Читать книгу Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит - Страница 15

Новое чувство хозяина было так сильно, что Шон порой даже на Гаррика злился. Впрочем, это всегда у него длилось недолго. Шон по натуре был отходчив, и гнев, и ненависть вспыхивали быстро, но скоро прогорали, наподобие сухой травы: горит она жарко, но скоро гаснет, и в пепле не остается горячих угольков.

Когда это случилось, Уайт был в отъезде. Уже три года подряд Уайта Кортни выдвигали кандидатом на должность председателя Ассоциации производителей говядины, и каждый раз он отзывал свою кандидатуру. Ничто человеческое не было ему чуждо, – конечно, он понимал престижность этого кресла и был бы не прочь занять его. Но при этом он прекрасно отдавал себе отчет, что частые отлучки неблагоприятно скажутся на состоянии хозяйства.

Когда произошли очередные ежегодные выборы, Шон и Гаррик работали уже два года.

Вечером, накануне отъезда в Питермарицбург на собрание, у Уайта состоялся разговор с Адой.

– Ты знаешь, – сказал он, стоя перед зеркалом и подравнивая ножницами бороду, – на той неделе я получил письмо от Бернарда. Они там настаивают, чтобы я принял эту должность.

– И правильно делают, – отозвалась Ада. – Соглашайся, лучшего председателя им не найти.

Подстригая бакенбарды, Уайт сосредоточенно хмурился. Ада столь безоговорочно верила в его способности, что он и сам почти не сомневался в своих силах. И теперь, разглядывая свое лицо в зеркале, он раздумывал, насколько его успехи обязаны поддержке этой женщины.

– Ты справишься, Уайт.

В этой простой фразе не было ни тени вызова или сомнений, только спокойная констатация факта. Она так считала, и он ей верил.

Уайт положил ножницы на комод и повернулся к жене. Она сидела на кровати в ночной рубашке, скрестив ноги, и волосы густой массой падали ей на плечи.

– Я думаю, Шон сможет приглядеть за делами на ферме, – сказала Ада. И быстро добавила: – Ну и Гаррик, конечно.

– Да, Шон схватывает все просто на лету, – согласился Уайт.

– Так ты примешь должность?

Уайт колебался недолго.

– Да, – наконец кивнул он, и Ада заулыбалась:

– Ну, иди ко мне. – Она протянула к нему руки.

Шон отвез Уайта с Адой в Ледибург, на железнодорожную станцию. В последнюю минуту Уайт настоял, чтобы она ехала с ним. Ему очень хотелось, чтобы супруга была рядом и разделила его успех.

Шон отнес их багаж в вагон и подождал, пока они побеседуют в небольшой компании скотопромышленников, – те тоже ехали на это собрание. Раздался свисток паровоза, и путешественники рассыпались по своим купе. Ада поцеловала Шона и поднялась к себе.

Уайт ненадолго задержался на платформе:

– Шон, если понадобится помощь, обратись к мистеру Эразму из Лайон-Коп. Я вернусь в четверг.

– Помощь не понадобится, папа.

Уайт сжал губы.

– Ты что, возомнил себя Господом Богом? Только Он никогда не нуждается в помощи! – прикрикнул он. – Не будь дураком, черт бы тебя побрал… будут неприятности, обратись к Эразму.

Уайт полез вслед за Адой в свое купе. Поезд дернулся и, постепенно набирая скорость, двинулся в сторону нагорья. Шон некоторое время следил за уходящим составом, а когда поезд уже стал совсем крохотным, юноша направился к коляске. Он остался хозяином Теунис-Крааля, и ему нравилось осознавать это.

Небольшая толпа на платформе уже рассеивалась, и тут Шон увидел Анну.

– Здравствуй, Шон, – сказала она.

Она стояла босая, в зеленом, выцветшем от стирки шерстяном платье, и, разглядывая его лицо, улыбалась, обнажая маленькие белые зубки.

– Здравствуй, Анна.

– А что же ты не поехал в Питермарицбург?

– Кто-то должен приглядывать за фермой.

– О-о-о!

Они замолчали, чувствуя себя неуютно в окружении стольких людей. Шон кашлянул и почесал нос.

– Анна! Пора домой ехать! – позвал ее один из братьев, стоящих возле кассы, и Анна наклонилась к Шону.

– Встретимся в воскресенье? – прошептала она.

