Читать книгу Альфа. В плену Зверя - Ульяна Соболева - Страница 7

Холод вползал в тело, как трупный яд.

Я очнулась резко, с судорожным вздохом, как утопленник, которого слишком поздно вытащили на берег. В горле стоял металлический привкус, в ушах звенело, будто кто-то долго и методично бил по черепу.

Бетон подо мной был ледяным, пропитанным влагой и запахом гнили. Я не сразу поняла, что это мой собственный дрожащий вдох разрезает вязкую тишину.

Тело ломило. Каждую мышцу, каждую кость. Боль поселилась под кожей, в венах, глубоко внутри, где её уже невозможно было выцарапать ногтями.

Я не хотела открывать глаза.

Не хотела дышать.

Не хотела чувствовать.

Но тело помнило.

Помнило всё.

Я вздрогнула и сжалась в комок, забившись в угол клетки, туда, где тьма была гуще, где можно было спрятаться от себя самой. От реальности. От него.

Дыхание сбивалось. Грудь сжимало, будто что-то невидимое и липкое обвило меня, впилось когтями в рёбра.

Нет. Не вспоминай. Не думай. Выкинь это из головы. Просто… просто вычеркни.

Но память не подчинялась. Тепло его кожи. Вес его тела. Глухое рычание у шеи. Я прикусила губу так сильно, что во рту снова появился вкус крови.

Ты просто очередная жертва. Просто ещё одна несчастная, запертая в этой клетке. Всё. Конец. Смирись.

Но я не могла забыть и смириться.

Ночь отпечаталась в моей коже. В мыслях. В сути моего сознания. И теперь меня тошнило не только от страха. Меня тошнило от того, что я выжила. От того, что я больше не понимала, кто я.

Темно. Холодно. Сырость вползает в кости, забивается под кожу. Я не знаю, сколько прошло времени. Часы? Дни? Здесь не было ни окон, ни солнца, ни времени. Только вечная тьма, мерзкий запах металла и давящий страх, сжимающий меня, как удав.

Тяжёлые шаги. Глухие, ровные, уверенные. Я затаила дыхание. Он проснулся. Каждая клетка моего тела напряглась, сердце дёрнулось, будто пыталось найти выход. Я не смотрю в его сторону. Не могу. Просто ещё сильнее вжимаюсь в угол, холодные прутья клетки впиваются в спину, пальцы сжимаются в кулак так, что ногти впиваются в ладони. Он рядом. Я чувствую его, не так, как прошлой ночью. Тогда он был зверем – силой, инстинктом, болью, которой нельзя сопротивляться. Сейчас он другой.

Я украдкой бросаю взгляд, короткий, осторожный. Он сидит напротив, и его взгляд цепляется за меня, изучает, оценивает. В его глазах нет того бешеного голода, нет оскала, нет звериного блеска. В них что-то другое. Тяжёлое. Жёсткое. Почти… я не знаю. Сожаление? Нет, это невозможно.

Но впервые я действительно смотрю на него.

Высокий, широкоплечий, сильный – он кажется вырезанным из камня. Каждое движение, даже самое незначительное, наполнено скрытой мощью. Его тело – оружие, но сейчас оно не движется, лишь напряжённо замирает в полумраке клетки.

Чёрные волосы, немного длиннее, чем должны быть, неаккуратно падают на лоб, обрамляют лицо, которое кажется слишком резким, слишком правильным для зверя. Скулы чёткие, жёсткие, подбородок покрыт щетиной, но она не скрывает того, что он… красив. По-мужски грубо, опасно, хищно.

Но страшнее всего его глаза.

Ярко-зелёные, свечение в полумраке, словно внутри таится дикий огонь. Он смотрит прямо на меня, и от этого взгляда по спине пробегает ледяной холод. Он не такой, как прошлой ночью. Тогда его лицо было другим – вытянутое, звериное, скрытое под густой тёмной шерстью, и эти же зелёные глаза смотрели на меня из-под волчьей морды.

Я зажмуриваюсь, срываю взгляд, сдавливаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в кожу. Это не человек. Это не просто мужчина. Это что-то совсем другое.

– Как ты? – его голос глухой, низкий, хриплый.

Я молчу. Просто смотрю. Просто жду. Он не может быть таким. Это неправильно. Он должен быть зверем, монстром, убийцей. Должен схватить меня, прижать к прутьям, задыхаться от собственного яростного желания. Но он просто сидит. Слишком близко. Слишком спокойно.

