фармера. И в итоге я потом какое-то время еще на него же и досадовал – так нас порой раздражают люди, которым мы оказали медвежью услугу.

Пробегали, сливаясь, дни и ночи. Фармер любил говорить своим гарвардским студентам, что хороший врач ни в коем случае не должен показывать больному, что у него тоже трудности или что он торопится: “За соблюдение таких вот простых правил вы будете вознаграждены с лихвой”. Конечно, это означало, что многие его пациенты проводили целые дни в ожидании приема, а также что он почти всегда кончал работу затемно.

Через жалюзи на окнах высоко на стене позади его письменного стола я вижу звезды, мерцающие в теплой ночи. Молодой человек с грустным лицом садится на стул рядом с Фармером и разглядывает свои ноги, обутые в потрепанные кроссовки с треснувшими подошвами. Его зовут Ти Офа. Он болен СПИДом. В Бригеме Фармер руководит обслуживанием больных СПИДом и здесь лечит Ти Офа так же, как делал бы это в Бостоне, борясь с сопутствующими инфекциями, чтобы они не превратились в хронические. В “Занми Ласанте” нет технической возможности определить вирусную нагрузку и уровень лимфоцитов CD4. Но по своему богатому опыту Фармер знает, что болезнь у Ти Офа приближается к финалу, когда вирус размножается неудержимо.

Ти Офа говорит:

– Мне стыдно.

– Любой может подхватить эту болезнь. Я уже тебе говорил, – отвечает Фармер.

Он открывает ящик стола и достает большую пластиковую бутылку. В ней лекарство – индинавир, один из новых ингибиторов протеазы, используемых для лечения СПИДа.

В настоящее время никто не лечит неимущих гаитян новыми антиретровирусными препаратами. На самом деле в отсталых странах больных СПИДом бедняков практически не лечат вовсе. Даже друзья Фармера среди местных чиновников от здравоохранения говорили ему, что лечить СПИД такими методами в Канжи – безумие, и, конечно, многие специалисты международного здравоохранения с этим согласились бы. Если оставить в стороне прочие аргументы, новые лекарства от СПИДа обойдутся “Занми Ласанте” примерно в пять тысяч долларов в год на одного больного. Тем не менее Фармер начал лечить некоторых больных по схеме тройной терапии. Несколько месяцев назад он выступил в Массачусетсе с докладом под названием “Кембридж борется со СПИДом” и сказал там: “Кембридж борется со СПИДом, но не очень энергично”.

Он тогда беспокоился, не зашел ли слишком далеко, но в результате, по его же предложению, медицинские работники, слушавшие доклад, а также люди, больные СПИДом, собрали довольно много неиспользованных лекарств, так что Фармер смог взять на лечение еще несколько пациентов в Канжи. И намерен лечить еще больше. При поддержке коллег в Массачусетсе он разрабатывает заявки на гранты, чтобы обеспечить постоянный запас лекарств в нужном объеме. Они найдут деньги, сказал он мне. “Разумеется, мы найдем деньги”.

Он вынимает и показывает Ти Офа драгоценную бутылку с лекарством. Встряхивает ее, так что таблетки внутри побрякивают. Он говорит Ти Офа, что начинает курс лечения этим лекарством и еще двумя другими прямо сейчас. Хотя ВИЧ-вирус не будет уничтожен, объясняет Фармер, но симптомы болезни исчезнут, и если все пойдет хорошо, Ти Офа проживет много лет, как будто никогда и не был инфицирован. Только он должен пообещать ни в коем случае не пропускать ни одного приема лекарства.

Ти Офа говорит, что не пропустит. Он все еще разглядывает свои кроссовки. Фармер подвигается к нему ближе:

– Ты надежду-то не теряй.

Ти Офа поднимает глаза на него:

– Да вот с вами поговорил, и уже легче. Чувствую, сегодня точно смогу заснуть. – Ему хочется с кем-то поделиться, и, похоже, он знает, что здесь его охотно выслушают. – Положение у меня тяжелое. Я все время стукаюсь головой, потому что у нас очень тесно. У нас только одна кровать, я пускаю детей спать на ней и поэтому сам сплю под кроватью. И я об этом забываю, сажусь и ударяюсь головой. Докте Поль, я не забыл, что вы для меня сделали. Когда я заболел и никто не хотел даже дотронуться до меня, вы приходили, сидели на моей кровати, положив руку мне на голову. Вы приходили к больным вечером так поздно, что жителям деревни приходилось привязывать собак. – И Ти Офа объявляет: – Я хочу принести вам курицу или поросенка.

Обычно кожа у Фармера бледная, с едва заметной россыпью веснушек. Но тут он мгновенно багровеет от шеи до лба:

– Прекрати это! Ты уже наприносил мне кучу всего.