– Если смогу, приду. Но не уверен, на ферме много работы.

– Пожалуйста, Шон, постарайся. – Лицо ее было серьезно. – Я буду ждать, возьму что-нибудь поесть и буду ждать целый день. Прошу тебя, приходи, хоть ненадолго.

– Хорошо, приду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Она облегченно вздохнула и снова улыбнулась:

– Буду ждать на дорожке над водопадом.

Она повернулась и побежала к своим, а Шон сел в коляску и уже скоро прибыл в Теунис-Крааль.

Гаррик лежал на кровати и читал.

– А я-то думал, что папа велел тебе клеймить коров, которых мы купили в среду, – сказал Шон.

Гаррик положил книгу и сел.

– Я сказал Заме подержать их в краале, пока ты не вернешься.

– Ведь папа приказал заниматься этим тебе. Разве можно держать их там весь день без еды и питья?

– Терпеть не могу клеймить скот, – пробормотал Гаррик. – Терпеть не могу… когда прижигаешь, они так жалобно мычат… ненавижу запах жженых волос и кожи, у меня от этого голова болит.

– Но кто-то же должен этим заниматься. Я не могу, мне надо ехать, готовить новый травильный раствор, бассейны уже почти пустые. – Шон уже начинал терять терпение. – Черт возьми, Гаррик, почему ты всегда такой беспомощный?

– А что я могу поделать? Что я могу поделать, если у меня одна нога?

Упоминание о ноге попало в цель – раздражение Шона сразу улетучилось.

– Ну ладно, прости. – Шон улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. – Давай сделаем так. Клеймением я займусь сам, а ты подготовь бассейны. Возьми в помощь пару парней с конюшни, пусть погрузят бочки с раствором на тележку. Держи ключи от кладовой.

Он бросил на кровать рядом с Гарриком связку ключей:

– Ты должен закончить до темноты.

Уже у двери Шон обернулся:

– Гаррик, не забудь, надо заполнить все шесть бассейнов, а не только те, что возле здания.

Гаррик погрузил шесть бочонков раствора на двухколесную тележку и отправился вниз по склону.

Вернулся он задолго до темноты. Штаны его были покрыты темными пятнами от смолистого раствора, который затек и в единственный сапог. Когда он из кухни вышел в коридор, из кабинета послышался голос Шона:

– Эй, Гаррик, ну как, закончил?

Гаррик вздрогнул. Кабинет отца для них являлся местом священным – действительно святая святых Теунис-Крааля. Даже Ада стучала, прежде чем туда войти, а уж близнецы попадали туда только затем, чтобы получить наказание. Гаррик заковылял по коридору и открыл дверь.

Шон сидел в крутящемся кресле, водрузив на стол сапоги и аккуратно при этом скрестив ноги.

– Папа убьет тебя, если узнает, – сказал Гаррик дрожащим голосом.

– Не узнает, он в Питермарицбурге.

Гаррик оглядел кабинет, не решаясь войти. Он впервые по-настоящему видел эту комнату. Во время прежних визитов он думал только о предстоящем наказании и ничего вокруг не замечал. Единственная вещь в этой комнате, которую он изучил хорошо, – сиденье большого, мягкого кожаного кресла, на ручку которого он нагибался, подставляя заднее место плетке.

А теперь он рассматривал комнату. Стены до самого потолка были забраны панелями из темно-желтого полированного дерева. Потолок украшала изящная лепнина в виде дубовых листьев. По центру на медной цепи свисала единственная лампа. В камин из коричневого тесаного камня, где уже лежали поленья, поджидая горящей спички, можно было спокойно войти не нагибаясь.

На полке возле камина хранились трубки и табак в табакерке. Вдоль стены – стойка с ружьями и книжный шкаф с книгами в темно-бордовых и зеленых кожаных переплетах: энциклопедии, словари, книги о путешествиях, о сельском хозяйстве… и ни одной художественной книжки. На стене, прямо напротив стола, висела картина – выполненный маслом портрет Ады: художнику удалось поймать выражение безмятежности на ее лице; облаченная в белое платье, она держала в руке шляпу. А над камином, доминируя над всей обстановкой комнаты, располагалась великолепная коллекция рогов черного буйвола с их рельефными зазубринами и с широким размахом между концами. На ковриках из леопардовых шкур виднелись клочки псины.

