Читать книгу Спас На Зле - Тёма Шумов - Страница 13

Подростком настолько же сильно, как свою мать Настя ненавидела только песни Юрия Антонова. Особенно девушку бесила та из них, что называлась ее именем. Чуть меньше ее злили особи мужского пола, и в основном из-за того, что рано или поздно каждый из ее ухажёров обязательно пробовал пропеть или продекламировать (кто на что был способен) строчки из этой песни. Когда она училась в восьмом за ней повсюду таскался мальчик из параллельного класса. Сейчас она уже с трудом вспоминала его имя. То ли Артем, то ли Андрей. Он носил ее рюкзак, провожая после занятий, подкармливал в "Макдаке". Но все их отношения закончились за один день, как только этот придурок написал на стене ее дома:

Счастлив я покоренный властью

Этих глаз васильково синих

Губы с нежностью шепчут Настя

Сердце вторит Анастасия

Будучи подростком, часто по ночам лежа в кровати она смотрела в потолок и скрипела зубами от ненависти. Ее бесило это имя, и мать, которая выбрала его для нее. Отец бы назвал ее по-другому, полагала она. В ее мечтах он был то космонавтом, то секретным шпионом, отправленным в тыл врага. Но в глубине души Настя понимала, что в лучшем случаем он даже не знает об ее существовании. В худшем – он знал, что у него есть дочь, но ему было наплевать на ее существование. И это была еще одна причина, по которой она ненавидела мать. Это была ее вина в том, что ее дочь росла не в полной семье.

Алевтина Павловна была мерзкой злобной сукой. Ее мать не общалась с родственниками, в их доме никогда не было гостей. Она сторонилась даже соседей. Сталкиваясь с ними в лифте, она демонстративно отворачивалась к стене и игнорировала все попытки установить с ней контакт. Мать никогда ничего не рассказывала Насте об ее отце. В их доме не было ни одной семейной фотографии. Лишь однажды, роясь в старом комоде, на дне ящика среди посеревших от времени носков и футболок Настя нашла, застрявшую в щели между стенками маленькую черно-белую фотографию, на которой она узнала Алевтину Павловну. На этом фото ее матери было лет шесть, она сидела на коленях у низкорослого остроносого мужчины. Серое трикотажное платье, съехавший на бок дурацкий бант. Ее рука сжимала острую металлическую лопатку, а полный ненависти взгляд смотрел точно в объектив камеры. Мужчина, отвернувшись в сторону разглядывал что-то оставшееся за пределами нижнего правого угла фотографии. Вытянутая майка болталась на тощих плечах, сетчатая бейсболка прикрывала приподнявшийся из-за залысин лоб. На его лице хорошо читались тоска и скука. Он был похож на актера провинциального театра, в тот момент, когда, закончив девятый за неделю утренник в детском саду, он узнает, что надо собираться и ехать еще на один.

Настя решила, что это был ее дед, но за ужином Алевтина Павловна, как и раньше проигнорировала все вопросы об их семье. А на следующий день фотография пропала из комода.

Лишь окончив начальную школу девочка стала подозревать насколько это не нормально. В насколько жутких и странных условиях она растёт и до чего странна и ненормальна ее мать. Смотря на своих одноклассниц и сверстниц, живущих в нормальных семьях и с нормальными родителями, она ждала момента, когда сможет покинуть кирпичные застенки родного дома, и, сменив имя и фамилию, уехать из Тиховодска подальше: за Урал, в тайгу, туда, где никто никогда не будет петь ей песни Юрия Антонова.

Теперь ей было двадцать пять, она работала в отделе сопровождения информационных систем большой производственной компании. Настя так и не поменяла ни имя, ни фамилию и не переехала за Урал, смирившись со своим именем и с песнями корифеев советской попсы, но все так же ненавидела свою мать.

Год назад за несколько недель до смерти Алевтине Павловне исполнилось шестьдесят, но выглядела она на семьдесят. Центнер лишнего веса в виде жира и холестериновых бляшек, который женщина таскала на раздувшихся от варикоза ногах давно превратил ее в хронического гипертоника и привел к первому инсульту. Через месяц после приступа Алевтину Павловну выписали из поликлиники и два санитара доставили ее домой. Настя уже несколько лет не жила с матерью, снимая квартиру в центре города, но теперь вынуждена была вернуться в трехкомнатную «хрущевку» на третьем этаже, где провела детство и юность, чтобы ухаживать за человеком, которого всегда боялась, ненавидела и считала чудовищем.

