Читать книгу Когда пируют львы - Уилбур Смит - Страница 13

Часть первая
Наталь
Глава 13

Оглавление

Новое чувство было таким сильным, что Шон мог возненавидеть даже Гаррика. Но его ненависти хватало ненадолго. Гнев и ненависть Шона походили на огонь в сухой траве – горячий и высокий, этот огонь быстро выжигает все вокруг, и остается только мертвый пепел, нет даже тления.

Когда это произошло, Уэйт был в отъезде. Три года подряд Уэйта выдвигали на пост президента Ассоциации скотоводов, и он трижды отказывался. Ему не чуждо было тщеславие, и он ценил столь почетную должность, но в то же время понимал, что из-за его частых отлучек пострадает ферма. Шон и Гарри работали на ферме уже два года, когда подоспели очередные ежегодные выборы.

Накануне своего отъезда на собрание в Питермарицбург Уэйт поговорил с Адой.

– На прошлой неделе я получил письмо от Бернарда, дорогая. – Уэйт, стоя перед зеркалом в спальне, подравнивал бороду. – Они настаивают, чтобы на этот раз я занял этот пост.

– Очень разумно с их стороны, – ответила Ада. – Если согласишься, они получат самого подходящего человека.

Уэйт сосредоточенно нахмурился, подрезая усы. Она так безоговорочно в него верила, что и он сам редко сомневался в себе. И теперь, глядя в зеркало на свое отражение, он думал, что своими успехами в большой степени обязан Аде.

– Соглашайся, Уэйт. Ты справишься.

Не вызов, не вопрос – спокойное утверждение. Когда она так говорит, он верит.

Он положил ножницы на комод и повернулся к жене. Она, в белой ночной сорочке, сидела на кровати нога на ногу; волосы темной массой падали на плечи.

– Думаю, присмотреть тут за всем сможет Шон, – и сразу же, поспешно: – И, конечно, Гарри.

– Шон быстро учится, – согласился Уэйт.

– Ты примешь предложение?

Уэйт поколебался.

– Да, – кивнул он, и Ада улыбнулась.

– Иди сюда, – сказала она, протягивая к нему руки.


Шон отвез Уэйта и Аду на станцию в Ледибург – в последнюю минуту Уэйт настоял, чтобы Ада поехала с ним, он хотел, чтобы она разделила с ним торжество.

Шон отнес их багаж в купе и остановился, пережидая, пока они поговорят с группой скотоводов, которые тоже ехали на собрание. Раздался свисток, и все разошлись по своим купе. Ада поцеловала Шона и поднялась в вагон. Уэйт еще на секунду задержался на платформе.

– Шон, если понадобится помощь, обратись к мистеру Эразмусу в Лайон-Кор. Я вернусь в четверг.

– Мне не понадобится помощь, па.

Лицо Уэйта стало твердым.

– Должно быть, ты Господь Бог. Только ему никогда не нужна помощь, – хрипло сказал он. – Не дури. Если будут неприятности, обратись к Эразмусу.

Он поднялся в вагон вслед за Адой. Поезд дернулся и, набирая скорость, двинулся к откосу. Шон смотрел ему вслед, потом вернулся к коляске. Он почувствовал себя хозяином Тёнис-крааля, и это ощущение ему понравилось. Небольшая толпа на станции расходилась, и из нее показалась Энн.

– Привет, Шон.

На ней было зеленое платье, вылинявшее от частых стирок; ноги были голыми. Она улыбнулась, показав мелкие белые зубы, и посмотрела ему в лицо.

– Привет, Энн.

– Ты не поехал в Питермарицбург?

– Нет, меня оставили смотреть за фермой.

Они стояли молча, в присутствии стольких людей чувствуя себя неловко. Шон кашлянул и почесал нос.

– Энн, пошли. Пора домой, – позвал один из ее братьев от билетной кассы, и Энн прислонилась к Шону.

– Увидимся в воскресенье? – прошептала она.

– Приду, если смогу. Но не знаю. Мне нужно смотреть за фермой.

– Постарайся, Шон. – Лицо ее осветилось искренностью. – Я возьму с собой еды и буду ждать весь день. Пожалуйста, приходи, пусть ненадолго.

– Приду. Обещаю.

Она с облегчением улыбнулась.

– Буду ждать на тропе над водопадом.

Она повернулась и побежала к семье, а Шон поехал в Тёнис-крааль. Гаррик лежал на веранде и читал.

– Я думал, па велел тебе клеймить новый скот, который мы купили в среду.