В этом пространстве обитал мужчина. Присутствие этого мужчины чувствовалось во всем, в кабинете даже пахло Уайтом. Кабинет так же несомненно принадлежал ему, как и висящие на двери твидовое пальто и широкополая фетровая шляпа с двойной тульей.

Шкафчик рядом с сидящим Шоном был открыт, на верхней полке стояла бутылка бренди. Шон держал в руке бокал.

– Ты пьешь папино бренди? – с изумленным осуждением в голосе спросил Гаррик.

– А что, неплохое бренди, кстати.

Шон поднял бокал и посмотрел содержимое на свет. Потом осторожно отхлебнул, подержал напиток во рту, не торопясь пропускать его через горло. Гаррик смотрел на него с ужасом, смешанным с восхищением, а Шон не моргнув глазом проглотил напиток.

– Хочешь попробовать?

Гаррик покачал головой. Пары бренди поднялись к носу Шона, и глаза его заслезились.

– Папа тебя убьет! – снова сказал Гаррик.

– Сядь! – приказал Шон слегка подсевшим от бренди голосом. – Пока папа в отъезде, я хочу составить план наших действий.

Гаррик двинулся было к креслу, но по пути передумал – слишком болезненны были воспоминания. Вместо этого он присел на краешек дивана.

– Во-первых, – Шон оттопырил один палец, – обработаем раствором весь скот на ближнем участке. Я уже распорядился, и Зама с утра начнет его перегонять… надеюсь, ты наполнил все бассейны?

Гаррик кивнул, и Шон продолжал:

– В субботу, – он оттопырил второй палец, – на верхушке откоса подожжем траву, сделаем противопожарную полосу. Трава там чертовски сухая. Возьмешь нескольких человек, и начнете от водопада, а я с другого конца, возле Фредериковой лощины. В воскресенье…

Стоп. Шон вспомнил и замолчал. В воскресенье у него свидание с Анной.

– В воскресенье я хочу сходить в церковь, – быстро сказал Гаррик.

– Отлично, – согласился Шон. – Сходишь в церковь.

– А ты пойдешь?

– Нет, – ответил Шон.

Гаррик опустил голову, рассматривая леопардовые шкуры на полу, – он и не думал переубеждать Шона, ведь на службу в церковь придет Анна. А после службы – если, конечно, там не будет Шона – он мог бы на коляске подвезти Анну домой. Он так размечтался, что уже не слушал, о чем говорит ему брат.

Утром, когда Шон добрался до первого бассейна с раствором, уже совсем рассвело. Он гнал перед собой небольшую группу отбившихся от стада животных. Пройдя сквозь деревья по высокой, достающей до стремени траве, они вышли на широкое пространство утоптанной вокруг бассейна земли. Гаррик к тому моменту начал прогонять животных через бассейн, и уже около десяти буйволов топталось в дальнем загоне для осушки, мокрых и несчастных, с потемневшей от раствора шкурой.

Шон пропустил свое стадо через входные ворота загона и подогнал к плотно сбившимся в кучу животным, которые уже находились там. Чтобы никто не смог удрать, Н’дути закрыл ворота на засов.

– Вижу тебя, нкози.

– Вижу тебя, Н’дути. Сегодня много работы!

– Много, – согласился Н’дути. – Работы всегда много.

Шон проехал вокруг площадки и, привязав лошадь под деревом, направился к баку. Гаррик стоял возле парапетного ограждения, прислонившись к колонне, подпирающей крышу.

– Здравствуй, Гаррик, как дела?

– Прекрасно.

Шон встал рядом с Гарриком и облокотился о парапет. Бассейн имел двадцать футов длины и восемь ширины, уровень раствора был ниже уровня земли. Резервуар окружала низкая стенка, сверху его закрывала соломенная крыша, чтобы в случае дождя концентрация дезинфицирующего раствора не стала ниже.

Подпаски по одному подводили животных к краю бассейна, но сразу заходить те не решались.

– Э’уапи! Э’уапи! – кричали подпаски, и напиравшие сзади животные заставляли передних прыгать.

Если животное упрямилось, Зама перегибался через ограду крааля, хватал за хвост и кусал его.

Каждая скотина прыгала, высоко задирая нос и подбирая передние ноги, и полностью погружалась в черный, как нефть, раствор. Потом снова появлялась на поверхности и, обезумев от страха, плыла вдоль бассейна, пока копыта не касались постепенно поднимающегося на другом конце дна. Там она могла кое-как вскарабкаться на твердую землю и отправиться в загон для просушки.