В результате инсульта у Алевтины Павловны оказалась парализована правая рука, она с трудом передвигалась и доходило до того, что мать будила дочь по ночам, чтобы та перевернула ее с боку на бок. Миниатюрная с ногой детского тридцать пятого размера Настя таскала эту жирную тушу на себе, кормила ее с ложки, обтирала губкой, чтобы во множестве складок не образовывались пролежни. И все это в свободное от работы время. В то время как подруги проводили вечера в барах и клубах, она вынуждена была ухаживать за толстой старой бабкой, которой казалось доставляло удовольствие ходить под себя и издеваться над ней.

Да, именно так – мать издевалась над ней. И в тот день для нее это стало очевидным.

Настя задержалась на работе из-за предновогоднего аврала: организация готовила к выпуску новую версию их флагманского продукта, и все носились по коридорам с выпученными глазами, а руководство беспричинно срывалось на простых исполнителях. Из-за того, что все эти авралы, как и российская зима, наступают неожиданно, она не успела договорится с приходящей сестрой-сиделкой. Когда Настя наконец дозвонилась ей на мобильный, выяснилось, что та уже выехала из города и обратно смогла бы вернуться в лучшем случае через час из-за ежедневных вечерних пробок. Звонок соседке, сморщенной высохшей старушке, которая могла бы проверить все ли нормально с матерью, тоже ничего не дал. Может из-за того, что была глуховата, может по какой-то другой причине, соседка не брала трубку.

Насте было не по себе от осознания того, что мать на два с лишним часа остается без присмотра, но поделать ничего не могла. В конце концов она убедила себя, что ничего страшного не произойдет, ведь Алевтина Павловна практически не вставала, а памперса, поменянного сиделкой перед уходом, хватит до самого утра.

Но только открыв дверь квартиры она поняла – что-то не так. В нос ударила тошнотворная вонь. Обувь в коридоре была раскидана, на ламинате оставлены отпечатки босой ноги. Ее мать лежала посреди комнаты. Ночная сорочка была задрана и измазана бледно-коричневым дерьмом. На полу вокруг себя эта ведьма несколько раз собственными испражнениями написала «СУКА». Содранный с задницы обосранный памперс лежал перед ней. Она сжимала его левой рукой как художник, стоя перед мольбертом сжимает свою палитру.

Осколки от бутылочки с ее любимыми и единственными духами "Poison", которые она купила во время своей первой зарубежной поездки в зоне беспошлинной торговли аэропорта Домодедово разбросаны вокруг. Именно запах растекшихся по полу духов смешиваясь с вонью дерьма рождал тошнотворный смрад, заполнивший квартиру.

– Боже, мама! – закричала она и встала как вкопанная, не зная, что делать в первую очередь.

Старуха приподнялась на парализованном локте и ехидно улыбнулась.

– Тебя долго не было, солнышко, – произнесла она на удивление четко выговаривая слова.

Обычно ее речь было сложно разобрать. В первое время после приступа мать вообще изъяснялась только междометиями и мычанием. Затем с течением времени в издаваемых ей звуках стали проступать согласные, и они начали складываться в слова, а слова в осмысленные предложения.

– Я подумала ты больше не любишь меня и бросила умирать в одиночестве.

– Мама! Зачем ты так говоришь!? Я просто задержалась!

Настя посмотрела на мелкие осколки, оставшиеся от пузырька с духами. На глаза навернулись слезы. Она не так много зарабатывала и не так много тратила на себя чтобы не почувствовать острый укол обиды, и в след за ним осознание, что толстое стекло бутылочки не так-то просто разбить. От падения на ламинат оно бы даже не треснуло.

Она посмотрела на стену и увидела темную подсыхающую кляксу.

– Ты бросила их в стену? – Настя обернулась к матери. – Зачем? Что я тебе такого сделала?

Алевтина Павловна, улыбаясь, продолжала разглядывать дочь.

Увидев эту улыбку, девушка вспомнила, другие точно такие же ухмылки которые непростительно позволила себе забыть. Именно с подобной гримасой невообразимой радости и удовольствия мать таскала ее за волосы в четырнадцать за то, что та задержалась на пять минут с улицы, а в пятнадцать за то, что Анастасию заметили гуляющей с мальчиками.

Ее мамаша всегда улыбалась в ПОДОБНЫЕ моменты. Злоба и издевательства над другими вот что доставляло ей невыразимое удовлетворение.

Смотря на указательный палец ее правой руки со следами подсохшего дерьма, Настя догадалась, – все это время Алевтина Павловна симулировала паралич и мышечную слабость. Она уже давно не была такой больной как в первые дни после приступа.