Гаррик отложил книгу и сел.

– Я приказал Заме держать их в краале, пока ты не вернешься.

– Но па велел это сделать тебе.

– Ненавижу клеймение, – сказал Гаррик. – Они так мычат, когда прикладываешь клеймо, и я терпеть не могу запах паленой кожи и волос, у меня от него голова болит.

– Ну, кто-то должен. Я не могу – мне нужно готовить раствор на завтра. – Шон начинал терять терпение. – Дьявольщина, Гаррик, почему ты всегда такой беспомощный?

– Да ведь я одноногий.

Гаррик был близок к слезам. Упоминание о ноге произвело нужное действие – Шон мгновенно сдержался.

– Прости. – Шон улыбнулся своей неотразимой улыбкой. – Вот что я тебе скажу: я буду клеймить скот, а ты займись чанами. Отвези бочки с раствором на шотландской телеге, возьми в помощь двух пастухов. Вот ключи от кладовой. – Он бросил на кровать рядом с Гарри связку ключей. – Ты должен закончить до темноты.

От двери он обернулся.

– Гарри, не забудь заполнить все чаны, а не только те, что ближе к дому.

Гаррик нагрузил шесть бочек с раствором на телегу и спустился с холма. Задолго до темноты он вернулся домой. Его брюки были залиты темным смолистым химическим раствором, немного раствора попало и на его единственный кожаный ботинок. Когда он вышел из кухни, Шон крикнул из кабинета отца:

– Эй, Гарри, все заполнил?

Гаррик был поражен. Кабинет Уэйта – священное место, внутреннее святилище Тёнис-крааля. Даже Ада стучала в дверь, прежде чем зайти, а близнецы бывали там, только чтобы получить наказание. Гаррик, хромая, прошел по коридору и открыл дверь.

Шон сидел, положив ноги на стол. Он откинулся на спинку вращающегося стула.

– Па убьет тебя.

Голос Гаррика дрожал.

– Па в Питермарицбурге, – ответил Шон.

Стоя в дверях, Гаррик осмотрел комнату. Он впервые по-настоящему увидел ее. Когда ему приходилось бывать здесь раньше, его слишком занимало предстоящее наказание и он видел только сиденье большого кожаного кресла, над ручкой которого нагибался, подставляя хлысту ягодицы.

Теперь он осмотрелся. Стены до потолка покрыты деревянными панелями из полированной темно-желтой древесины.

На потолке – лепнина в виде дубовых листьев.

В центре комнаты на медной цепи свисает единственная большая люстра.

В камин из коричневого камня можно войти не нагибаясь, и в нем лежат дрова, готовые загореться.

На полке у камина – трубки и табак в каменном кувшине, вдоль одной из стен в стойке ружья, книжный шкаф с томами в зеленых и темно-бордовых переплетах: энциклопедии, словари, книги о путешествиях и сельском хозяйстве, но никакой художественной литературы. Против стола на стене – портрет Ады, написанный маслом; художник отчасти сумел передать ее серьезность и спокойствие; она в белом платье и держит шляпу в руке. В комнате господствует пара великолепных рогов черного африканского буйвола над камином, зазубренных, с огромным размахом между концами.

Это комната мужчины; на коврах из леопардовых шкур клочки собачьей шерсти, и присутствие мужчины ощущается очень сильно – здесь даже пахнет Уэйтом. А за дверью висят его плащ и широкополая шляпа с двойной тульей.

Шкафчик рядом с Шоном открыт, на нем стоит бутылка коньяка. Шон держит в руках бокал.

– Ты пьешь папин коньяк, – уличил Гаррик.

– Совсем неплохо. – Шон поднял бокал и посмотрел на жидкость, потом сделал глоток и подержал коньяк во рту, готовясь проглотить. Гаррик со страхом следил за ним, и Шон постарался не морщиться, когда коньяк пролился в горло. – Хочешь?

Гаррик покачал головой, а коньячные пары вырвались у Шона из носа, и на глазах его выступили слезы.

– Садись, – приказал Шон, чуть охрипший от коньяка. – Я хочу выработать план на время папиного отсутствия.

Гаррик направился к креслу, но тут же передумал: с креслом связаны слишком болезненные воспоминания. Он подошел к дивану и сел на край.

– Завтра, – Шон поднял один палец, – продезинфицируем весь скот в домашней части. Я велел Заме начать с самого утра. Ты ведь подготовил чаны?

Гаррик кивнул, и Шон продолжал.