– Давай-давай, Зама, подгоняй! – крикнул Шон.

Зама улыбнулся и вонзил большие белые зубы в хвост очередного нерешительного буйвола.

Крупный и тяжелый буйвол прыгнул, и от сильного всплеска на щеку Шона упала капля жидкости. Но Шон сначала не обратил внимания, продолжая наблюдать за процессом.

– Если на торгах не получим за них настоящую цену, значит покупатель ничего не смыслит в доброй скотине, – сказал он.

– Да, скотинка у нас нормальная, – согласился Гаррик.

– Нормальная? Ты посмотри, какие упитанные, во всем районе таких не сыщешь!

Он хотел продолжить тему, но вдруг почувствовал, что капля, упавшая ему на щеку, подозрительно сильно жжется. Он вытер ее пальцем и поднес к носу: от запаха защипало в ноздрях. Секунду он тупо смотрел на палец; место на щеке, где была капля, горело, как от ожога.

Он быстро осмотрелся. Животные в сушильном загоне беспокойно мельтешили, а одного быка даже шатнуло в сторону, и он врезался в ограду.

– Зама! – заорал Шон, и зулус поднял голову. – Стой! Останавливай! Ради бога, не пускай больше ни одного!

На самом краю бассейна уже стоял еще один бык. Шон сорвал с головы шляпу и, вскочив на стенку, принялся хлестать ею быка по морде, пытаясь отогнать его, но тот все-таки прыгнул. Шон ухватился за ограду и встал в проходе, ведущем в бассейн.

– Останавливай! – кричал он. – Ставь перегородки, не пускай больше ни одного! – Он расставил руки, ухватился за оба конца изгороди, отбиваясь ногами от напирающих животных. – Гарри, черт бы тебя побрал, ставь перегородки! – кричал он.

А быки все напирали – перед ним росла стена рогатых голов. Подталкиваемые сзади и сдерживаемые Шоном, они начали паниковать. Один из них попытался перепрыгнуть через ограждение. Мотая головой, он снизу вверх задел рогами грудь Шона, подцепил и порвал на нем рубаху.

Шон почувствовал, что позади уже устанавливают деревянные брусья, преграждающие вход в бассейн. Пальцы Замы вцепились в его руку, и зулус потащил его прочь из опасного места, где беспорядочно мелькали острые рога и тяжелые копыта. Двое подпасков помогли ему перебраться через ограждение.

– Пошли, – едва коснувшись ногами земли, приказал он и бросился к лошади.

– Нкози, у тебя кровь.

Действительно, рубашка Шона была в кровавых пятнах, но боли он не ощущал.

Быки, уже прошедшие резервуар, страдали ужасно. Они метались по загону и жалобно ревели. Один из них упал, потом снова вскочил – его ноги так сильно дрожали, что он едва стоял.

– К реке! – закричал Шон. – Гоните их к реке! Надо смыть эту дрянь. Зама, открывай ворота!

До Бабун-Стрёма было не меньше мили. Один из быков сдох еще до того, как удалось выгнать их из крааля, и еще десять не успели добежать до реки. Они умирали в судорогах, сотрясаясь и закатывая глаза.

Остальных Шон загнал в реку. Как только животные оказались в чистой воде, поток стал смывать раствор, уходящий от них темно-коричневым облаком.

– Стой здесь, Зама. Не давай им выходить из воды.

Шон верхом на лошади переплыл на ту сторону и загнал обратно в реку быков, пытавшихся вскарабкаться на крутой берег.

– Нкози, смотри, один тонет! – закричал Н’дути.

Шон обернулся. На мелководье в судорогах дергался молодой бык. Голова его скрылась под водой, ноги молотили по воде.

Шон слез с лошади и по воде побрел к нему. Вода здесь доходила ему до груди. Он подхватил быка за голову и, стараясь держать ее над водой, потащил животное к берегу.

– Н’дути, помоги! – крикнул он, и зулус бросился в реку.

Но задача оказалась безнадежной. Бык то и дело погружался в воду и утягивал за собой людей. Когда они вытащили его на берег, бык уже был мертвым.

Шон шлепнулся рядом с тушей прямо в грязь. Он вконец вымотался, дышать было больно – в легкие попало много воды.

