Читать книгу Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян - Страница 4

Я думаю, все-таки Гарри Кук чудный парень.

Как-то вечером сижу я на бревнах против нашей казармы и просматриваю книжку под названием «Искусство войны», которая попалась мне в городе, а Гарри развалился на другом конце бревен. Поваляться или посидеть на этих бревнах очень удобно, но для чего они там сложены, никто не знает. Судя по цвету, они находились там очень давно.

Ну так вот, Гарри лежал на спине и все повторял – достаточно громко, чтобы я мог расслышать:

– Господин полковник, рядовой Кук явился по вашему приказанию. Идите вы со своей армией сами знаете куда.

Я немного подождал и спросил:

– С кем это ты там разговариваешь?

– С полковником, – сказал Гарри. – С этим сукиным сыном.

– Что, что ты сказал?

– Что сказал, то и ладно.

– Смотри, угодишь под военный суд.

– Что сказал, то и ладно, – упрямо повторил Гарри.

– Да что тебе дался этот полковник?

– Он заведовал продажей в кредит в одном универсальном магазине.

– Откуда ты знаешь?

– От его секретарши. Она видела документы.

– А зачем ты должен был к нему явиться?

– Капитан приказал.

– Почему?

– Лейтенант ему доложил про меня.

– А что ты натворил?

– Сержант доложил лейтенанту, что я непочтительно отзывался об армии.

– И что же сказал тебе полковник?

– Сказал, что мне должно быть стыдно. Сказал, что не предает меня военному суду лишь потому, что не хочет создать дурной славы гарнизону. Ну, я его самого так ославил, будет помнить.

Тут Гарри вдруг скатился по бревнам вниз и скрыл ся из виду. Я было снова взялся за свою книжку, как вдруг увидел группу военных и среди них од ного штатского; они вышли из-за телефонной станции и направлялись прямо к бревнам. Судя по походке, это были все люди важные. Офицера от рядового всегда отличишь по походке. Не то что у офицера выправка лучше, нет, тут что-то еще другое. Даже на расстоянии видно, что офицер всегда чувствует себя на виду у начальства или у подчиненных; он воображает себя весьма важной персоной в этом мире мужчин, каким он себе его представляет, – не столь важной персоной, как капитан, если сам он лейтенант, но более значительной, чем огромное большинство людей в армии, а может быть, и во всем мире.

Даже не видя оловянного петушка на плечах у полковника, можно было понять, какая он важная шишка. Я узнал его по тому, как он держал себя среди других в этой группе. Он держался чуточку важнее, чем майор, а майор чуточку важнее, чем оба капитана. Старший лейтенант выглядел совсем жалким в этой компании, но важнее всех был штатский. При этом он был самый молодой среди них, вероятно не старше двадцати шести – двадцати семи лет.

При виде такого множества важных персон я совсем растерялся, так как сидел на самом виду. Я не знал, что мне делать: соскочить ли на землю и вытянуться перед ними во фрунт или лучше юркнуть за бревна. Отдавать честь я в те дни не любил, мне было противно, что все время приходится думать об этом. Теперь дело другое, теперь меня это ничуть не беспокоит, и я поступаю, как мне нравится. Увижу, идет по улице маленький пожилой полковник, и вид у него такой скромный, неказистый, будто он ничуть не лучше какого-нибудь рядового, – ну так я ловлю его взгляд, с шиком отдаю ему честь и иду себе дальше. Но если мне попадется навстречу какой-нибудь бесшабашный молодой балбес, шагающий по улице так браво, будто взял ее приступом – того и гляди, повернет мировую историю с ее и так незавидного пути к чему-нибудь совсем не потребному, – я сейчас же принимаю задумчивый вид, или поворачиваюсь к витрине магазина, или же устремляю глаза в небо и так прохожу мимо балбеса. Я отдаю честь кому вздумается. Козыряю старым нищим, детям на улице, хорошеньким девушкам, пьяницам, обнимающим уличные фонари, лифтерам в униформе и всем ребятам из армии, кому мне только захочется, независимо от чина и звания.

Но эта группа, которая шагала ко мне вдоль ротной линейки, мне определенно не нравилась, так что я юркнул за бревна – только меня и видели.

Я подполз к Гарри Куку.

– В чем дело? – спросил Гарри.

