Читать книгу Лиза из Ламбета. Сотворение Святого - Уильям Сомерсет Моэм - Страница 10
Лиза из Ламбета
8
ОглавлениеВоскресный утренний сон миссис Кемп всегда был несколько крепче и продолжительнее, чем сон субботний или, скажем, пятничный; иначе Лиза в то воскресенье вовсе бы не выспалась. Она проснулась, потерла глаза; постепенно вспомнила и как ходила накануне в театр, и все остальное. Лиза вытянула ноги и испустила блаженный вздох. Сердце ее переполнял восторг; она думала о Джиме, и по телу разливалась любовная истома. Она закрыла глаза и представила его теплые губы; закинула руки, словно обнимая его за шею, словно приближая к себе; она почти ощущала, как колючая борода касается щек, а сильные крепкие руки подобно тискам обхватили талию. Лиза улыбнулась и снова глубоко вздохнула; затем выпростала руки из ночной рубашки и принялась их рассматривать. До чего худенькие, просто пара косточек, ни мышц, ни жирка; и бледные, все в сложном узоре набухших вен. Лиза не замечала, что кисти у нее огрубевшие, красные, в пальцы въелась грязь, а ногти обломаны, а то и обкусаны до мяса. Она поднялась с постели и стала глядеться в зеркало над каминной полкой. Воспользовалась пятерней как расческой, улыбнулась сама себе. Личико у нее было востренькое, зато щечки свежие, бело-розовые, а глаза большие, темные, как и волосы. Лиза чувствовала себя ужасно счастливой.
Одеваться не хотелось; хотелось мечтать. Лиза кое-как собрала волосы в узел, набросила юбку прямо на ночную рубашку, села у окна и осмотрела комнату. Большая часть украшений интерьера, имевшихся в распоряжении миссис Кемп, концентрировалась на каминной полке. Основу композиции составляли груша, яблоко, ананас, гроздь винограда и полдюжины пухлых слив, искусно сделанные из воска и весьма популярные в середине этого славнейшего из царствований. Каждый плод был выкрашен в оттенки, предназначенные ему Природой – яблоко щеголяло красными боками, виноградины отливали иссиня-черным, листья цвета малахита придавали композиции законченность. Урожай покоился на подставке «под черное дерево», покрытой черным бархатом, от грязи же и пыли его защищал впечатляющий стеклянный колпак, отделанный красным плюшем. Лизе всегда доставляло удовольствие смотреть на эту композицию, вот и сейчас при виде ананаса у нее невольно потекли слюнки. Два конца полки уравновешивали два розовых кувшина, расписанных по фасаду голубенькими цветиками; вокруг горлышка готическими золочеными буквами шло пояснение: «Дружеский Подарок». Эти произведения относились к более поздней эпохе, впрочем, столь же не чуждой прекрасному. Промежутки были заполнены кувшинчиками и чайными парами – внутри позолота, снаружи городской вид, по окружности – «Клактон-он-Си в Сердце Носи», или «Вечно Помни Милый Нью-Ромни». Немалое количество этой сувенирной продукции успело разбиться, но было заботливо починено с помощью клея; и вообще, по мнению знатоков, керамика от трещинки-другой в цене не теряет. Еще на каминной полке стояли портреты. С паспарту в бархатных рамках, порой украшенных ракушками, на Лизу смотрели неизвестные личности в старинной одежде, женщины в платьях с корсетами и тесными рукавами, с прямыми проборами в прямых волосах, с печатью суровости на лицах, с твердыми подбородками и узкими губами, с крохотными поросячьими глазками и в морщинах; мужчины, втиснутые в воскресные костюмы, окоченевшие в пристойных позах, каждый с длинными усами, бритыми подбородком и верхней губой и таким выражением, будто на плечах его неподъемная, хоть и незримая ноша. Были здесь и два-три дагерротипа – крохотные фигурки в полный рост, в золоченых рамках. Еще были снимки отца и матери миссис Кемп, а также помолвленных или только что обвенчанных пар – непременно дама сидит, джентльмен стоит, положив руку на спинку ее стула, или джентльмен сидит, дама стоит, положив руку ему на плечо. Снимки эти стояли на каминной полке, висели над ней и на других стенах, а также над кроватью; всякий, оказавшийся в комнате, попадал в оцепление застывших в вечной неподвижности лиц, взятых анфас.