– Зама, выводи их из реки, – устало проговорил он.

Выжившие стояли на мелководье или плавали бесцельными кругами.

– Сколько всего? – спросил Шон. – Сколько погибло?

– Еще двое, пока вы были в воде. Всего тринадцать, нкози.

– Где моя лошадь?

– Убежала, я ее отпустил. Вернется домой.

Шон кивнул:

– Отведи их в загон для больных. Несколько дней за ними надо понаблюдать.

Шон встал и зашагал обратно к бассейну. Гаррик исчез, и основное стадо все еще оставалось в краале. Шон открыл ворота и отпустил животных на волю. Теперь ему стало лучше, силы возвращались, а вместе с ними пробуждались злость и ненависть. Он двинулся по дороге к усадьбе. Сапоги при ходьбе хлюпали, и с каждым шагом злость на брата разгоралась все сильнее. Это Гаррик смешивал раствор. Это он – причина гибели животных. Шон готов был убить его за это.

Поднимаясь по склону к дому, он увидел во дворе Гаррика. Гаррик тоже его заметил и быстро скрылся на кухне. Шон побежал за ним. Он ворвался на кухню, чуть не сбив с ног одного из слуг.

– Гаррик! – орал он на весь дом. – Где ты, черт бы тебя побрал?!

Он обыскал весь дом, сначала торопливо, потом более тщательно. Гаррик как сквозь землю провалился, но окно в их спальне было открыто, и на подоконнике остался пыльный след сапога. Гаррик удрал через окно.

– Проклятый трус! – прокричал Шон и тоже вылез в окно следом за ним. Секунду постоял, сжимая кулаки и вертя головой по сторонам. – Все равно найду! – крикнул он снова. – От меня не спрячешься!

Он двинулся через двор к стойлам и на полпути увидел закрытую дверь в маслобойню. Попробовал открыть, но она оказалась заперта изнутри. Шон отошел, разбежался и врезался в нее плечом – запор не выдержал, и дверь распахнулась. Шон бегом пересек помещение – он увидел, что Гаррик пытается удрать через окошко, но оно было слишком высоко и вдобавок маленькое. Шон ухватил его за штаны и стащил вниз.

– Что ты сделал с раствором, придурок? Что ты с ним сделал?! – заорал он прямо в лицо Гаррику.

– Я не хотел! Откуда я знал, что это опасно для жизни?

– Рассказывай, что ты делал и как!

Шон схватил его за воротник и потащил к двери.

– Я ничего такого не сделал! Честное слово, я не знал!

– Я из тебя выбью всю правду!

– Прошу тебя, Шон! Я же не знал!

Левой рукой Шон прижал Гаррика к дверному проему, правую сжал в кулак и занес над братом.

– Не надо, Шон. Прошу тебя, не надо.

Неожиданно злость покинула Шона, и он опустил руки.

– Ладно уж… Рассказывай, как это все получилось, – холодно проговорил он.

Злость прошла, но ненависть осталась.

– Я очень устал, было уже поздно, и нога сильно разболелась, – прошептал Гаррик, – а оставалось еще четыре бассейна, и я подумал, что ты обязательно проверишь, все ли бочонки пустые, и было уже так поздно… и…

– И что?

– Ну вот, я взял и вылил все в один бассейн… но я же не знал, что это для них смертельно, правда не знал…

Шон молча повернулся и медленно пошел к дому. Гаррик ковылял позади.

– Ты прости меня, Шон, я правда не хотел. Я же не знал…

Шон вошел на кухню и захлопнул дверь перед лицом брата. Прошел в кабинет Уайта. Снял с полки тяжелую тетрадь учета скота в кожаной обложке и положил на стол. Открыл, взял ручку, макнул в чернила. Секунду смотрел в тетрадь, потом в колонке «умершие» поставил цифру 13, а рядом два слова: «отравлены раствором». Он так сильно нажимал на перо, что оно прорезало бумагу насквозь.

Понадобился остаток дня и весь следующий, чтобы Шон с подпасками вычерпал бассейн, заполнил его чистой водой и влил новый раствор. Гаррика он видел только за обедом и ужином, но не сказал ему ни слова.