– Полковник, – прошептал я. – С четырьмя другими офицерами и каким-то штатским.

Теперь уже были слышны их голоса, и Гарри скорчил гримасу.

– Давай послушаем, о чем они говорят, – предложил я.

Но ничего интересного мы не услышали, и я опять взялся за книгу, а Гарри тихо запел: «Будь на это власть моя, вы бы старости не знали». Я понял, что он имеет в виду полковника.

Офицеры обращались друг к другу в той особенной бравой манере, какая принята в армии, однако чувствовалось, что они очень следят за собой – не столько за своими словами, сколько за тем, чтобы не сбиться с надлежащего тона. И если майор иногда заговаривал слишком непринужденно, не по чину, то он тут же менял тон из уважения к полковнику. То же самое и другие, за исключением самого полковника и штатского гостя. Для человека, который совсем недавно оставил отдел продажи в кредит в крупном универсальном магазине, полковник держался блестяще. Но то, что он говорил, звучало довольно глупо. Я сообразил, что штатский – журналист, которому газета поручила написать серию очерков о том, как живут люди в армии.

Потом я слышу, он говорит:

– Полковник Ремингтон, а нельзя ли мне перекинуться словечком с кем-нибудь из ваших солдат, все равно с кем.

А полковник, слышу, отвечает:

– Разумеется, Джим. Лейтенант Коберн, соблаговолите прислать нашему другу Джиму пару ваших людей. По вашему усмотрению, лейтенант.

Лейтенант ответил, как полагается по форме, и быстро ушел. Остальные опять бодро заговорили – бодро, но не развязно. Потом вдруг голоса зазвучали совсем близко, неприятно близко, и я сразу сообразил, что вся компания обходит бревна и каждую минуту может нас увидеть. Прежде чем я придумал, как быть, они нас увидели! Каждый из них смерил нас взглядом, особенно полковник. Гарри притворился, что не замечает их, и запел слишком громко, чтобы это звучало правдоподобно. Теперь все зависело от меня, но я не представлял, что мне следует делать. Я вскочил на ноги и обнаружил, что стою прямо над головами офицеров. Тут я совсем растерялся. Все же я переложил книгу в левую руку и взял под козырек, как полагается, правой рукой.

Все, кроме штатского, ответили мне тем же, и полковник сказал:

– Вольно, сынок!

Я понял, что он хочет произвести впечатление на журналиста. Ему хотелось, чтобы журналист считал его славным малым. Поэтому, заметив у меня в руках книгу, он спросил:

– Домашние задания?

Ту т Гарри перестал петь. Некоторое время он смотрел на меня, а потом на офицеров. Затем поднялся на ноги и, когда это было совсем уже глупо, отдал честь, не торопясь, всем своим видом показывая, что спешить ему некуда. Ну, это было ужас как неловко: Гарри поднес руку к козырьку так медленно, что автоматическая реакция, какую вызывает у всякого военного ловкое отдание чести, была нарушена. Никто не шевельнулся, чтобы ответить на приветствие, но Гарри не хотел сдаваться. Стоит себе на бревнах и держит руку под козырек. Наконец, после долгого замешательства, полковник откозырнул в ответ весьма раздраженно, остальные офицеры последовали его примеру. Они все были ужас как смущены и уж конечно не рады, что наткнулись на нас.

Прошло так много времени с тех пор, как полковник спросил меня про домашние уроки, что отвечать уже было, пожалуй, не к чему, и я стоял так же молча, как и все. Напряженное молчание прервал журналист.

– Полковник Ремингтон, – сказал он, – вы мне позволите побеседовать с этими людьми?

На этот раз полковник отвечал уже не так бодро.

– Пожалуйста, разговаривайте с кем угодно, – сказал он. – С любым солдатом по вашему выбору.

Журналист поглядел на Гарри, улыбнулся и спросил:

– Как вам нравится в армии, Мак?

Гарри не ответил на улыбку.

– В армии мне не нравится, – сказал он. – И зовут меня не Мак, а Гарри.

– А по фамилии?

– Кук.

Гарри спустился с бревен. Я думал, он остановится внизу и ответит еще на несколько вопросов, но он, ни слова не говоря, повернулся и ушел. Вероятно, он отправился на почту или в кино. Это развязало мне руки. Я видел, что полковник зол на Гарри, как черт, за его поведение, и я решил попробовать немножко исправить положение – прежде всего для Гарри, а затем и для самого полковника: не могу я видеть, когда человек так расстроен, какой он там ни на есть.

