Читать книгу Кто такая Лора Ли. И другие рассказы - У. В. - Страница 8

Жара стояла такая страшная, что казалось, что воздух был плотным. От зноя даже было тяжело дышать. В попытках спрятаться от этой жары люди толпами заходили за городские стены в город, который напоминал скорее большой человеческий муравейник, столько было там узких проходов. Улочки то пересекались, то расходились, то упирались в тупик. А то из некоторых вдруг поднималась вверх лестница, взобравшись по которой, снова оказываешься в городе, полном разветвлённых улиц, так что даже невозможно поверить, что дороги, по которым идёшь сейчас, только что были крышами над твоей головой. Окажись в этом городе посторонний, он моментально заблудился бы в этих ходах.

Небольшой сгорбившийся почти незаметный человек, который сейчас быстро пробирался по этим улицам, был явно не посторонний. Ни на секунду не раздумывал он на очередной развилке, он точно знал дорогу, по которой шёл – и шёл по ней явно не первый раз. То поднимаясь, то снова спускаясь вниз, он быстро двигался к цели, по пути опустошая карманы зазевавшихся прохожих. Не только воровством он промышлял – кое-что покупал и перепродавал подороже, порой выполнял чьи-то поручения. Он зарабатывал как мог.

Наконец он достиг городской площади и замер. Его мало кто замечал. Не замечала его и женщина, стоявшая на другой стороне. Сейчас в разгар дня она томилась в ожидании. Клиентов в дневное время было мало. Он особенно любил этот час, потому что почти не боялся, что она внезапно уйдёт. Он часто бывал на этой площади – собственно, он настолько хорошо знал этот город, что любой свой маршрут прокладывал так, чтобы проходить здесь.

Он любил эту женщину. И ему было неважно, чем она зарабатывает на хлеб

Он любил её не потому, что она была невероятно красива, хотя большинство её клиентов слишком торопились, чтобы оценить это

Он любил её за то внутреннее сияние, которой он видел в ней. Он следил за ней изо дня в день на этой площади – как она помогает старикам, как тратит с трудом заработанные деньги, чтобы купить еды чужим детям

Он любил её и не решался сказать ей об этом

Да и какой был в этом смысл? Что он мог ей предложить? Крышу над головой, кусок хлеба? У него самого ничего этого не было.

«Когда-нибудь, – думал он про себя, – когда у меня будет дом и заработок, я обязательно, обязательно заберу её отсюда – но не сейчас!»

С этими мыслями он бросил на неё ещё один взгляд. Она всё также стояла, опустив глаза. Тёмные локоны ниспадали по плечам. Она стояла в тени, скрываясь от палящих лучей солнца.

Он взглянул на неё и направился дальше.

Выйдя за городские стены, он на секунду замер, оглядывая раскинувшийся перед ним покрытый травой склон холма, словно россыпь изумрудов, в которой то и дело проблёскивали горстки маков-рубинов, и направился вперёд. Спустился с холма, в ручье набрал воды в кувшин, который он нёс с собой, и принялся подниматься на самую вершину соседней горы. Здесь уже не попадались прохожие. В эти дни мало кто выходил из города без особой нужды – и уж особенно не поднимался на гору.

Он шёл извилистыми улицами, выбирая дорогу так, чтобы хоть иногда скрываться под сенью олив, но ни разу не смел прикоснуться губами к кувшину с водой. Прошёл мимо кладбища и, наконец, окончательно устав, добрёл до вершины, где в землю была воткнута сухая палка. Он взял свой кувшин и вылил воду на землю рядом с ней, затем снова спустился, набрал воды и поднялся наверх – трижды, как делал это каждый день. Когда, наконец, он поднялся в третий раз и снова вылил воду из кувшина, случилось чудо: из самой верхушки палки показался зелёный росток.

В этот-то день он и познакомился с учителем.

***

Учитель был мудр и добр – настолько, что хотелось остаться рядом с ним навсегда. Но это было не главное: учитель был стержнем.