А следующий день был воскресенье. Гаррик отправился в город пораньше, служба в церкви начиналась в восемь утра. Как только он уехал, стал готовиться и Шон. Близко наклоняясь к зеркалу и аккуратно орудуя бритвой, он привел в порядок бакенбарды, а остальное чисто выбрил, и лицо стало гладким и посвежевшим. Потом прошел в спальню хозяина дома и вылил на голову добрую порцию отцовского бриллиантина, не забыв затем старательно завернуть пробку и поставить бутылку точно на то же место. Тщательно смазал бриллиантином волосы, с удовольствием вдыхая его запах. Зачесал их на лоб и, разделив пробором надвое, отполировал до блеска щеткой Уайта с серебряной ручкой. Потом оделся: чистая белая рубашка, всего один раз надеванные штаны, сапожки, которые блестели не хуже прически, завершили его приготовления к свиданию.

Часы на камине гостиной сообщили, что у Шона еще куча времени. А точнее, целых два часа. Сейчас восемь, служба в церкви закончится не раньше девяти, и Анне понадобится не меньше часа, чтобы дождаться, когда можно удрать от присмотра родственников и добежать до назначенного места у водопада.

Он сел и принялся ждать. Полистал последний номер «Отечественного фермера». Он уже три раза вдоль и поперек перечитал этот журнал, который пришел месяц назад, но теперь даже превосходная статья «Желудочные паразиты у крупного рогатого скота и овец» не доставила ему удовольствия. Мысли Шона блуждали, он думал, как сегодня сложится день, и ощущал знакомое шевеление в штанах. Потом переоделся: штаны показались слишком тесными. Воображение его иссякло: Шон был деятелем, а не мыслителем. Наведавшись на кухню, он попросил у Джозефа чашку кофе. Покончив с кофе, посмотрел на часы. Оставалось еще полчаса.

– Да и черт с ним, – сам себе сказал Шон и кликнул, чтобы подавали лошадь.

Предоставив лошади самой выбирать дорогу, он наискосок преодолел склон. Спешившись наверху, дал ей отдохнуть.

Видимость сегодня была прекрасная: далеко на равнине хорошо просматривалась темно-зеленая лента Тугелы, в Ледибурге можно было сосчитать крыши домов, среди которых торчал крытый медью шпиль церкви, сверкавший на солнце, как сигнальный огонь.

Шон снова сел на лошадь и тихонько поехал по краю плато до самого Бабун-Стрёма, туда, где водопад. Повернул вверх по течению речки и пересек ее на мелководье, задрав ноги на седло, чтобы не замочить сапоги. Возле заводей расседлал и стреножил лошадь, после чего отправился по тропинке, ведущей к опушке густого леса, растущего вокруг водопада.

В лесу царила влажная прохлада. С древесных стволов свисал мох, листья и вьющиеся растения полностью закрывали небо.

В низком подлеске подала голос птичка ткачик, которую еще называют «бутылка». Буль-буль-буль – заговорила она. Действительно, словно вода полилась из бутылки; голосок ее почти тонул в непрерывном шуме водопада.

Возле дорожки Шон постелил на камень носовой платок, сел и стал ждать. Не прошло и пяти минут, как его охватило нетерпеливое беспокойство, а через полчаса он уже раздраженно ворчал вслух:

– Так… Считаю до пятисот. Не придет – больше ждать не собираюсь.

Он стал считать. Досчитав до положенной цифры, остановился и тревожно вгляделся в даль, где терялась тропинка. Анны не было видно.

– Что, мне весь день тут торчать, что ли… ждешь ее, ждешь… Все, хватит, – решительно объявил он и не сдвинулся с места.

Тут на глаза ему попалась толстая желтая гусеница, она ползла по стволу дерева ниже по склону. Он подобрал камешек, прицелился и швырнул. Камешек отскочил в дюйме перед гусеницей.

– Надо же, чуть не попал, – подбодрил себя Шон и наклонился еще за одним камешком.

Через какое-то время камешки рядом кончились, а гусеница все так же неторопливо поднималась по бревну. Пришлось отправляться на поиски новых боеприпасов. Он вернулся с полными горстями камней и снова занял позицию. Ссыпал гальки у себя между ступнями и продолжил бомбардировку, перед каждым броском старательно прищуривая глаз. Наконец камешек попал точно в цель: гусеница лопнула, и зеленая жидкость брызнула во все стороны. У Шона почему-то возникло чувство, будто его одурачили. Он поднял голову, ища следующую мишень, и вдруг обнаружил, что перед ним стоит Анна.