– Гарри получил сегодня письмо от отца, – сказал я. – Его мать тяжело заболела, и отец боится, что она не выживет, Гарри весь день плачет.

С этими словами я спустился с бревен. Я посмотрел на полковника, чтобы узнать, как он это воспринял, и, конечно, он понял меня правильно. Прежде всего он почувствовал облегчение и, видно, был признателен мне за то, что я его выручил. Журналисты для военных всегда помеха. Полковнику, который из кожи вон лезет, чтобы попасть в генералы, они могут причинить массу неприятностей. Люди штатские, а журналисты особенно, относятся к полковникам и даже к генералам довольно критически; их герой – это маленький человек. Полковник был парень не промах и сразу сообразил, что лучший способ сохранить свою репутацию и репутацию гарнизона – это огорчиться по поводу огорчения Гарри. Но в то же время он явно обрадовался, что мать Гарри при смерти, ибо это значило, что Гарри на самом деле не питает отвращения к армии, а просто расстроен мыслью об умирающей матери. Это совсем другое дело.

– Да, да, – сказал полковник, взглянув на журналиста. – Я так и думал, что у бедняги какая-то тяжесть на душе. Майор Голдринг, благоволите рас порядиться, чтобы рядовому Куку был предоставлен внеочередной отпуск. Нужно отправить его с первым же поездом, пускай съездит домой на несколько дней. Нужно, чтобы каждый солдат нашего гарнизона понял, что мы, командиры, его друзья. Немедленно отправьте рядового Кука домой.

– Есть, сэр, – сказал майор. – Будет исполнено завтра же с утра в первую очередь.

– К черту завтра с утра в первую очередь! – сказал полковник. – Сейчас! Немедленно!

Полковник повернулся ко мне.

– Где живут родители рядового Кука? – спросил он.

Ну, я-то знал, что Гарри жил в западном районе Сан-Франциско недалеко от того места, где жили и мы с отцом. Но мне не хотелось создавать осложнения, а на Сан-Франциско каждый вечер уходили три или четыре поезда. Если я скажу полковнику, где дом Гарри, майор отправит его с первым поездом и очень скоро обнаружится, что мать Гарри и не думала болеть. Тут-то мы с Гарри и попадем в переделку. Поэтому я решил сказать, что дом Гарри очень далеко, так далеко, что полковник откажется от мысли отправить Гарри домой с первым поездом и просто предоставит ему без помех предаваться своему горю.

– Они живут на Аляске, сэр, – сказал я.

Я это сказал потому, что, когда я увидел, что надвигается беда, мне очень захотелось стать кем-нибудь другим, а не тем, кто я есть на самом деле, – и это мне напомнило об эскимосах, а эскимосы живут на Аляске.

– На Аляске? – переспросил полковник.

– Так точно, сэр, – сказал я. – Он с Аляски.

Полковник явно был озадачен, и я подумал было, что он бросит это дело, поставит на нем крест.

Теперь, если бы только лейтенант явился с двумя выбранными им людьми для беседы с журналистом, все сошло бы отлично и я бы побежал искать Гарри. Полковник поглядел на журналиста, но тот сделал такое лицо, что просто трудно себе представить. Ну прямо-таки самое настоящее каменное лицо. Полковник ему улыбнулся, но у того на лице ни один мускул не дрогнул, и полковнику стало ясно, что так легко ему не отделаться.

– В каком городе Аляски? – спросил он.

– В Фербенксе.

– Майор Голдринг, – сказал полковник, – узнай те расписание самолетов на Фербенкс и отправьте рядового Кука с первым самолетом, вне всякой очереди. Если ему понадобятся деньги, доложите мне лично.

– Есть, сэр, – сказал майор и ушел.

– Молодой человек, – сказал мне полковник, – подите отыщите своего друга. Он едет домой.

– Есть, сэр, – сказал я и повернулся, чтобы идти, но журналист меня остановил.

– Простите, – сказал он, – что это у вас за книга?

– «Искусство войны», – отвечал я. – Клаузевиц.

– Позвольте спросить, – продолжал журналист, – как вам попала в руки эта книга?

– Средний уровень развития солдат нашей армии… – начал было полковник, но журналист его прервал.

