Читать книгу Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян - Страница 11

Вскоре подошел грузовик, с него соскочил новый караульный, и мы с ним проделали всю эту дурацкую церемонию по сдаче и приему поста. Я проводил его вокруг участка, потом влез на грузовик и сел рядом с Джо Фоксхолом, который курил сигарету. Я тоже достал сигарету, прикурил, и грузовик двинулся по дороге к казармам.

– Ну, что поделывал? – спросил Джо.

– Ничего особенного.

– На небо смотрел?

– Ну конечно.

– Понравилось?

– Еще бы.

– Думал о чем-нибудь?

– Так, немножко.

– О чем, например?

– О том, как печальна судьба человека.

– Почему вдруг такие мрачные мысли?

– Не знаю. Просто так.

– Окликать пришлось кого-нибудь?

– Раза два. А тебе?

– Славу богу, ни разу.

– Почему слава богу?

– Кто я такой, чтобы спрашивать, кто идет?

Я иду, вот кто. Всякий раз – Я. Ждать устал?

– Немножко.

– Спать хочется?

– Ни чуточки.

– Я тоже думаю пока не ложиться. Песни старые пел?

– «Валенсию».

– Молитвы читал?

– «Отче наш».

– Вспоминал прежнее время, старых друзей?

– Детство вспоминал. И отца.

– Посмеялся над чем-нибудь?

– Немножко.

– Поплакал?

– Что?

– Поплакал, говорю? Про себя или на самом деле?

– И так и сяк.

– О чем?

– Обо всем понемножку.

– Я тоже, – сказал Джо. – Собачонка не прибегала, не заводила дружбы?

– Ага. А к тебе?

– Ага, – сказал Джо.

– Почему это у них так странно? – спросил я.

– Что ты хочешь сказать?

– Почему собаки с одними заводят дружбу, а с другими нет?

– Они готовы завести дружбу со всяким.

– Говорят, они избегают тех, кто не так пахнет.

– Нет таких людей на свете, которые не так пахнут, – сказал Джо.

– Ну, может, не так пахнут на их собачий вкус.

– Может быть, – сказал Джо. – Только не стоит судить о людях на собачий лад. У нас свой, человеческий запах.

– Возможно.

Мы приехали в караульное помещение, попили кофе с бутербродами, долго сидели и разговаривали. Потом растянулись на койках и уснули. Незадолго до шести нас разбудили, развезли опять на грузовике по постам, и мы простояли еще два часа в карауле. Было почти половина девятого, когда я вернулся в роту, и я прошел прямо в канцелярию, чтобы от дать сержанту Какалоковичу его бумажки. Он сидел за своим столиком и просматривал список больных. Да и у него самого вид был нездоровый. Когда он поднял на меня глаза, я даже не улыбнулся. Никого, кроме нас, там не было, так что я достал бумажки из кармана и протянул ему. Он посмотрел на меня испытующе, как будто хотел угадать, много ли я знаю, и, по-видимому, решил, что я знаю достаточно, потому что сказал:

– Спасибо, Весли.

Я ужасно обрадовался, что мне не пришлось говорить неправду, и благодарил Бога, но, когда я повернулся, чтобы идти, сержант вдруг спросил очень спокойно:

– Лу Марриаччи ты видел?

Я испугался; вот теперь мне придется солгать, и я уже до конца своих дней не вылезу из этой лжи.

– Когда? – спросил я.

– Сегодня утром.

– Нет, не видал, – сказал я, и это было правдой, но очень близкой ко лжи.

– Мне нужно с ним поговорить, – сказал сержант. Вот оно, начинается. Не уйти мне теперь от беды. Я подумал, не спросить ли сержанта, о чем он хочет поговорить с Марриаччи, но тут же отказался от этой мысли. Я боялся, что если стану задавать вопросы, то мне только скорее придется начать лгать, а я хотел отдалить этот момент елико возможно.

Ту т сержант и говорит, этак небрежно:

– Лу Марриаччи подлежит отправке домой. Его освобождают от службы.

– Что?

– Ему больше тридцати восьми лет. Вышел в министерстве новый приказ, дня два тому назад. Через несколько дней Лу будет дома. Он включен в список. Увидишь его – передай ему, ладно?

– Хорошо, передам.

Кажется, никогда я не чувствовал себя таким счастливым, как в то утро. Теперь Лу поедет домой все равно, и мне не придется лгать. Меня так и подмывало пуститься скорее в лес, но я не хотел бежать, потому что это могло показаться странным, и я пошел не спеша, как будто просто прогуливался. У меня была бездна времени и прекрасное настроение. Скоро я добрался до леса, потом зашел в самую глубину, где, как я полагал, должен был прятаться Лу. Я стал насвистывать «Валенсию», чтобы Лу услыхал и понял, что все в порядке, но, видно, я был еще далеко от него, так как он не показывался. Я уж думал, что забрел в самую глушь, но все продолжал идти и свистеть и ждал, что Лу вот-вот обнаружится.

Время шло, и я стал беспокоиться. А что, если он уже отправился домой? А что, если его арестовали за самовольную отлучку и все пошло прахом, потому что он не знает, что уже освобожден из армии, и притворяется потерявшим память, а меня заподозрят и привлекут к ответу, и все равно я превращусь в лжеца, несмотря на то что Лу освободили и без моего участия.