Я вжимаюсь в угол клетки, отодвигаюсь от него, насколько это возможно. Ему нельзя верить. Он убивал. Он разрывал. И если сейчас он спокоен, значит, просто ждёт момента, чтобы снова сломать меня.

Он двигается медленно, очень медленно, будто сам боится, что сорвётся. Протягивает руку. Я замираю, грудь сжимается, дыхание застывает в лёгких, потому что я знаю, что будет дальше. Он ударит. Он сорвётся. Он схватит меня за горло, впечатает в пол, зарычит мне в ухо, как зверь, которому плевать на мои крики. Я знаю, я видела это в его глазах.

Но он не бьет.

На мои плечи ложится плед.

Я не сразу понимаю, что произошло. Ткань мягкая, тёплая, пахнет им – тяжёлый, пряный, терпкий запах, пропитанный потом, чем-то мужским, резким, чуть дымным. Запах силы. Запах опасности. Запах его зверя.

Я не понимаю. Это какая-то новая игра? Новый способ сломать меня? Почему он это делает? Почему вместо того, чтобы разорвать меня, как всех до меня, он теперь заботится?

Я сжимаю пальцы в пледе, кожа покрывается мурашками, но не от холода. Мне страшно. Не так, как вчера, когда он рухнул на меня зверем, лишённым разума. Нет. Этот страх другой. Он вползает в лёгкие, оседает в крови, шепчет: если он заботится, значит, я для него больше, чем просто тело в клетке. А это куда опаснее смерти.

Зверь молчит, но его взгляд прожигает насквозь – тяжёлый, изучающий, такой, от которого хочется сжаться в комок и исчезнуть. Я чувствую, как он скользит по моей коже, по дрожащим пальцам, по губам, которые я безуспешно пытаюсь не кусать. Он смотрит, не отводя глаз, слишком пристально, слишком спокойно. В этом спокойствии что-то хищное, опасное. Я не выдерживаю, сжимаю пальцы в кулак, ногти впиваются в ладонь, оставляя полумесяцы боли, и тогда он вдруг спрашивает:

– Ты ненавидишь меня?

Я вздрагиваю. Его голос глухой, хриплый, но без той ярости, что была раньше. Я поворачиваюсь к нему слишком резко, инстинктивно, не думая. Внутри вспыхивает огонь, горячий, пульсирующий, такой яркий, что мне почти становится жарко. Нет, я не ненавижу его. Я чувствую что-то гораздо хуже.

– Я боюсь тебя, – слова слетают с губ прежде, чем я успеваю их осознать.

В тишине они звучат оглушительно, тяжело, как приговор. Я задыхаюсь в ожидании. Я жду, что он снова усмехнётся – хищно, зло, что его глаза вспыхнут насмешливым огнём, что он скажет что-то жестокое, что рассмеётся мне в лицо, снова покажет мне, кто он есть. Или что вспыхнет, как прежде, что его затрясёт от злости, что он сожмёт кулаки и кинется на меня, припечатает к прутьям, рыча мне в ухо, что напомнит, что страх – это единственное чувство, которое я должна к нему испытывать.

Но он просто кивает. Медленно. Словно знал, что я это скажу. Словно это именно тот ответ, который он ожидал услышать. И мне становится страшнее, чем когда он рычит.

Зверь молчит, но я чувствую его. Каждой клеткой, каждым натянутым нервом. Тишина между нами вязкая, как чёрная смола, липкая, удушающая. Она пропитывает воздух, растекается между нами, как что-то осязаемое, давит на грудь, сжимает горло. Я не знаю, сколько прошло времени. Минуты? Часы? В этом месте не существует времени, здесь есть только он.

Я украдкой смотрю на него. Сгорбленный силуэт в тусклом свете лампы, широкие плечи, крепкие руки, испещрённые шрамами. Он кажется неподвижным, но я знаю, что он чует меня даже в темноте. Что слышит моё дыхание, улавливает малейшие движения. Он не человек.

Непонятно что. Кто он?

Оборотень? Как в фильмах ужасов? Как в старых бабушкиных сказках, которые она рассказывала мне шёпотом у тёплой печи, пока за окном выли настоящие волки? Тогда я смеялась, представляя огромных зверей с горящими глазами, прячущихся в лесах. Боялась, но всё равно смеялась. Тогда это было чем-то далёким, почти сказочным.

Но теперь он – передо мной.

Тот, кто разорвал мой мир на части. Тот, кто стал моим первым мужчиной.

Я сжимаюсь, ощущая себя куском тонкого стекла, покрытого трещинами. Это не должно было быть так. Не должно было быть таким. Ни одна девочка в детстве не мечтает, что это случится в клетке. С пленником. С монстром.