– Шерман говорил, война – это ад, – сказал он. – Клаузевиц говорит – это искусство. А по-вашему, что такое война?

– Я не очень-то много знаю о войне, – отвечал я.

– А как вы находите Клаузевица?

– Читается легко.

– Что вы думаете об его идеях?

– По-моему, они омерзительны.

– Как вас зовут?

– Весли Джексон.

Журналист записал мое имя в блокнот, который достал из кармана пиджака. Полковник сначала был мною доволен, но когда я заговорил более свободно – без всякой, впрочем, задней мысли, – я увидел, что это ему не нравится. Он, видно, решил, что глупый журналистишка собирается написать очерк о рядовом, а не о нем, полковнике.

– Вы из каких мест? – спросил меня журналист.

– Из Сан-Франциско.

– Чем вы занимались до призыва в армию?

– Ничем.

– Ничем?

– Ну, искал одно время работу, иногда и работал, но больше слонялся без дела. Мой отец участвовал в прошлой войне. Ему дали пенсию по ранению, так что мы кое-как перебивались.

– А чем занимается ваш отец?

– Да ничем.

– Какая же у него специальность?

– Никакой. Он был студентом, когда его мобилизовали, а когда вернулся с войны, не захотел больше учиться.

– Откуда вы все это знаете?

– А он мне рассказывал. Мы с ним были добрыми друзьями, пока не началась война.

– А потом что случилось?

– Ну, видите ли, отец всегда любил выпить, а когда опять стали забирать всех подряд, он и совсем запил. Даже есть ничего не ел.

– А какое у него было ранение?

– Газ, шрапнель, шок. Кусок свинца угодил ему в темя, шрапнель едва не сняла с него скальп.

– А вы отца любите?

– Конечно.

– Отчего же вы поссорились?

– А мы не ссорились. Я все уговаривал его бросить пить, а он не мог. Хотел, да не мог. Напьется и пропадает по нескольку дней, а когда я спрошу, где он был, даже не помнит.

– А если не ссорились, почему перестали дружить?

– Да он ушел из дому и не вернулся.

– На какие же средства вы без него жили?

– Нашел себе субботнюю работу за три доллара. На них и жил.

– Где же сейчас ваш отец?

– Не знаю.

– А у вас есть кто-нибудь еще из родных?

– Мать и брат.

– Где они?

– В Эль-Пасо. У маминого брата Нила, моего дяди, там, в Эль-Пасо, магазин сельскохозяйственного оборудования. Мать и брат живут у него уже, наверно, лет десять.

– А вы все время оставались с отцом?

– Да. С девяти лет.

Ну, журналист все задавал да задавал вопросы, а я на них все отвечал, и каждый раз всю правду, и все глупее да глупее себя чувствовал и только ждал, когда наконец явится лейтенант со своими двумя людьми, которые создадут гарнизону хорошую репутацию вместо той дурной, что создали мы с Гарри. Но лейтенант не показывался, и руки у меня потели от волнения, и мне страшно хотелось стать эскимосом, а в ушах у меня все гремела «Валенсия», потому что это была та песня, которую распевал отец, когда мама уехала в Эль-Пасо с моим братом Вирджилом и мы с папкой помирали с тоски. Потом мы привыкли жить без них, отец перестал петь «Валенсию», и я совсем было ее позабыл, но потом опять вспомнил, когда он ушел из дому и больше не вернулся, а с тех пор, как я попал в армию, эта песня слышалась мне непрестанно.

Журналист мне сперва не понравился, но когда мы с ним разговорились, я увидел, что он парень прямой, и моей неприязни как не бывало. Почему-то полковник и другие офицеры дали нам наговориться вволю – черт его знает почему. Может быть, им самим было интересно послушать.

– Еще один вопрос, – сказал журналист. Он глянул уголком глаза на полковника и спросил: – Как вам нравится в армии?