– В субботу, – он поднял второй палец, – подожжем траву на краю откоса. Она здесь совсем высохла. Ты возьмешь одну группу и отправишься к водопадам, а я поеду на другой конец, к Фредерикс Клуфу.

– В воскресенье… – сказал Шон и замолчал. В воскресенье – Энн.

– В воскресенье я хочу пойти в церковь, – быстро сказал Гаррик.

– Отлично, – согласился Шон. – Пойдешь в церковь.

– А ты пойдешь?

– Нет, – сказал Шон.

Гаррик посмотрел на ковры из леопардовых шкур, покрывавшие пол. Он не стал уговаривать Шона – ведь в церкви будет Энн. Может, после службы, когда Шон не будет ее отвлекать, она разрешит Гаррику отвезти ее домой в коляске. Он замечтался и перестал слушать брата.

* * *

Уже совсем рассвело, когда Шон, гнавший перед собой небольшое стадо отставших животных, добрался до чана с раствором. Они вышли из-под деревьев и из высокой, по стремена, травы и оказались на утоптанной площадке около чана. Гаррик уже начал прогонять скот через чан, и на том конце, в загоне для просушки, стоял с десяток влажных, жалких коров с темными от раствора шкурами.

Шон загнал свое стадо в загон, уже забитый коричневыми тушами. Н’дути закрыл за ним ворота загона.

– Я вижу тебя, нкози.

– И я вижу тебя, Н’дути. Сегодня много работы.

– Много, – согласился Н’дути, – работы всегда много.

Шон объехал крааль, привязал лошадь к дереву и вернулся к чану. Гаррик стоял у парапета, прислонившись к одной из опор, на которых держалась крыша.

– Привет, Гарри. Как дела?

– Хорошо.

Шон прислонился к парапету рядом с Гарри. Длина чана – двадцать футов, ширина – шесть, поверхность жидкости ниже уровня земли. Чан окружен низкой деревянной стеной и покрыт тростниковой крышей, чтобы дождь не разбавлял дезинфицирующий раствор.

Пастухи подгоняли животных к его краю, и каждое животное останавливалось в нерешительности.

– Эльяпи! Эльяпи! – кричали пастухи и толкали коров, заставляя погрузиться в раствор. Если животное упрямилось, Зама перегибался через ограждение и кусал его хвост.

Корова прыгала в жидкость, высоко держа нос и поднимая передние ноги; она полностью исчезала под черной маслянистой поверхностью, потом выныривала и в панике плыла к противоположному краю чана, где касалась копытами отлогого дна и могла выйти в крааль обсохнуть.

– Пусть пошевеливаются, Зама, – крикнул Шон.

Зама улыбнулся и впился большими белыми зубами в очередной хвост.

Бык – тяжелое животное, и капли раствора попали на щеки Шона. Шон не стал их вытирать, он продолжал наблюдать.

– Ну, если нам не дадут за них хорошую цену на следующих торгах, значит покупатели ничего не понимают в скоте, – сказал он Гаррику.

– Они хороши, – согласился Гаррик.

– Хороши? Да это самый жирный скот в округе!

Шон собрался развить тему, но вдруг почувствовал, что капли раствора щиплют кожу на лице. Он вытер раствор и поднес палец к носу – запах ударил в ноздри. Он еще секунду тупо смотрел на палец; щеку начало сильно жечь.

Он быстро поднял голову. Животные в краале для просушки беспокойно топтались; у него на глазах одна корова пошатнулась и ударилась об ограду.

– Зама! – закричал Шон, и зулус посмотрел на него. – Останови их! Ради бога, не давай им прыгать туда!

На краю чана стоял еще один бык. Шон сорвал шляпу и перескочил через стену. Он бил шляпой быка по морде, пытаясь отогнать, но бык прыгнул в чан. Шон ухватился за ограду и встал на то место на краю чана, где только что стоял бык.

– Останови их! – закричал он. – Закрой ворота, не пропускай их больше!

Он руками перегородил проход, пинал стоящих перед ним коров.

– Гарри, черт тебя побери, закрывай ворота! – кричал он.

Быки стеной надвигались на него. Сзади напирали другие, Шон их сдерживал, и животные испугались. Один попытался перепрыгнуть через ограду. Он качнул головой, и рогом зацепил Шона около ребер, разорвав рубашку.

Шон слышал, как закрыли ворота, преграждая доступ к чанам, потом почувствовал, как руки Замы вытаскивают его из мешанины рогов и копыт. Два пастуха помогли перетащить его через ограду, и Шон вырвался от них, едва только встал на землю.