Он сам был вообще-то неглупым и весьма смышлёным человеком, но в нём не было какого-то внутреннего стержня, который направил бы его разум в единое русло и позволил добиться чего-то в жизни. И этот внутренний стержень, который он изо дня в день не находил в себе, он нашёл в учителе.

Когда он впервые услышал, как учитель говорит со своими учениками, он понял, что хочет остаться. Он прекратил воровать – учитель не разрешал этого – и практически бросил торговлю. Он остался рядом с учителем, чтобы только выполнять его поручения. С этого дня его жизнь словно обрела ещё один смысл.

Хотя он не перестал так же часто заходить на площадь, чтобы увидеть женщину, с которой, он верил, он когда-то обязательно будет вместе, целые дни его были заполнены служением. Остальные ученики не очень-то его любили, но ему это было не важно. Они не любили его – но и не упрекали, хотя все до одного было уверены, что он крадёт из общей казны. Это было неправдой – он не крал, или, во всяком случае, почти, да и то чаще всего для того, чтобы помогать бедным. Он был замкнут и понур, но он служил одному человеку, а с остальными был не то, что добр – он был таким, каким велел ему учитель. Они все помогали друг другу, хотя с ним общались без особого желания. И тем не менее он ни на секунду не задумывался о том, чтобы уйти.

Ни на секунду до того дня, пока учитель не объявил, что пора двигаться дальше. Он пробыл в этом городе достаточно долго, и теперь пора было уходить.

Это прозвучало как гром среди ясно го неба. Он не мог уйти! Он не мог уйти и оставить эту женщину одну на площади. Тогда он пришёл к учителю и сказал, что ему нужно остаться.

Ему было очень тяжело. Он не представлял себе, как снова вернётся в свою жизнь, лишённую смысла, и однако он не мог, просто не мог уйти. И учитель отпустил его.

И когда он медленно пробирался сквозь город обратно, навсегда, как он думал, уходя от учителя, он снова достиг той площади, однако она была полна народа. Толпа стояла вокруг той, которую он любил. Толпа стояла и выкрикивала оскорбления в её адрес, но не оскорбления волновали его, а угрозы – угрозы толпы, требующей её казнить.

Он на секунду замер, как вкопанный, не веря своим ушам, и через секунду бросился бежать обратно через весь город. Он подбежал к учителю и, опустив обычное приветствие, закричал: «Ты должен её спасти!»

– Спаси её, – сказал он, – спаси её, и уйду с тобой, и не будет у тебя ученика вернее меня. Пусть лучше я уйду и буду вдали он неё живой, чем останусь рядом с ней мёртвой.

И учитель пошёл с ним сквозь узкие улочки, пробираясь через толпу горожан, спешивших куда-то, как будто ничего не происходило. Он дошёл до площади и увидел толпу, поругивающую эту женщину. И случилось чудо. Учитель заговорил с ними, он говорил спокойно, и люди перестали выкрикивать оскорбления, смиренно опустили головы и разошлись.

И тогда он пошёл за учителем

Но учитель был не просто добр к нему – он не только спас её, он сделал больше. Он позвал её за собой. И она пошла – не в благодарность за то, что он спас её жизнь, но потому же, почему и он сам пошёл за учителем. Учитель сделал это для него, и теперь он ещё больше полюбил учителя.

Он так и не сказал ей о своей любви. Напротив, теперь он старался держаться ещё более отстранённо. Он боялся, что она узнает, что это он просил за неё, узнает, что это он спас ей жизнь. Он этого не хотел – он хотел, чтобы она полюбила его таким, какой он был, и потому выжидал момент, когда это происшествие достаточно забудется, чтобы заговорить с ней.

Остальные ученики тоже смотрели на неё искоса – скорее всего просто потому, что она была женщина. Она же был радушна и добра ко всем без исключения. В равной степени помогала она каждому. И готовила, и убирала, не делая между ними выбор.

Теперь он ещё больше полюбил её. Он был ближе к ней и мог рассмотреть её мягкую улыбку. Он видел её кротость и доброту. Он мог часами смотреть на её руки или наблюдать за тем, как ветер тревожит её волосы. Поскольку другие не любили его, то и не отвлекали, когда он сидел один и наблюдал за ней.