Я так оробел, что перестал свистеть. Я искал Лу, робея все больше и больше. Такова моя судьба, да и Лу тоже – опозориться, когда это уже совершенно ни к чему. Я решил, что нужно его позвать, стал выкликать его имя, но мой собственный голос только еще больше меня напугал.

Я сел и призадумался. И видно, тут же уснул, по тому что вдруг очутился дома с отцом, живым и здоровым. Он пел «Валенсию» и ни на кого не сердился. Он был счастлив. Он приготовил один из тех ужинов, какие готовил, бывало, когда мы жили вместе и все у нас было как следует. Мы сидели за столом, ужинали и болтали. Вдруг кто-то застучал в дверь, и я испугался до смерти. Отец открыл дверь, и кто-то сказал:

– Мне нужен Весли Джексон.

– А кто вы такой? – спросил отец.

И человек сказал:

– Вы меня знаете. Мне не нужно вам говорить, кто я такой.

Я так перепугался, что заплакал. Но не так, как плачут наяву. Это был ужасный плач, когда слезы текут ручьем и весь содрогаешься от рыданий, – ибо я знал, кто этот человек, и не хотел с ним идти. Этого не хотел и отец, но ничего нельзя было поделать, и он с горя отхлебнул из бутылки. Человек вошел и стал рядом со мной, но я боялся на него взглянуть. Тогда он взял меня за плечи, ласково потряс и назвал меня по имени, как будто он мой лучший друг.

– Весли, – сказал он.

Тут до моего сознания смутно дошло, что все это я вижу во сне, и – о счастье! – мне стало легче. Я стал припоминать разные вещи, которые подтверждали мне, что я сплю: лес, Какалокович, пьяный ночью и трезвый утром, – и тогда я окончательно убедился, что сплю, и попробовал пошевелиться так и этак во сне, и мне стало лучше, и вот я открываю глаза, а передо мной – Лу Марриаччи: взял меня за плечи и потряхивает.

Я несколько раз кивнул и улыбнулся Лу, но он, видно, был слишком встревожен, чтобы мне улыбаться. Он ни слова не говорил. Только ждал.

– Тебя отпустили из армии, – сказал я. Но он молчал по-прежнему. – Я пришел, чтобы тебе сказать, но не мог найти тебя. И, кажется, уснул. – Я ждал, что Лу что-нибудь скажет, но он, видно, просто онемел, и я продолжал: – Я отдал Какалоковичу эти бумажки, как ты мне говорил, и он сказал спасибо. Он ни о чем меня не спрашивал, так что лгать мне не пришлось. Но он вдруг пожелал узнать, не видал ли я тебя, и я струсил. Я же тебе дал слово и старался его сдержать, только надеялся, что мне не придется из-за этого лгать. Тут он вдруг и говорит, что ты свободен от армии, потому что тебе больше тридцати восьми лет. Вышел, говорит, новый приказ дня два тому назад, и из штаба пришел список. Там и твоя фамилия. Увидишь его, говорит, передай. Вот я и пришел, чтоб тебе сказать. Тут Лу вдруг заулыбался.

– Я тебя полюбил, как люблю своих сыновей, – сказал он. – Самый ты душевный на свете человек.

– Я рад, конечно, что тебя отпускают домой, – сказал я.

– Я для тебя что-нибудь сделаю, – сказал Лу. – Непременно сделаю, и побольше.

– Да ведь тебя отпускает начальство, а не я. Я даже ничего и не сделал.

– Ты хотел сделать, – возразил Лу. – Я для тебя сделаю все, что угодно. Говори, что тебе надо, я сделаю.

– Ничего не придумаю, Лу. Но все равно спасибо.

– Подумай покрепче, – сказал Лу. – Я позабочусь, чтобы у тебя всегда были карманные деньги, каждую неделю понемногу. Но это ерунда. Ты крепче думай.

– Да не нужно мне денег.

– Ты должен мне сказать, что сделать для тебя, – настаивал Лу. – Я католик. Я просил тебя солгать ради меня, а ведь я знаю, ты не из таких людей, что любят лгать. Но ты сказал, что для меня это сделаешь, потому что желаешь мне вернуться домой. Я должен для тебя сделать все, что ты скажешь, во искупление моего греха. Я всегда что-нибудь делаю во искупление своих грехов, каждого греха!

Тут я вспомнил про отца.

– Может быть, ты сумеешь разыскать моего отца, – попросил я.

– Разыщу, – сказал уверенно Лу. – Расскажи мне о нем.

Я ему все рассказал.

– Ты не волнуйся, – сказал тогда Лу. – Твоего папашу я найду. И позабочусь о нем. Напишу тебе про него и его написать заставлю.

Мы с Лу возвратились в наш лагерь, и он пошел в канцелярию к сержанту Какалоковичу. Три дня спустя я проводил его на станцию. Доминик и Виктор Тоска тоже провожали. Когда Лу пришло время садиться в поезд, у него на глазах показались слезы. Он обнял Доминика и сказал ему что-то по-итальянски, потом обнял Виктора и любовно пошлепал его по щекам. А потом подошел ко мне.

– Ни о чем не беспокойся, – сказал он. – Отца твоего я найду. Я сделаю это прежде всего.

Лу Марриаччи вошел в вагон, а мы трое отправились со станции в бар.

Я выпил много пива и первый раз в жизни напился пьян. Доминик и Виктор Тоска отвезли меня в казармы на такси и уложили в постель.