Фоном служили выцветшие от старости обои, в особо критических местах укрепленные цветными приложениями к рождественским выпускам газет. Привлекала внимание пронизанная патриотизмом картинка, изображающая солдата, который тряс руку поверженного товарища, а другою рукой бросал вызов банде арабов. Была здесь и «Спелая вишня»[11], практически черная от старости и грязи; были два календаря, один с портретом маркиза Лорна[12], изящно одетого красавца, предмета обожания миссис Кемп с самой кончины мистера Кемпа. На втором календаре имелся портрет Королевы, сделанный к Ея юбилею и несколько потерявший в плане величия по причине усов, каковые в приступе непочтительности подрисовала углем наша Лиза.
Мебель составляли рукомойник и узкий комод, служивший также буфетом для кастрюль, сковородок и глиняных горшков, что не уместились на каминной решетке; подле кровати стояли два табурета да лампа. Больше в комнате не было ничего. Лиза все это оглядела и осталась вполне довольна; воткнула булавку в верхний угол благородного маркиза, дабы не допустить его падения, повертела фаянсовые сувениры и стала умываться. Затем оделась, поела хлеба с маслом, залпом выпила кружку холодного чаю и пошла на улицу.
Мальчишки, как всегда, играли в крикет. Лиза направилась прямо к ним.
– Я с вами.
– Валяй, Лиза! – раздалось полдюжины радостных голосов, а капитан команды добавил: – Ступай к фонарю, будешь подачи считать.
– Вот я тебе сейчас самому фонарь поставлю, – вскинулась Лиза. – Сам считай, а я буду отбивать. Иначе не играю.
– Ты и так всегда отбиваешь. Не все коту масленица, – заявил капитан, который не преминул воспользоваться своим положением и уже стоял в калитке.
– Или я буду отбивать, или играйте без меня, – отвечала Лиза.
– Эрни, так тебя и так, пусть она отбивает! – закричали двое-трое членов крикетной команды.
– Ладно, пусть. – Капитан нехотя протянул Лизе биту. – Все равно долго не продержится. – И он отобрал мяч у прежнего подающего. Сомнения этому юному джентльмену были чужды в корне.
– Мяч за полем! – раздалось с дюжину голосов, когда мяч, не коснувшись Лизиной биты, приземлился на куртки, служившие калиткой. Капитан поспешил вернуть свою очередь, однако Лиза ни за что не отдавала биту.
– Первая подача не считается! – кричала она.
– Ты не говорила, что первая не считается! – возмутился капитан.
– Говорила! Я сказала, когда мяч полетел. Про себя.
– Ладно, пусть, – повторил капитан.
И тут Лиза увидела Тома среди зрителей и, поскольку в то утро была расположена к миру в целом, окликнула:
– Привет, Том! Давай с нами! Будешь подающим, а то здесь у одного руки не оттуда растут!
– Проворонила подачу, так теперь и злишься, – буркнул парнишка.
– Ты меня из игры не исключишь, не на ту напал. А первая подача всегда не в счет, это уж правило такое.
Том подавал очень медленно и мягко, чтобы Лизе не приходилось делать лишних движений. Лиза вдобавок хорошо бегала, и скоро на ее счету было двенадцать очков. Другие игроки стали выражать недовольство.
– Да он поддается всю дорогу! Он и не хочет ее обыграть!
– Эй ты, все дело нам портишь!
– Плевать, – парировала Лиза. – У меня двенадцать очков – вам столько и не снилось. А теперь мне надоело, я сама из игры выхожу. Пошли, Том.
И они с Томом вышли из игры, а капитан наконец завладел битой. Крикет продолжался. Лиза прислонилась к стене, Том стоял напротив нее, сияющий, как новенький шиллинг.
– Слышь, Том, где прятался? Я тебя сто лет не видала.