– Пошли! – приказал он и побежал к своей лошади.

– Нкози, у тебя кровь.

Рубашка Шона на груди промокла от крови, но он не чувствовал боли. Животным, которые успели побывать в чане, теперь приходилось тяжко. Они бегали по краалю и жалобно мычали; одна корова упала, потом встала, но ее ноги так дрожали, что стояла она с трудом.

– Река! – закричал Шон. – Гоните их в реку! Попробуем смыть раствор. Зама, открывай ворота.

Бабуинов ручей находился в миле от поместья. Один бык издох раньше, чем они выгнали стадо из крааля, еще десять погибли, не дойдя до реки. Умирали они мучительно, содрогаясь всем телом и закатывая глаза.

Шон загнал уцелевших в поток. Вода была чистой, и раствор с каждого животного сходил темно-коричневым облаком.

– Стойте здесь. Не позволяйте им выходить из воды.

Шон направил лошадь к противоположному берегу, где бык пытался подняться на берег.

– Нкози, один тонет, – крикнул Н’дути, и Шон посмотрел через реку. Молодой бык дергался в конвульсиях на мелком месте – голова его оставалась под поверхностью, ноги били по воде.

Шон соскочил с лошади и вброд пошел к быку. Вода доходила ему до подмышек. Он пытался держать голову животного над водой и вытащить быка на берег.

– Помоги мне, Н’дути! – крикнул он, и зулус вошел в воду. Но задача была неразрешимой – бык то и дело утягивал их под воду. И к тому времени как они вытащили его на берег, он был уже мертв.

Шон сел в грязь рядом с тушей быка – он устал, легкие болели от попавшей в них воды.

– Выведи их, Зама, – с трудом сказал он. Уцелевшие животные стояли на мели или бесцельно плавали кругами. – Сколько? – спросил Шон. – Сколько погибло?

– Еще двое, пока ты был в воде. Всего тринадцать, нкози.

– Где моя лошадь?

– Убежала, я ее отпустил. Она придет домой.

Шон кивнул.

– Отведи их всех в загон для больных. Нужно несколько дней следить за ними.

Шон встал и пошел назад, к чану. Гаррик исчез, основное стадо еще находилось в краале. Шон открыл ворота и выпустил животных.

Ему стало лучше, но вместе с силами вернулись гнев и чувство ненависти. Он пошел по дороге к ферме. Сапоги его скрипели на гравии, и с каждым шагом он все сильнее ненавидел Гаррика. Гаррик готовил раствор, Гаррик убил его скот, и Шон ненавидел его за это. Начав подниматься по склону к дому, он увидел во дворе Гаррика. Гаррик тоже увидел его – он исчез на кухне, и Шон сорвался на бег. Он пробежал через кухню, едва не сбив с ног одного из слуг.

– Гаррик, будь ты проклят! Где ты?

Он обыскал дом, сначала бегло, потом тщательно. Гаррик исчез, но окно их спальни было открыто, и на подоконнике остался грязный отпечаток ноги.

– Проклятый трус! – закричал Шон и выбрался из окна вслед за братом. Постоял секунду, поворачивая голову из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки.

– Я тебя найду! – крикнул он. – Найду, где бы ты ни спрятался!

Он пошел к конюшне и на полпути заметил, что дверь в молочную закрыта. Попробовал открыть и обнаружил, что она заперта изнутри. Шон попятился и с разбегу ударил плечом. Замок разлетелся, и дверь открылась. Шон влетел в помещение и затормозил у дальней стены. Гаррик пытался вылезть в окно, но оно было маленькое – и высоко. Шон схватил его за штаны и стащил вниз.

– Что ты сделал с раствором, а? Что ты с ним сделал? – кричал он в лицо Гаррику.

– Я не хотел. Я не знал, что это их убьет.

– Скажи, что ты сделал.

Шон держал Гаррика за воротник и тащил к двери.

– Я ничего не сделал. Честно, я не знаю.

– Я все равно выбью из тебя, так что говори.

– Пожалуйста, Шон… я не знаю.

Шон прижал Гаррика к двери и держал левой рукой, а правую со стиснутым кулаком отвел назад.

– Нет, Шон. Пожалуйста, не надо.

И гнев неожиданно оставил Шона, руки у него опустились.

– Хорошо, просто расскажи, что ты делал, – холодно сказал он.

Гнев исчез, но ненависть осталась.