– Здравствуй, Шон, – сказала она.

На ней было розовое платье. В одной руке она держала туфельки, в другой – небольшую корзинку.

– А я принесла кое-что перекусить.

– А чего так долго? – спросил Шон, встал и вытер руки о штаны. – Я уже думал, не придешь.

– Извини, все пошло не так, как я рассчитывала.

Возникла неловкая пауза, Анна слегка покраснела. Потом повернулась и двинулась по тропинке:

– Бежим! Спорим, не догонишь?

Не успел Шон схватить ее, как, подняв юбки до колен, она припустила босиком вверх и пропала в сиянии солнечных лучей. Он все-таки догнал ее, обнял обеими руками сзади, и оба повалились в траву возле тропинки. Так и лежали обнявшись, тяжело дышали и смеялись.

– Служба в церкви тянулась так долго, я думала, никогда не кончится, – сказала Анна, – а потом…

Закончить она не успела: Шон закрыл ей рот своими губами, и она тотчас закинула руки ему за шею. Они целовались неистово, постепенно распаляя желание. Тесно прижавшись к нему, Анна уже начинала постанывать и двигать бедрами. Шон оторвался от ее губ, поцеловал в щеку, потом в шею.

– О Шон, как долго мы с тобой не виделись… целую неделю…

– Да.

– Я так по тебе скучала… каждый день думала только о тебе.

Шон не отзывался, вплотную изучая губами ее шею.

– А ты скучал по мне, а, Шон?

– Мм… – промычал Шон, дотянулся губами до мочки ее уха и прихватил ее зубами.

– А когда ты работал, вспоминал обо мне?

– Мм…

– Ответь как следует… ну скажи, словами скажи.

– Я скучал по тебе, Анна, я думал о тебе каждую минуту, – соврал Шон и поцеловал ее в губы.

Она прильнула к нему, и рука Шона сама потянулась вниз, к ее колену, и снова вверх – уже под одеждой. Анна схватила его за руку и отвела ее в сторону:

– Нет, Шон, ты просто целуй меня.

Шон подождал, пока ее пальцы ослабнут, и попробовал снова, но на этот раз она отпрянула от него и села.

– Иногда мне кажется, что ты только этого от меня и хочешь.

Шон ощутил прилив раздражения, но ему хватило ума подавить его.

– Неправда, Анна. Просто я тебя давно не видел и очень соскучился.

Она сразу смягчилась, протянула руку и тронула его щеку:

– Ну прости меня, Шон. Я, вообще-то, не против, просто… ох, я и сама не знаю.

Она встала на коленки и взяла корзинку:

– Вставай, пошли к заводям.

У них там было свое особенное местечко – окруженное тростником, закрытое от солнца кроной растущего на берегу большого дерева. Шон расстелил одеяло на чистейшем белоснежном песке, и они уселись рядом. До них доносилось журчание невидимой речки, протекающей совсем рядом; слышалось шуршание тростника, кивающего пушистыми головками в ответ каждому дуновению легкого ветерка.

– …Ну никак не могла от него избавиться, – щебетала Анна, стоя на коленях и доставая из корзинки еду. – Уселся рядом на скамейке и молчит, а если я что-нибудь скажу, краснеет и ерзает. В конце концов я сказала ему прямо: «Извини, Гаррик, но мне надо идти!»

Лицо Шона потемнело. Услышав имя брата, он сразу вспомнил про случай с раствором – Шон все еще злился и не простил его.

– Прихожу домой, а там Фрикки с папой дерутся. Мама плачет, маленькие дети заперты в спальне…

– И кто победил? – поинтересовался Шон.

– Да нет, вообще-то, они не дрались, просто орали друг на друга. Оба пьяные в сосиску.

Шона всегда шокировали небрежные замечания Анны о пьянстве ее родственников. Все и так знали об этой слабости мистера ван Эссена и двух его старших сыновей, но Анне не следовало затрагивать эту тему. Однажды Шон даже сделал ей замечание:

– Нельзя говорить такое про своего отца. Ты должна уважать его.

Анна безмятежно посмотрела на него.

– За что, интересно? – спокойно спросила она.

Вопрос был действительно непростой. Но теперь она просто сменила тему.

– Проголодался? – спросила она.

– Нет, – ответил он и протянул к ней руку.