– Я не прятался; я тут и был. И я тебя видел, хоть ты меня не замечала.
– Мог бы подойти, сказать «доброе утро». Кто тебе не давал?
– Не хотелось тебя неволить, Лиза.
– Нет, ну не дурак? Скажешь тоже – неволить!
– Я думал, тебе не по нраву, чтоб я на каждом шагу попадался. Вот я и обходил тебя стороной.
– По-твоему получается, я тебя видеть не могу! Думаешь, я бы поехала с тобой на пикник, если б ты мне не нравился?
Лиза отчаянно лукавила; но в то утро она была так счастлива, она весь мир обожала, и Том шел в комплекте. Она смотрела нежно и до того довела парня, что у него комок к горлу подступил и он слова вымолвить не мог.
Лиза взглянула на дом, где жил Джим, и увидела в дверях девушку примерно одних с собой лет; девушка показалась ей удивительно похожей на Джима.
– Слышь, Том, глянь-ка туда – это не Блейкстонов дочка вышла?
– Она самая.
– Пойду поболтаю с ней. – И Лиза бросила Тома и направилась к девушке.
– Ты Полли Блейкстон, верно?
– Верно! – отвечала Полли.
– Я так и подумала. Твой папа мне сказал: ты ведь мою дочку не знаешь, да? Не знаю, говорю, откуда мне знать. Ну, говорит он, коли встретишь ее, нипочем не ошибешься. И правда, я не ошиблась.
– Мама говорит, я вся в папу, от нее ни крошечки не взяла. А папа говорит, слава Богу, а то, будь я на маму похожа, он бы с ней развелся.
Обе засмеялись.
– А куда ты идешь? – спросила Лиза, косясь на полоскательницу в руках Полли.
– За мороженым к обеду. Там, в конце улицы, у лоточника куплю. Папа сказал, вчера вечером ему подфартило, так что нынче у нас мороженое на сладкое.
– Можно с тобой?
– Конечно!
Они взялись за руки, словно дружили с пеленок, и зашагали к Вестминстер-Бридж-роуд. По этой славной улице девушки шли, пока не добрались до ларька, где итальянец продавал нужный им товар; попробовали все сорта, сделали непростой выбор. Полли выложила шестипенсовик, и итальянец наполнил полоскательницу красно-белой субстанцией, с виду опасной для жизни.
На обратном пути Полли вдруг воскликнула:
– Папа идет!
Лизино сердце бешено забилось, щеки запылали; но сразу же ею овладел стыд, она опустила голову, уставилась в землю и пролепетала:
– Мне домой надо, мама хворает. Посмотрю, как у нее дела.
И прежде чем Полли успела ответить, Лиза юркнула в свою дверь.
Дела у миссис Кемп были из рук вон плохи.
– А, явилась – не запылилась! Где тебя носило? – завела она, едва Лиза переступила порог.
– Что с тобой, мам?
– Что со мной? Нет, вы гляньте – она еще спрашивает, что со мной! Да как у тебя язык поворачивается, мерзавка! Бросить больную мать, одну-одинешеньку! Хороша дочь, нечего сказать!
– Да что случилось?
– Молчи, не смей раскрывать свой грязный рот! Мать одну оставила, когда ревматизма будто с цепи сорвалась, да еще нервалгея в придачу! У меня все утро нервалгея, голова трещит! Кажется, сейчас кости расколются да мозги вытекут. А она шляется незнамо где. Мать больная лежит, всякую минуту может Богу душу отдать, ждет ее, паршивку, а она не идет, чай матери не готовит. Пришлось самой встать кое-как, чаю сделать, это с такой-то нервалгеей! А если б пожар случился? Мать бы, больная, заживо сгорела, а этой мерзавке и нужды нет!
– Прости, мам. Я только на полчасика выскочила, не думала, что ты проснешься. И огня, кстати, не оставила.