Они шли всё дальше, пока не пришли в другой город, где один из горожан пустил их в свой дом. Впервые за много дней ужинали они за столом, а не в поле. Она приготовила им еду. Все ученики сели за столом вокруг учителя, и он сам сел рядом с учителем и был совершенно счастлив, видя её так близко от себя – и видя учителя.

Вечер шёл, и вдруг невероятное подозрение закралось в его голову. Он глядел на неё и видел, как она, до сих пор одинаково добрая ко всем, оказывает учителю особые знаки внимания.

Что за глупости, подумал он. Конечно, она стремиться угодить учителю – все мы здесь для того, чтобы служить ему. Но мысль всё не шла у него из головы, и дело было не в том, что она склонялась к учителю чаще, чем к другим. Дело было в том, что она делала это иначе. Нет, не сестринская любовь светилась в её глазах! И накладывая учителю пищу, и наливая вино, она старалась как бы ненароком задеть его рукой и пододвигалась в нему ближе.

В нём затаился ужас. Как мог он сам привести её сюда! Почему раньше не сказал ей о своих чувствах, почему не поговорил с ней, почему не сделал её своей? С нетерпением ждал он окончания этого ужина, который поначалу приносил ему столько радости. Наконец-то решился он подойти к ней и всё рассказать! Но как, как мог он подойти с пустыми руками? И тогда он решил, едва закончится ужин, бежать в город, чтобы купить ей что-то такое, что не стыдно будет подарить.

Но едва голоса смолкли и все поднялись из-за стола, он увидел ещё кое-что, что-то, что ужаснуло его ещё сильнее. Словно ножом резануло его по глазам. Он увидел, как она прощается с учителем, склонившись перед ним и касаясь его руки, но видел он, и как учитель наклоняется к её лбу для поцелуя – совсем не так, как он делал это раньше.

Может быть, глаза обманывают его? Но нет! Он видел, как учитель прикасается к ней, и как она поднимает глаза и смотрит в глаза учителю, и как улыбается с какой-то хитринкой. Как опускает глаза и смотрит вниз и снова, как будто исподлобья, поднимает взгляд вверх.

И как учитель улыбается ей – не той открытой и радушной улыбкой, которой улыбается всем ученикам, а тоже как будто немного сощурив глаза.

Он в ужасе отвернулся. Он не мог более этого видеть! Он выскочил из дома, оттолкнув самого учителя и не заметив этого, и бросился в город. Сейчас же, сейчас же купить подарок и бежать к ней! Сейчас же положить конец этому!

Он добежал до городской площади, когда сумерки уже совсем спускались на город, и торговцы закрывали свои лавки. Опустошал свой прилавок и ювелир.

– Постой! – крикнул он ювелиру. – Дай взглянуть на твои товары!

Но ювелир, коротко обернувшись, только сказал ему: «Прочь, бродяга!» – и продолжил собираться.

Глаза у него блестели ярче, чем камни в руках ювелира. Он не слышал оскорблений в свой адрес и всё бегал глазами по украшениям, не в силах найти то, что было бы достойно той, которую он любил. Наконец взгляд его остановился на одном ожерелье.

– Скажи, торговец, какова его цена? – спросил он, но тот только повторил:

– Пошёл прочь, бродяга, тебе никогда не купить его.

– Сколько? – повторил он.

Тут ювелир пришёл в ярость и оттолкнул его с такой силой, что он упал в самую грязь. Не пытаясь подняться, он ещё раз спросил:

– Сколько?

– Тебе придётся продать свою душу, чтобы купить его! – усмехнулся ювелир.

– Сколько? – повторил он снова голосом, он волнения переходящим в шёпот.

Ювелир замер и, едва повернув голову, ответил:

– Тридцать. Это лучшее моё ожерелье. Оно стоит тридцать серебряных монет.

Тогда он встал из грязи, отёр лицо ладонью и сделал несколько шагов вперёд, приблизившись к ювелиру вплотную. Он поднял на него глаза и посмотрел таким взглядом, что ювелир отшатнулся.

– Отложи свой товар, торговец, – сказал он. – Я вернусь за ним завтра.