Она отпрянула, тихонько взвизгнув, но Шон удержал ее и поцеловал. Она тихо легла, отвечая на его поцелуи.

– Если ты сейчас меня остановишь, я сойду с ума, – прошептал Шон и целенаправленно расстегнул верхнюю пуговицу ее платья.

Пока он расстегивал все пуговицы до самого пояса, она смотрела на него без улыбки, положив руки ему на плечи, потом провела пальцами по его густым черным бровям.

– Нет, Шон, я не буду тебя останавливать. Думаешь, я не хочу? Еще как хочу, не меньше твоего.

Как много нового открывали они друг в друге, какой удивительной и странной казалась им каждая новая подробность, словно они первые обнаруживали все это. На его груди и по бокам мышцы были выпуклые и крепкие, но кое-где отчетливо проступали ребра. Кожа ее была белая и гладкая, и под ней угадывались едва заметные голубые вены. Посредине спины его проходила глубокая впадина, и под ее чуткими пальцами угадывался позвоночник. Ее щеки покрывал пушок, столь нежный и легкий, что Шон заметил его только на фоне солнечных лучей. А это удивительное ощущение, когда встречались их губы, а этот нежный трепет их языков! А запахи их тел – один теплый, как молоко, другой терпкий, ядреный. Волосы у него на груди становились гуще под мышками; у нее волосы, неожиданно темные на белой коже, образовывали маленькое шелковистое гнездышко. Сколько раз с тихим, восторженным вздохом или стоном они открывали друг в друге что-нибудь новое!

Сейчас, когда он стоял перед ней на коленях, а она лежала, закинув голову и протянув к нему руки, Шон вдруг склонился и коснулся ее губами. Вкус ее в этом месте был чист, как морская волна.

Глаза ее сразу распахнулись.

– О нет, Шон, не надо, о-о-о… нет, нельзя!

А под губами оказались еще губы и какой-то бугорок, нежный и упругий, как маленькая виноградина. Шон нащупал его кончиком языка.

– О Шон, этого делать нельзя! Прошу тебя, ну пожалуйста, пожалуйста!

А сама обеими руками вцепилась ему в волосы на затылке и удерживала его там.

– Я больше не могу, не выдержу, иди ко мне… скорее, скорее, о Шон!

Наполненный, как парус ветром урагана, распухший, тугой и твердый, вытянутый до предела, он взорвался и был разорван в клочья на этом ветру. И вдруг его не стало. Все исчезло. И ветер, и парус, и напряжение, и желание – все исчезло. Остались только великая пустота и абсолютный покой. Наверное, и смерть такова, сама смерть похожа на это. Но это еще не конец, как и сама смерть, ведь и смерть несет в себе семена воскресения. Вот и они медленно всплывают из глубин океана покоя, медленно пробуждаются к новому началу, потом быстрее, быстрее и наконец опять становятся двумя человеческими существами. Двумя людьми, лежащими на одеяле среди камышей на белом горячем песке под жарким солнцем.

– Каждый раз все лучше и лучше, правда, Шон?

– О-о-о! – Шон потянулся, вытянув руки и изогнув спину.

– Шон, ты любишь меня, правда?

– Конечно. Конечно я люблю тебя.

– Мне кажется, ты должен меня очень любить, если сделал… – она запнулась, – то, что ты сделал.

– Ну я же сказал, что люблю, разве нет?

Шон уже поглядывал на корзинку. Он взял яблоко и вытер его об одеяло.

– Скажи это как следует. Обними покрепче и скажи.

– Черт возьми, Анна, сколько раз повторять одно и то же?

Шон вонзил зубы в яблоко.

– А мамины бисквиты принесла?

Уже приближалась ночь, когда Шон вернулся в Теунис-Крааль. Он передал лошадь конюху и вошел в дом. Кожу покалывало от солнца, он ощущал опустошение и печаль, которые бывают после близости, но печаль была легка, как при воспоминаниях о былом.

Гаррика он нашел в столовой – тот ужинал в одиночестве. При виде брата Гаррик беспокойно поднял голову.

– Здравствуй, Гаррик, – улыбнулся ему Шон.

Гаррик так и просиял. А Шон сел рядом и легонько толкнул его кулаком в плечо:

– Мне хоть немножко поесть оставил?

Всю его злость на брата как рукой сняло.

– Еды полно! – с готовностью отозвался Гаррик. – Вот картошки попробуй, очень вкусная.