Ти Офа улыбается:

– Этой ночью я буду спать прекрасно.

– Хорошо, дружище, – говорит Фармер.

Наступает время обхода: сначала с фонариком вниз по тропе к зданию больницы, в тускло освещенный стационар для взрослых, затем, с замиранием сердца, наверх, в Детский павильон. Кажется, там всегда найдется ребенок со вздутым животом, ручки-ножки как спички, волосы рыжеватые – все признаки квашиоркора, тяжелой дистрофии. Всего неделю назад, едва вернувшись в Канжи, Фармер не смог спасти ребенка, умиравшего от менингита, его страшной формы Purpura fulminans, когда происходит кровотечение из мелких сосудов в кожу и тело покрывается фиолетовой сыпью. Еще через несколько дней другой ребенок умер от столбняка, хотя и не в районе обслуживания “Занми Ласанте”.

Фармер задерживается около маленькой девочки в зыбке. Тоненькие ручки и тельце, вспухшее от плеврального выпота, – у нее внелегочный туберкулез. Она лежит на боку. Фармер гладит ее плечико, ласково приговаривая, почти что припевая по-английски:

– Мишеле трудно выздороветь, а мы ей хотим помочь, правда ведь? Мы ей обязательно поможем.

И опять он идет наверх горы, в туберкулезную лечебницу. Он оставляет ее напоследок, потому что, по его словам, там сейчас все выздоравливают. Больные собрались в одной палате, сидят на кроватях и смотрят футбол по телевизору, не обращая внимания на помехи на экране.

– Видали таких буржуев! Телевизор они смотрят! – радуется Фармер.

Больные смеются. Молодой человек парирует:

– Нет, Докте Поль, не буржуи. Если б мы были буржуями, у нас была бы антенна.

– Это поднимает мне настроение, – признается Фармер, когда мы выходим. – Не все так уж плохо. На семидесяти одном фронте мы проигрываем, но на одном или двух – побеждаем.

Мы идем вниз, выходим из ворот, переходим Шоссе № 3 и подходим к его дому.

Ночь на Центральном плато, в основном неэлектрифицированном, беспредельна. Орут петухи (они здесь все время орут), под теплым ветром листья шелестят на деревьях вокруг маленького патио, освещаемого от батареи. Чувствуешь себя, как на море в каюте яхты. Уютный уголок, здесь Фармер сейчас будет работать над своими докладами и заявками на гранты. Помогает ему специально для этого присланный из Бостона молодой пвизовец, выражаясь языком Фармера, то есть член организации “Партнеры во имя здоровья”.

Фармер держит на коленях огромную стопку медицинских исследований. Через какое-то время он откладывает их в сторону:

– Неохота мне, ребята.

И ведет меня осматривать его владения. Понятное дело, уважающий себя гость не посмеет отказаться.

– Вот это называется маниакальное садоводство, – говорит он и сообщает мне названия деревьев, цветов и кустарников, посаженных им здесь за все эти годы.

Я насчитываю около сорока разных видов. Под конец в слабом свете, падающем из патио, он рассматривает молодой папоротник, только что пробившийся из земли.

– Сильный, счастливый и здоровый. Такими должны становиться наши пациенты.

Слово “пациенты” звучит как гонг. Фармер возвращается корпеть над грудой клинических исследований. Через несколько минут Ти Жан, мастер на все руки, руководящий всякими ремонтными работами в “Занми Ласанте”, появляется из темноты и забирает Фармера обратно, на другую сторону Шоссе № 3.

В больнице на кровати у двери лежит и стонет девочка тринадцати лет, которую только что привезла ослиная “скорая помощь”. Два молодых местных врача, один пока еще интерн, стоят у постели, глаза опущены, губы поджаты. Фармер по-гаитянски хлопает кулаком о ладонь, приговаривая:

– Doktè-m-yo, doktè-m-yo, sa k’ap pase-n? (“Доктора, доктора, что с вами творится?)

Голос его звучит не сердито, скорее умоляюще, когда он внушает им: нельзя давать антибиотики больному менингитом, пока не сделаете пункцию спинного мозга и не узнаете, какого происхождения этот менингит и какое нужно лекарство.

Затем он делает пункцию сам, а молодые врачи держат девочку и наблюдают за его работой.

– Я очень хорошо делаю пункцию, – говорит он мне. По-видимому, так оно и есть, к тому же он левша, а левши, как мне кажется, за работой всегда выглядят более ловкими. Вены набухают на тонкой шее Фармера, когда он вводит иглу.

Девочка кричит:

– Li fe-m mal, mwen grangou!

Фармер поднимает глаза и на секунду снова “повествует о Гаити”:

– Она кричит: “Больно, есть хочу!” Немыслимо, правда? Только в Гаити ребенок может кричать, что он голоден, во время пункции спинного мозга.