Читать книгу Непрощённые - Ульяна Климентьевна Чигорина - Страница 4

После смерти мамы отца мы чаще видеть не стали. Он все так же пропадал где-то днями и ночами. Почти всегда мы не знали где его искать, хотя деревня наша не была такой уж большой. Да что уж там не знали, мы в целом-то и не хотели его искать. А он, тем временем, будто бы специально прятался от нас и от вины, лежавшей на его совести. Реального наказания за убийство матери он так и не понес. Все так же разгуливал на свободе, не особо, хотя бы с видимой нам стороны, обращая внимания на бесконечные перешептывания за его спиной, а то и открытые проклятия.

Предоставленные сами себе, мы с Яковом кое-как умеючи, выживали. Сами себя кормили, сами топили печь, ухаживали за живностью. В ту пору наше, и без того бедное хозяйство, переживало самые худшие времена. Дом все больше и больше подкашивался, с ним в компании норовил вот-вот рухнуть сарай, укрывавший наших бедных животинок. То самое поле, на котором взращивалась съестная растительность, который год толком не вспахивалось, мы подкапывали его лишь частями, насколько нам позволяли наши неопытность и детские слабые руки.

В те годы я начинала осознавать, насколько отцу безразлична судьба его детей. Хотя, иногда он проявлял отцовскую заботу, осуществляя воспитательные меры. Однажды по зиме он отхлестал меня, маленькую восьмилетнюю девочку, метлой за то, что я не успела сходить к Амуру, постирать белье.

Чтобы вы знали, в те времена стирка выглядела совсем не так, как нынче. Сначала в белье втиралась зола, а потом весь этот зольный тюк несли к Амуру, чтобы там отбить о камни и прополоскать в проточной воде. Соответственно, зимой оно отбивалось об лед и полоскалось в прорубях.

Хорошо, скажу, как на духу, в тот день я оттягивала это дело специально. То находила другие дела, то будто компании не было. Почему? Мне просто было страшно. Деревенские бабы на стирку по одной не ходили, всегда собирались группами, чтобы ежели что, было кому помочь, подсобить, в совсем уж крайнем случае – вытащить из воды. И это всё о взрослых женщинах.

Что уж говорить о маленькой девочке – для меня это было слишком тяжелым испытанием. Помню, иду по льду, и всеми уголками души чувствую всю эту бездну под ногами, эти холодные кубометры воды, отделяемые от меня всего лишь коркой, которая в любой момент может разверзнуться, забрать к себе навсегда.

Наклонишься, искорячишься над прорубью, а пальцы настолько охвачены холодной болью, что кажется, вот-вот Богу душу отдашь. А порой даже молишься об этом: «Боженька, да забери ты уже меня, больно так, что мочи нет!» А он все не забирает. От этого страшного холода перехватывает дыхание, от чего на секунду будто все-таки лишаешься жизни, будто тонешь без воздуха, а потом вновь возвращаешься. И так снова и снова, по кругу. Плачешь, выжимаешь белье, а раны на лопнувшей на руках коже оставляют кровавые следы, и от этого его снова нужно окунать.

Стирка была моей личной обязанностью, Яков не должен был помогать мне в этом, таково было указание отца. Таким способом он растил из меня нормальную бабу, не белоручку, а нормальную хозяйственную женщину. Или это было просто отговоркой, должен же он был чем-то оправдывать свою жестокость.

Отца мы видели в основном в те дни, когда он с мужиками, такими же деревенскими пропивохами, пил бражку на завалинке нашего дома. При этом мы с Яковом должны были следить, чтобы бражка и закуска не заканчивалась, и если таковое случалось, вовремя подносить добавку. Самыми страшными были те моменты, когда запасы истощались, и нести было нечего. Такие ситуации приводили отца в ярость, он метал в нашу сторону все, что попадалось под руку. А мы, ни в коем случае, не должны были плакать, особенно Яков. В таком случае нас ждала еще большая порция унижений.