Он мой первый.

И я не знаю, что с этим делать.

Меня должно тошнить от одной мысли, что он касался меня, что я чувствовала его руки, его дыхание, его тяжесть. Но меня тошнит от другого. От того, что я больше не знаю, кто я теперь.

Вдруг его голос разрывает тишину, резкий, как удар.

– Расскажи о себе.

– Мне восемнадцать. Недавно исполнилось, – голос звучит глухо, будто я говорю в пустоту, но я знаю, что он слушает. Чувствую его взгляд. Тяжёлый, прожигающий.

Я сглатываю, сжимаю пальцы в кулак, ногти впиваются в ладонь, и всё же продолжаю.

– Я из маленькой деревни. Такой, знаешь, совсем маленькой, где один магазин и автобус три раза в неделю. Где после девяти вечера на улице ни души, только собаки воют, и воздух такой чистый, что кажется, будто можно пить его, как воду. Я там выросла. В старом доме с покосившейся крышей и скрипучими полами, в доме моей бабушки.

Я замолкаю, сглатываю вязкий ком в горле. Дом. Детство. Всё, что теперь кажется нереальным, далёким.

– Бабушка меня растила. Родителей я не помню, мать умерла, когда я была маленькой. Говорят, отец ушёл ещё раньше. Я не знаю, кто он. Я даже не помню его лица. Но мне было всё равно. У меня была бабушка.

Тихая пауза. Я невольно оглядываюсь на Рустама. Он сидит, вытянув ноги, облокотившись на решётку клетки. Слушает. Не перебивает.

– Она была знахаркой. Все в деревне это знали. К ней приходили – с болезнями, с бедами, с просьбами. Она давала травы, шептала заговоры, помогала. Она говорила, что мир больше, чем кажется. Что есть вещи, которые нельзя объяснить словами, но можно почувствовать, если знать, куда смотреть. Я… – я осекаюсь, стискиваю губы. Нет. Этого я не должна говорить. Я не должна рассказывать ему.

Я резко встряхиваю головой, спешно продолжаю:

– Она меня любила. Я точно знаю. Хоть и не показывала этого. Она была строгой, резкой, порой суровой. Я могла бегать босиком по мокрой траве, могла просыпаться от стука дождя по крыше, могла слушать её голос, когда она говорила, что судьба – это дорога, а не приговор.

В груди что-то сжимается. Я говорю, но голос звучит как чужой. Словно это не я, а кто-то другой рассказывает свою историю. Историю той девочки, которая жила в старом доме, вдыхала запах сушёных трав, думала, что у неё впереди целая жизнь.

Я сжимаюсь, опускаю глаза.

– А потом она умерла. В одно утро. Я пришла в её комнату, а она просто… лежала. Тёплая, но уже не здесь.

Я сглатываю, быстро моргаю, отгоняя этот образ. Я не хочу вспоминать. Я не хочу чувствовать.

– Я переехала в город, поступила в университет, жила в общаге. Училась на филолога. Хотела стать переводчиком. Читать книги на языке оригинала, путешествовать. Я всегда мечтала увидеть что-то большее, чем деревню. Мне казалось, что я умру, если останусь там.

Я усмехаюсь, но в этой усмешке нет ни капли радости.

– Иронично, да? Я мечтала о другом мире, и теперь я здесь. В клетке. С тобой.

Я поднимаю глаза.

– А ты? – слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать, прежде, чем осознаю, что спрашивать его – опасно.

Он поднимает голову. Смотрит. Долго, пристально, так, словно не ожидал, что я вообще осмелюсь задать этот вопрос. В его взгляде что-то меняется – не ярость, не холод, но и не смирение. Я чувствую, как что-то невидимое шевелится в воздухе между нами, как будто моя фраза вытянула из него что-то глубоко спрятанное.

– Я Рустам, – говорит он, и имя падает в тишину клетки, как тяжёлый камень.

Я знаю, кто он. Знала с того самого момента, как меня сюда затащили. Но слышать его голос, глухой, хриплый, сказать это самому – другое. Я молчу, жду, и он продолжает.

– Оборотень, – спокойно, без вызова, без злобы. Просто факт. Как если бы он сказал, что он человек, хотя я давно уже понимаю: он не человек.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я, потому что эта мысль внезапно пронзает сознание.

– Достаточно, – он усмехается, но в этом смехе нет ни радости, ни веселья. – Намного больше, чем ты думаешь.

Меня пробирает холод.

– Ты бессмертный?

Он медлит, но потом кивает.

– Почти.