Черт возьми, этого только недоставало! Ведь Гарри Кук уже ему говорил, теперь ему нужно, чтоб и я сказал то же самое. Но ведь если я скажу ему правду, полковник совсем огорчится, а если не скажу, буду трусом. Не знаю, почему мне не хотелось огорчать полковника, ведь я любил его ничуть не больше, чем любил его Гарри, и все-таки не хотелось. Просто мне казалось неправильным его огорчать. Не знаю, чем это объяснить, но мне казалось, что огорчить полковника – это еще хуже, чем оказаться трусом. Поэтому я стал думать о тех вещах, которые мне нравились, но их было так мало, что из-за них, по правде говоря, не стоило любить армию, и чем больше я об этом думал, тем в большее приходил замешательство. Мне даже стало совсем не по себе, но нужно было поскорее прийти к какому-нибудь решению, поэтому я постарался принять жизнерадостный и искренний вид и сказал:

– Ужасно нравится.

Тут как раз подоспел лейтенант со своими двумя людьми, и я хотел было уйти, но журналист придержал меня за руку. Лейтенант представил своих избранников: пара ребят, которые были на постоянной службе в нашем лагере. Они работали в канцелярии. Я часто их видел, но не был с ними знаком. Журналист спросил каждого, сколько ему лет, откуда он родом и где работает его отец, но ничего на этот раз не записывал. Атмосфера постепенно разряжалась, и полковник опять повеселел. Тут подошел майор и сказал:

– В три часа отправляется самолет со станцией назначения приблизительно в сотне миль от Фербенкса, сэр. Отпускное свидетельство для рядового Кука, проездные документы и деньги – в этом конверте, сэр.

Вероятно, я побледнел, когда это услышал, и журналист, видно, сразу заметил, что мне не по себе, потому что он обратился к полковнику и сказал:

– Так далеко в самолете один…

Он повернулся ко мне:

– Вам бы нужно отправиться вместе с товарищем, раз у него мать так больна и он так расстроен, – а, как вы думаете?

– Точно так, – сказал я. – С удовольствием слетаю на Аляску.

Тут оба парня из канцелярии тоже оживились, и один из них спросил:

– На Аляску? Кто это собрался на Аляску?

– Рядовой Кук, – ответил майор. – Мы его отправляем домой. У него мать тяжело заболела.

Черт побери, на этот раз я, кажется, влип.

– Рядовой Кук? – повторил парень из канцелярии. – Какой это Кук?

– Рядовой Гарри Кук, – сказал майор.

Но журналист и тут оказался на высоте.

– Полковник, – сказал он, – можно вас на два слова? Никуда не уходите, – бросил он мне.

– К вашим услугам, – ответил полковник.

Они отошли вдвоем за бревна, а мы, все остальные, продолжали стоять на месте и все только поглядывали друг на друга. Ребята из канцелярии поняли, что тут не все ладно, и решили не соваться со своими замечаниями. Армия вообще учит людей не соваться вперед со своей осведомленностью, чтобы, не дай бог, не причинить беспокойства кому-нибудь из начальства, ибо вас могут поблагодарить за информацию, а через неделю-другую вы вдруг очутитесь в каком-нибудь богом забытом уголке страны, куда по своей воле вы бы и носу не показали. Поэтому парни из канцелярии ни словом не обмолвились о том, из каких мест был Гарри Кук, хотя прекрасно знали, что уж никак не с Аляски.

Майор – тот тоже понял, что тут происходит, и украдкой лукаво на меня поглядывал. Я пытался улыбнуться ему в ответ, но он живо отворачивался, будто хотел сказать: «Держись теперь, не сдавайся, молчок! Полковник здесь командует парадом. Это его бенефис. Гляди не испорть ему музыки. Сейчас он там беседует с журналистом. Он примет решение и отдаст нам приказ. И мы его выполним».

Оба капитана и лейтенант тоже все поняли, поэтому нам ничего не оставалось, как стоять на месте и ждать. Разговаривать было нельзя, чтобы нечаян но не причинить неприятностей полковнику. Вообще-то, я был не прочь слетать на Аляску, но насчет Гарри Кука я не был уверен. Я бы полетел хоть куда, лишь бы на время избавиться от армии. Я был сыт по горло армией, а если бы нас с Гарри отправили на Аляску, это получилось бы здорово еще и потому, что, не говоря о развлечении, я мог бы наконец увидеть какого-нибудь эскимоса.

Скоро журналист и полковник вернулись. Было видно, что они отлично поняли друг друга – наверно, журналист обещал полковнику написать о нем блестящую статью и помочь ему продвинуться в бригадные генералы. Хотя они и не сияли улыбками, но я понял, что все в порядке – независимо от того, где живет Гарри Кук и кому это известно.