Однажды поздней осенью отец отправил Якова спать в хлеву, среди животных. Потому что, как тогда сказал отец, Якову – сопливой бабе, не место среди людей. Когда папаша, окончательно опьянев, упал мертвецким сном, я тайком отнесла Якову покрывало, хлеб и воду. В тот вечер я впервые пожелала отцу смерти, без капли сожаления и боязни божьей кары за такой грех.

Бывало, отец приводил в дом баб, тотчас же мы должны были удалиться из дому, дабы не мешать их игрищам на кроватях. А однажды он привел в дом Машку. Та была довольно молодой видной девкой, намного младше его. Чем он ее зацепил, мне до сих пор не понятно, но как вошла она в наш дом, да так в нем и осталась.

Машка мне сразу не понравилась. Не хотела я видеть хозяйкой в нашем доме кого-то, кроме маменьки, а потому начала я свою новоиспеченную мачеху ненавидеть сразу и всей душой.

Она была красивой девушкой, высокой, статной, с огромными темными глазами, густой копной волос. Родители ее были хорошими людьми, о которых в деревне никто плохого слова не мог сказать. К ней много кто сватался, но выбрала она нашего неказистого отца—пропивоху. Чем она руководствовалась, никто понять не мог. Он был много старше ее, не того достатка, вдовец, сам лично убивший свою жену. Но выбрала она именно его. Возможно, в надежде, что сможет изменить его.

Можно было бы подумать, что после появления в нашей жизни взрослой женщины, наш тяжкий быт должен был улучшиться. На самом же деле, особо ничего не изменилось. Только теперь в доме стала в два раза больше тиранов. Да и тюк тряпья, который я таскала на реку, утяжелился мачехиными портками.

В начале двадцать второго года я стала замечать, что Машка заметно поправилась, щеки и живот ее заметно округлились, передвигалась она грузно, будто сверху на неё каждое утро клали невидимый балласт. А соседка как-то ляпнула, что мачеха на сносях. Но отец с Машкой и после этого особо перед нами не докладывались. Месяц за месяцем она все толстела, становилась все более несносной, то рыдала, то громко смеялась, много ела и вообще ничего не делала по хозяйству. И вот, к лету она все-таки разродилась. Тридцать первого мая тысяча девятьсот двадцать второго года на свет появилась моя младшая сестра, названная Зоей.

Я колебалась между чувствами к ней. С одной стороны – ненависть, а с другой – безграничная любовь. Я с упоением наблюдала за тем, как она растет, превращается в маленькую личность со своими привычками и характером. Видела в ней часть себя, но в то же время – полную свою противоположность. С каждым новым днём меня всё больше и больше пугала ее похожесть на мать, самодурку Машку.

Однажды двухлетняя Зоя, оставленная под моим присмотром, убежала со двора. Я не смогла за ней уследить как следует по той лишь причине, что была занята по хозяйству. Да я и оставила-то ее всего на минуту, а она уже куда-то ушмыгнула. Я в панике металась по двору, а когда поняла, что ее там нет, побежала за калитку и там лоб в лоб столкнулась с Машкой, которая вела Зойку за руку. Малая улыбалась во весь рот, а я понимала, что сейчас мне светят такие люли, что мне и не снилось.

На улице Машка разборок никогда не устраивала – все в округе думали, что она идеальная мачеха. Загнав меня бесшумными жестами в дом, она накрепко закрыла все двери и ставни и дала волю своему гневу.

На следующий день мое опухшее от синяков и полуночных слез лицо мачеха объяснила тем, что я нечаянно упала. Никто не задавал лишних вопросов – Машка для всех была идеальной, и проявляла на людях сочувствие по поводу моего нелепого падения.

А Зоя, казалось, уже с этого возраста понимала, что может манипулировать мной посредством Машкиной власти. С малых лет она шантажировала меня, зная, что в любом конфликте Машка встанет на ее сторону. Этим она пользовалась при любом удобном случае. Маленькая террористка стала еще одним темным пятном моего взросления.