В этой клетке, в этом гниющем аду, с его голосом, разбивающим тишину, с его глазами, смотрящими на меня так, словно я – одна из загадок, которые он не хочет разгадывать, мне становится страшно иначе. Не так, как прежде, когда он давил своим телом, когда рычал у моего горла, когда казалось, что этот зверь разорвёт меня, и на этом всё кончится. Нет. Этот страх глубже. Этот страх, потому что он неизвестность.

– Я Альфа. Вожак стаи. Больше тебе знать не нужно, – голос снова низкий, спокойный, но внутри него всё равно что-то рвётся, я слышу это.

Я слышу, что он не хочет говорить больше.

Но я не могу остановиться.

– Ты женат, – не спрашиваю, утверждаю.

Он снова смотрит, но теперь в этом взгляде нет ни капли интереса. Только усталость.

– Да.

Я отворачиваюсь, сжимаю руки в кулак, потому что мне не нужно это знать, я не хочу это знать, но я уже спросила, уже услышала, и теперь эта мысль давит на меня своим весом.

– Ты её любишь? – голос звучит слишком резко, слишком громко.

Он улыбается. Это даже не улыбка – оскал. В его глазах вспыхивает что-то тёмное, циничное, и мне вдруг хочется взять свои слова обратно.

– Любовь – это для тех, кто может себе её позволить.

Я слышу эту фразу, и внутри что-то сжимается, как будто кто-то невидимый запустил пальцы в мою грудную клетку и сжал сердце.

Он не верит в любовь. Возможно, никогда не верил.

Он больше не кажется мне только зверем. Я смотрю на него и вижу нечто большее, чем просто грубую силу, ярость и безжалостность. Это пугает сильнее, чем звериный оскал, сильнее, чем его руки, вжимавшие меня в пол. Потому что монстр не может быть таким. Монстр не сидит, привалившись к прутьям клетки, не молчит так тяжело, не смотрит на меня с той болью, от которой внутри что-то сворачивается в узел.

Я не должна этого видеть. Не должна замечать. Мне должно быть всё равно, каким он был до. Что он чувствует сейчас. Это неважно. Он уже оставил на мне свой след, выжег его прямо под кожу, врезал в сознание, и никакие слова не изменят того, что произошло.

Но всё же…

Я не отвожу глаз. И он тоже.

Никаких масок, никакой лжи. Только темнота между нами, глухая, как колодец, и эта тишина, тяжёлая, давящая, вытягивающая из лёгких воздух.

Разве монстр может быть таким?

Он медленно выдыхает, опускает голову, словно слишком устал, словно несёт на себе что-то, что с каждым днём становится только тяжелее. Я смотрю на него и не понимаю, что мне с этим делать.

– Я не знаю, что будет дальше, – шепчу я, и голос мой ломкий, едва слышный, почти чужой.

Он медлит. Или, может, просто переваривает мои слова, пропускает их через себя, прежде чем ответить.

– Я тоже.

И это звучит так… по-настоящему.

Без угроз, без приказов, без звериной злости. Просто правда.

И это страшит меня больше всего.

Рустам резко поворачивает голову к стене, замирает, и в этот момент что-то меняется в воздухе. Напряжение простреливает пространство, оно физически ощутимо – как натянутая струна, как дыхание перед выстрелом. Его тело напрягается, мышцы застывают под кожей, а светло-зелёные глаза вспыхивают опасностью. Он слышит что-то. Что-то, чего пока не слышу я.

Мгновение – и теперь слышу и я.

Приглушённые голоса за дверью. Тяжёлые шаги. Металл скребётся о металл, кто-то роняет что-то на пол, и звук отдается гулким эхом. Я задерживаю дыхание, замерев, потому что понимаю: это они.

Охотники.

– Доза слишком слабая. Надо увеличить, чтобы ускорить процесс.

Голос глухой, безразличный, как у врача, который говорит о подопытном животном. Не обо мне. Не о человеке. Просто об объекте.

Холод пробегает по коже, волнами прокатывается по телу, вжимает в пол, в стену, в саму клетку. Как будто я и есть этот объект. Как будто я уже не принадлежу себе.

Я медленно поднимаю взгляд и вижу его.

Рустам не двигается. Не говорит. Просто смотрит перед собой, но в его глазах уже нет той странной, тихой усталости, которая была минуту назад. В них – только бездонная, нечеловеческая тьма.

Он понял. Он всё понял.

Я сжимаю пальцы в пледе, который он дал мне, сжимаю так сильно, что костяшки белеют.

Они не оставят меня.

Они не оставят нас.