– Ах ты, неблагодарная! Вот я, когда девушкой была, я разве со своей матерью так обращалась? У тебя уважения к матери ни на грош, а ведь мать с тобой больше намучилась, чем с другими-то детьми, вместе взятыми! Как родила тебя, так будто крест на шею повесила; всю-то душу ты мне вымотала с тех пор. За что мне такое на старости лет, за какие прегрешения? Чтобы родная дочь больную мать оставила голодной смертью помирать да гореть заживо! – Тут миссис Кемп начала всхлипывать, и ее жалобы потонули в ее же слезах.
Сумерки сгустились до полной темноты; миссис Кемп, изнуренная страданиями, как физическими, так и душевными, давно спала. Лиза стала думать. Она думала о многих вещах; например, она не могла понять, почему нынче утром скрылась от Джима. «Дура набитая, вот кто я такая», – сказала себе Лиза.
Поистине, с прошлой ночи минуло лет сто, не меньше; Лизе казалось, то, что случилось, было очень-очень давно. Она не говорила с Джимом целый день, а ведь ей столько хотелось ему сказать. В надежде увидеть его Лиза подошла к окну и выглянула; но не заметила ни души. Она закрыла окно и села подле. Время бежало, Лиза ломала голову, появится Джим или не появится, спрашивала себя, думал ли он о ней столько, сколько она о нем. Постепенно мысли ее утратили четкость, словно туманом затянулись. Лиза стала клевать носом.
Внезапно она вздрогнула и не сразу сообразила, действительно ли слышала нечто, не приснилось ли ей. Она прислушалась; звук – три-четыре легких удара в раму – повторился. Лиза распахнула окно и прошептала:
– Джим?
– Я, – ответили из темноты. – Давай выходи.
Девушка захлопнула окно, скользнула в коридор, открыла дверь на улицу и едва успела ее закрыть, потому что Джим, вломившись, сгреб Лизу обеими ручищами и прижал к груди. Лиза страстно его поцеловала.
– Я знала, Джим, что ты нынче придешь; мне что-то подсказывало, вот тут. – Лиза ткнула себя в сердце. – Только почему ты так долго?
– Не мог раньше – хотел, чтоб народ разошелся по домам. Поцелуй меня! – И прижал губы к ее ротику, и Лиза обмякла в его объятиях.
– Пошли пройдемся, а, Лиза?
– Пошли! – Они говорили шепотом. – Иди переулком, а я улицей.
– Ты права. – Джим еще раз поцеловал Лизу и выскочил из парадного, а она закрыла за ним дверь.
Лиза вернулась в комнату за шляпой, затем прокралась в коридор, прислушалась, не идет ли кто из соседей. Она еще решалась выскочить за дверь, когда послышался поворот ключа в замке, и едва успела отпрянуть, иначе ее прибили бы дверью. На лестницу вышел сосед сверху.
– Эй, кто тут копошится?
– Мистер Ходжес! Как вы меня напугали! Я только выйти собралась. – Лиза густо покраснела; хорошо, что на лестнице было темно. – Доброй ночи, мистер Ходжес, – добавила Лиза и вышла.
Она пробиралась сторонкой, держась в тени домов, точно воровка; полисмен проводил ее долгим подозрительным взглядом – не замышляет ли чего противозаконного? Лишь выйдя на дорогу, девушка смогла вдохнуть полной грудью. Джим прятался под деревом. Лиза бросилась ему на шею, они снова стали целоваться.
11
Имеется в виду репродукция с популярной картины Дж. Э. Милле, изображающей маленькую девочку с вишнями. Образ и костюм девочки (бело-розовое платье) были позаимствованы с «Портрета Пенелопы Бутби» кисти Дж. Рейнолдса. Пенелопа Бутби, умершая в возрасте пяти лет, в свою очередь, – один из самых известных детских персонажей в английском искусстве. Репродукция в качестве подарка читателям прилагалась к рождественскому выпуску газеты «График».
12
Кэмпбелл, Джон Дуглас Сатерленд (1845—1914), маркиз Лорн и герцог Аргайл, – с 1878 по 1883 г. генерал-губернатор Канады, с 1892 по 1914 г. – комендант Виндзорского замка. Член палаты общин. Был женат на дочери королевы Виктории принцессе Луизе.