Полковник оглядел своих подчиненных, и все они почувствовали в нем начальника. Полковник сказал:

– Майор Голдринг, нужно отправить с рядовым Куком в Фербенкс рядового Джексона. Благоволите оформить как полагается. Рядовой Джексон командируется в качестве курьера. – Полковник повернулся ко мне и сказал: – Ступайте разыщите своего друга и сообщите ему приятные новости. Затем, я думаю, вам лучше поторопиться и уложить свои вещи. Лейтенант Коберн, обеспечьте доставку на аэродром.

Все стали навытяжку и отдали честь полковнику. Полковник откозырял в ответ, и группа рассыпалась. Я побежал прямо в казарму посмотреть, не валяется ли Гарри на своей койке, и, конечно, он был там. Он спал. Я его растолкал и говорю:

– Вставай, нас посылают на Аляску, самолет отправляется в три часа.

На это Гарри ответил, что мы можем послать их и подальше. Он повернулся на другой бок и хотел опять уснуть. Я стал его убеждать, что говорю серьезно, и в это время в казарму вошел журналист.

По счастью, кроме нас с Гарри, в казарме был только Виктор Тоска, да и тот крепко спал на своей койке в противоположном углу помещения. Журналист поглядел на Гарри и сказал:

– Извините, что я назвал вас Маком. Я не хотел вас обидеть. Пожмем друг другу руки, ладно?

– Давайте, – сказал Гарри.

– Вы где живете? – спросил журналист, но меня это ничуть не встревожило.

– В Сан-Франциско, – ответил Гарри. – В Западном районе, под самой горой Редрок-хилл.

– Родители как, здоровы?

– В полном порядке.

– Письма от них давно были?

– Да только сегодня, от матери. Испекла мне пирог, хочет прислать.

– Вы любите пироги?

– Еще бы, черт возьми. А этот пирог особенный, – сказал Гарри. – Финики, изюм, грецкие орехи, ром – чего там только не напихано. А вы пироги любите?

– Люблю, – сказал журналист. Он поглядел на нас обоих. – Я знаю, как вас зовут, а вы меня еще нет. Джим Кэрби. Пишу для U. P.

– «Юнион пасифик»? – спросил Гарри.

– Юнайтед Пресс, – сказал Джим.

– А что вы пишете?

– Шеф требует, чтобы я писал о солдатах. О вашем брате-рядовом. Не о крупных шишках, а о мелких, так сказать. Думаю начать с очерков армейской жизни здесь, на родине, а потом двину за океан вместе со всеми.

Гарри взглянул на меня и сказал:

– Джексон утверждает, что мы летим на Аляску в три часа.

– Совершенно верно, – подтвердил Джим. – Как вам нравится эта идея?

– Замечательно, – сказал Гарри. – Давно мечтаю побывать на Клондайке. Но как же это вышло?

– Да видите ли, – сказал Джим, – мы с вашим другом Весли сообща взялись за полковника и полюбовно уладили дело.

– Кроме шуток? – сказал Гарри.

– Кроме шуток. Да вы не волнуйтесь, все в полном порядке. Ну, вам пора укладываться, так что пока! Надеюсь, еще увидимся.

Мы простились с Джимом Кэрби, и он ушел из казармы. Потом мы принялись укладывать вещи, и Гарри все приставал ко мне:

– Господи боже, чего вы такого наговорили полковнику?

Путешествие сошло отлично в оба конца, побывать для разнообразия на Аляске было очень приятно, но единственный эскимос, которого я видел, работал в Фербенксе в пивнушке. Звали его Дэн Коллинз, был он христианин и больше походил на американца, чем на эскимоса. Не думаю, чтобы наша поездка была пустой тратой времени и государственных денег, так как полковник поручил мне доставить какие-то пакеты и сделать для него кое-что там, на месте. Я объехал несколько гарнизонов с пакетами от полковника и получил взамен другие пакеты отовсюду, где побывал.

Когда Гарри узнал, как и почему нас отправили на Аляску, он воскликнул:

– Ну что ты скажешь! Поистине без обмана не проживешь, правда, Джексон?

Мы проездили в общей сложности пять дней, а когда вернулись, все пошло по-прежнему: спозаранку начиналась муштра, и каждый вечер Доминик Тоска и Лу Марриаччи подшучивали над молоденьким братишкой Доминика.