Читать книгу Золотые оковы власти - Ульяна Скибина - Страница 6

***

Королева Луиза была твердой женщиной, статной и гордой, с приятными глазу, но чересчур сухими и даже немного грубоватыми чертами лица и постоянной, словно приклеенной полуулыбкой на тонких губах; она была красива, но в ее красоте было что-то холодное и неприятное, что-то узкое, статное до высокомерия и гордое до надменности. Взгляд ее темных глаз, внимательный и цепкий, пронзал насквозь, точно удар клинком с расстояния в несколько шагов; однако, как клинок этот не был опущен в мед, так и во взоре этой женщины был заметен тот частый оттенок превосходства над другими, какое испытывают обычно люди знатные и богатые, но недалекие, к тем, кто находится ниже них по социальному статусу, будь он при этом в тысячу раз умнее и смекалистее; в общем, было в ней что-то двойственное и нервное, почти злое.

Вообще, супруга правителя Моргана принадлежала к той нередкой категории людей, которые часто бывают недовольны всем вокруг, пусть даже поводов у них на то как будто бы и не имеется; к тем, кто, останавливая взгляд, подмечал только худшее, порой вовсе не обращая внимание на остальное, и оттого видел мир лишь в черно-серых тонах, по собственному желанию и согласию с самим собой ограничивая себя во всех прочих цветах.

Но не стоило бы концентрироваться только на этих непривлекательных чертах королевы – это было бы, в конце концов, ошибкой. В сущности, она была неплохой женщиной, любила своих детей, хоть и любовью весьма странною, быстрою и беспокойною, почти дикою, как, верно, может любить своих медвежат дикая медведица; однако и эта любовь была почти незаметна простому глазу, ибо порой ее не изобличали даже близкие королеве люди, не говоря уж о детях, к которым она и проявлялась.

Для многих во дворце, да и во всем королевстве, представлялось неразрешимой загадкой, как король Стефан, мудрый, справедливый, благородный, хотя и, как говорили злые языки, слабовольный король Стефан, мог выбрать себе в жены эту женщину, более того, даже искренне полюбить ее? С самого дня свадьбы не утихали слухи о том, что Луиза, быть может, попросту приворожила их правителя, но с события этого прошло уже много лет, и постепенно всякие доводы утихли, развеянные в прах долголетием брака и той особой, странной нежностью, которую несомненно проявляла королева Моргана к своему венценосному мужу.

Перед своей младшей дочерью властительница предстала в летней мансарде, укрытой прозрачным стеклянным куполом на случай дождя. Эта мансарда была любимейшим местом королевы Луизы – спокойная, тихая, просторная, она казалась зеленой из-за большого количества растений в керамических горшках, расставленных тут и там по мраморному полу: алых и белых роз, только утром сорванных с клумб в королевском саду, желтых тюльпанов, прекрасных лилий и гортензий.

Когда принцесса переступила порог чарующего помещения, правительница стояла возле стеклянного купола, вглядываясь во что-то вдали; лицо ее выражало крайнюю степень задумчивости и какой-то несвойственной ей печали, почти обреченности, да и весь образ женщины казался каким-то странно изломленным, напоминая картину одного арлинского живописца, которую видела Элиан в книге всего с неделю назад – там была изображена умирающая птица с переломанным крылом, но парадокс полотна заключался в том, что птица все равно стремилась в небо.

– Встань, – резко произнесла королева Луиза, долго и холодно глядя на дочь, по обычаю королевского двора опустившуюся перед ней в низком почтительном реверансе. Принцесса подняла голову, взглянув на мать с немым удивлением – обычно правительница, хоть и обращалась к своим детям достаточно прохладно, все же не позволяла себе подобной резкости в отношении их; выпрямившись, девушка посторонилась, и властительница, держа спину неестественно прямо, подошла к тяжелому, обитому красным бархатом креслу и опустилась в него, откинувшись на спинку; Элиан осталась стоять.

Она молчала, ожидая первых слов от матери, однако и королева тоже замкнулась в себе, и молчание это становилось все более долгим и тягостным, почти невыносимым; какой-то странный, неестественный, чуть ли не священный страх охватил молодую принцессу, в одно мгновение вцепившись в душу изогнутыми темными когтями.

– Вы хотели меня видеть, матушка, – смиренно начала принцесса, понимая, что не вынесет более этого давящего, почти полубезумного молчания; она вся трепетала, дрожала и задыхалась, не в силах совладать со своими странными ощущениями и не менее странным равнодушием королевы.

Луиза дернулась, словно марионетка, заведенная кукловодом, и выдохнула, судорожно и тихо, как будто пытаясь сдержать бесконтрольную ярость; в лице ее отразилось нечто, отдаленно напоминающее изумление, какое могло бы быть у только разбуженного, еще не до конца осознающего реальность происходящего человека; пальцы ее сильно сжались на подлокотниках кресла.

– Что ты думаешь о принце Дамиане? – столь же холодно и будто бы даже непринужденно поинтересовалась королева, подчеркнуто проигнорировав предыдущую реплику дочери.

– Он очень красив, – спустя мгновение, запинаясь, пробормотала принцесса, опустив голову и стараясь не смотреть в глаза правительнице – нервный, немигающий взгляд матери нервировал ее, напоминая детские сказки о вылетевшем на охоту ястребе.

– Ну разумеется, – с недоброй усмешкой, уродливо искривившей губы, отрезала женщина, – я имею в виду, что ты думаешь о нем самом?

Элиан ощущала себя будто бы в полусне: мысли путались, извивались и скользили, из них невозможно было вычленить ничего определенного или хотя бы разумного; все вокруг приобрело какую-то почти нереальную, острую, режущую глаза яркость. Девушка отвернулась, чтобы не видеть всего этого, а внутри ее медленно поднимался щекочущий, холодный и склизкий страх – наверное, она и сама не знала, чего именно так боится: матери ли с ее постоянными резкими обращениями и ледяным взглядом, который ни на миг не потеплел за все те годы, которые принцесса провела с этой женщиной, или будущего – неопределенного, странного и страшного, будущего, о котором Элиан предпочитала и вовсе не задумываться.