– Было уже поздно, и я устал, и нога болела, – шептал Гаррик, – а нужно было наполнить еще четыре чана, а я знал, что ты проверишь, все ли бочки пусты, и было поздно… и…

– И что?

– И я вылил весь раствор в один чан… но я не знал, что это их убьет, правда, не знал…

Шон повернулся к нему спиной и медленно пошел к дому. Гаррик захромал следом.

– Прости, Шон, я правда не знал…

Шон первым вошел на кухню и захлопнул дверь у брата перед носом. Прошел в кабинет Уэйта. Снял с полки тяжелую, в кожаном переплете, книгу учета поголовья и отнес на стол.

Раскрыл книгу, взял перо и окунул в чернильницу. Несколько мгновений смотрел на страницу, потом в колонке «падеж» написал «13», потом – «отравление раствором». Он с такой силой нажимал на перо, что оно царапало страницу.

Весь остаток дня у Шона и пастухов ушел на то, чтобы опустошить чан, наполнить его чистой водой и добавить свежего раствора. Гаррика он видел только за едой и не разговаривал с ним.


Назавтра было воскресенье. Гаррик уехал в город рано, потому что церковная служба начиналась в восемь. Когда он уехал, Шон начал приготовления. Он побрился, приблизившись к зеркалу, подправил бачки и сбрил волосы с остальной части лица, так что кожа стала гладкой и свежей. Потом пошел в спальню родителей и взял щедрую порцию отцовского бриллиантина, но не забыл тщательно закрыть крышку и поставить бутылочку точно на прежнее место. Втер бриллиантин в волосы и одобрительно принюхался. Потом расчесал волосы щеткой Уэйта с серебряной ручкой, разделив их прямым пробором. Потом свежая рубашка, брюки, которые он надевал только раз, ботинки, блестящие, как его волосы, – и Шон был готов.

Часы на каминной полке в гостиной убеждали, что он поторопился. Точнее, до свидания с Энн оставалось еще два часа. Сейчас восемь, служба в церкви окончится не раньше девяти, и пройдет еще час, прежде чем она сумеет сбежать от семьи и явиться на место встречи у водопадов. Шон уселся ждать. Он прочел последний номер «Фермера Наталя», читанный, однако, уже трижды, – ведь номер был месячной давности, и теперь даже отличная статья о желудочных паразитах коров и овец утратила для него интерес. Шон отвлекся.

Он думал о предстоящем дне и чувствовал знакомое напряжение в паху. Ощущалоь оно несколько иначе – брюки были облегающие.

Фантазия его рассеялась – Шон был деятель, а не мечтатель. Он прошел на кухню и взял у Джозефа чашку кофе. Когда с кофе было покончено, оставался еще целый час.

– К дьяволу! – сказал Шон и подозвал лошадь.

Он поднялся на откос, пустив лошадь наискось по склону, и наверху спешился, позволив лошади передохнуть. Сегодня он видел за равниной реку Тугелу – она была похожа на темно-зеленый пояс. Он мог пересчитать крыши домов в Ледибурге, и в солнечном свете, как огонь маяка, блестел шпиль церкви.

Он снова сел на лошадь и ехал по краю плато, пока не добрался до места над водопадами на Бабуиновом ручье.

Потом проехал назад по течению ручья и перебрался в мелком месте, подняв ноги, чтобы не замочить обувь. Спешился у основания водопадов, стреножил лошадь и по тропе дошел до густого леса, который рос вокруг. В лесу было темно и прохладно, стволы деревьев заросли мхом, потому что листва и лианы закрывали солнце. В подлеске сидела птица-бутылка. Клаг-клаг-клаг, крикнула она, словно воду выливали из бутылки, но ее призыв заглушил грохот водопадов.

Шон расстелил на камне у тропы носовой платок, сел и стал ждать. Через пять минут он нетерпеливо ерзал, через полчаса громко ворчал:

– Досчитаю до пятисот… Если не придет, я не стану ждать.

Он принялся считать и, когда дошел до назначенного числа, остановился и с тревогой посмотрел на тропу. Ни следа Энн.

– Я не собираюсь сидеть тут весь день, – сказал Шон, не делая попытки встать. Его внимание привлекла толстая желтая гусеница – она сидела на стволе дальше по тропе. Шон подобрал камень и бросил. Камень ударил в ствол на дюйм выше гусеницы. «Близко, Шон», – подбодрил он себя и нагнулся за новым камнем. Немного погодя запас камней поблизости истощился, а гусеница по-прежнему неторопливо ползла вверх по стволу. Шон вынужден был отправиться на поиски новых камней. Вернулся с полными руками снарядов и снова сел на прежнее место. Сложил камни у ног и возобновил бомбардировку. Каждый раз он сосредоточенно прицеливался, и третьим броском попал – гусеница взорвалась зеленой жидкостью.


– Ты не должна так говорить о твоем па. Ты должна уважать его.

Энн спокойно посмотрела на него и спросила:

– Почему?

Трудный вопрос. Но она тут же сменила тему.

– Есть хочешь?

– Нет, – ответил Шон и потянулся к ней. Она отбивалась, восторженно пища, пока Шон не сжал ее и не поцеловал. После этого она затихла и отвечала на его поцелуи.

– Если ты сейчас меня остановишь, – прошептал Шон, – я сойду с ума, – и он принялся расстегивать ее платье. Энн серьезно смотрела ему в лицо, держа руки на его плечах, пока он не расстегнул платье до талии, потом пальцами провела по его черным бровям.

– Нет, Шон, я не буду тебя останавливать. Я тоже этого хочу, так же сильно, как ты.

Им предстояло открыть очень многое, и каждое открытие было чем-то необычным и невиданным. Как напрягаются мышцы у него под руками, но она все равно может видеть очертания его ребер. Текстура ее кожи, гладкой и белой, с легкими синими прожилками под ней. Глубокая впадина в центре его спины; положив в нее пальцы, Энн чувствовала его позвоночник. Пушок на ее щеках, такой светлый и легкий, что Шон разглядел его только на солнце. То, как встречаются их губы и как легко вздрагивают языки. Запах их тел, одного – молочно-теплый, другого – мускусный и полный энергии. Волосы, которые растут у него на груди и сгущаются под мышками; ее волосы, поразительно темные на фоне белой кожи – небольшое шелковое гнездо волос. Каждый раз можно было найти что-то новое и радостно исследовать.

Стоя на коленях перед Энн – она лежала на спине, протянув руки, готовая принять его, – Шон неожиданно наклонил голову и коснулся губами ее тела. Вкус его был чистым, как вкус моря.

Глаза ее распахнулись.

– Нет, Шон, не надо, так нельзя.

Там оказались губы внутри губ и бугорок, мягкий и упругий, как виноградина. Шон отыскал его кончиком языка.

– О, Шон, это нельзя делать. Пожалуйста, пожалуйста.

Но она вцепилась руками в его волосы, удерживая его голову на месте.

– Я больше не выдержу, войди в меня… Быстрей, быстрей, Шон! Заполни меня…

Словно парус в бурю, разбухший, полный и жесткий… напряжение достигло предела, парус взорвался, разлетелся на куски, их подхватил ветер, и все исчезло. Ветер и парус, напряжение и желание – все исчезло. Осталась только всеобъемлющая великая пустота. Своего рода смерть – может, смерть именно такова. Но как и смерть, это не конец, ибо даже смерть несет в себе семена возрождения. И они вынырнули из этого мира к новому началу, сперва медленно, потом все быстрей, пока снова не стали двумя разными людьми. Двумя людьми на одеяле в тростниках, где солнце освещало белый песок вокруг.

– Каждый раз все лучше и лучше, правда, Шон?

– Ах!

Шон потянулся, прогнув спину и раскинув руки.

– Шон, ты ведь любишь меня?

– Конечно. Конечно люблю.

– Думаю, ты должен меня любить, если сделал… – она запнулась. – То, что ты сделал.

– Я ведь только что так и сказал.

Внимание Шона привлекла корзина. Он взял яблоко и вытер его об одеяло.

– Скажи. Обними меня и скажи как положено.

– Эй, Энн, сколько раз мне это говорить?

Шон откусил от яблока.

– Ты принесла кукурузное печенье?


Уже смеркалось, когда Шон вернулся в Тёнис-крааль. Он отдал лошадь одному из конюхов и пошел в дом. Тело его звенело от солнца, он чувствовал пустоту и печаль после любви. Но печаль была приятная, как грусть старых воспоминаний.

Гаррик был в столовой, он ужинал в одиночестве. Шон вошел, и Гаррик испуганно посмотрел на него.

– Привет, Гарри.

Шон улыбнулся, и эта улыбка мгновенно ослепила Гарри. Шон сел рядом и слегка ущипнул его за руку.

– Оставил мне что-нибудь?

Его ненависть исчезла.

– Много чего, – энергично кивнул Гаррик. – Попробуй картошку, она очень вкусная.

Когда пируют львы

Подняться наверх