Читать книгу «Дама в черной перчатке» и другие пьесы - В. Г. Шершеневич - Страница 9

Здравствуй!

Здравствуй, как Пьерро из гипса,

Пробелевший в неудобной позе века и года!

Я сегодня об мйр коленкой ушибся

И потому прихожу сюда.

Я прошел сквозь черные вены шахты,

С бедер реки прыгал в качели валов,

Был там, где траур первой пахоты

Грозил с рукава лугов.

Когда пальцы молний терли небес переносицу

И гроза вызернивалась громом арий,

Я вносил высоту в широкополую многоголосицу,

В самую июль я бросал краснощекий январий!

Вместе с землею кашлял лавой

И в века проходил, заглумясь и грубя!

А ты здесь сидел, спокойственно величавый,

Ибо знал, что земля не сбросит тебя.

И сегодня – уставший бездельник труда,

Рождающийся самоубийца и неслух,

Грязный и мутный, как в окнах слюда,

Выцветший, как плюш на креслах, —

Прихожу

К тебе и гляжу

Спроста

Сквозь сумрак, дрожащий, как молье порханье;

Скажи: из какого свистящего хлыста

Свито твое сиянье?

Ну, чего раскорячил руки, как чучело,

Ты, покрывший собою весь мйр, словно мох;

Это на тебя ведь вселенная навьючила

Тюк своих вер, мой ленивенький Бог!

И когда я, малая блоха вселенной,

Одна из его поломанных на ухабах столетия спиц,

Заполз посидеть в твой прозор сокровенный,

Приплелся в успение твоих ресниц, —

Ты должен сказать! Ну! Скажи и помилуй!

Тебя ради прошу: Глазищами не дави!

Скажи мне, высокий! Скажи, весь милый,

Слово, похожее на шаг последней любви!

Вы сами поставили меня здесь нелепо,

Так что руки свело и язык мой затек!

Ведь это сиянье подобно крепу,

Который на мой затылок возлег.

Поставили сюда: гляди и стой!

Ходят вблизи и жиреют крики.

Это вы мне сказали: Бог с тобой!

И без нас проживешь как-нибудь, великий.

Выскоблив с мйра, как будто ошибку

В единственно правильной четкой строке,

Воткнули одного, ободранной липкой,

И поцелуи, как кляксы, налипли на правой руке.

Я так постарел, что недаром с желтым яйцом

Нынче сравнивают меня даже дети.

Я в последний раз говорил с отцом

Уже девятнадцать назад столетий!

Пока зяб я в этой позолоте и просини,

Не слыхав, как падали дни с календаря,

Почти две тысячи раз желтые слова осени

Зима переводила на белый язык января.

И пока я стоял здесь в хитонной рубашке

С неизменью улыбки, как седой истукан,

Мне кричали: «Проворней, могучий и тяжкий,

Приготовь откровений нам новый капкан!»

Я просто-напросто не понимаю

И не знаю,

В сони

Застывший: что на земле теперь?

Я слышу только карк вороний,

Взгромоздившийся черным на окна и дверь.

Все вокруг, что было вчера и позже.

Все так же молитва копает небо, как крот.

А когда луна натянет желтые вожжи,

Людская любовь, как тройка, несет.

Все также обтачивается круглый день

Добрыми ангелами в голубой лучезарне;

Только из маленьких ребят-деревень

Выросли города, непослушные парни.

Только к морщинам тобой знаемых рек

Люди прибавили каналов морщины,

Все так же на двух ногах человек,

Только женщина плачет реже мужчины.

Все так же шелушится мохрами масс

Земля, орущая: «Зрелищ и хлеба!»

Только побольше у вселенских глаз

Синяки испитого неба!

Замолчи!.. Затихни!.. Жди!..

Сюда бредут

Походкой несмелой;

Такою поступью идут

Дожди

В глухую осень, когда им самим надоело!

Три дня занемог! Умрет, должно быть!

А после останется восемь детей!

Пожух и черней,

Как будто копоть.

Пожалей!

Я сама изогнулась, как сгоретая свечка,

Для не меня, для той,

Послушай!

Для той,

Кто носит его колечко,

Спаси моего Ванюшу!

Припадала к карете великого в митре!

Пусть снегом ноги матерей холодны,

Рукавом широким ты слезы вытри

На проплаканных полночью взорах жены!

Ты слыхал? А я не понял ни слова!

Не знаю, что значит горе жены и невест!

Не успел я жениться, как меня сурово

Вы послали на смерть, как шпиона неба и звезд.

Ну, откуда я знаю ее Ванюшу?

Ну, что я могу?!. Посуди ты сам!

Никого не просил. Мне землю и сушу

В дар поднесли. И приходят: «Слушай!»

Как от мороза, по моим усам

Забелели саваны самоубийц и венчаний,

И стал я складом счастий и горь,

Дешевой распродажей всех желаний,

Вытверженный мйром, как скучная роль!

Я знал, что ты, да – и ты, несуразный,

Такой же проклятый, как все и как я.

Словно изболевшийся призрак заразный,

По городу бродит скука моя.

Мне больно!

Но больно!

Невольно

Устали

Мы оба! Твой взгляд как пулей пробитый висок!

Чу! Смотри: красные зайцы прискакали

На поляны моих перетоптанных щек!

Выпустить отсюда, и шаг мой задви́гаю

Утрамбовывать ступней города́ и нивы,

И, насквозь пропахший славянскою книгою,

Побегу резвиться, как школьник счастливый.

И, уставший слушать «тебе, господину»,

Огромный вьюк тепла и мощи,

Что солнце взложило земле на спину,

С восторгом подниму потащить я, тощий!

И всех застрявших в слогах «оттого что»,

И всех заблудившихся в лесах «почему»

Я обрадую, как в глухом захолустьи почта,

Потому,

Что все, как и прежде, пойму.

Я всех научу сквозь замкнутые взоры безвольно

Радоваться солнцу и улыбке детей,

Потому что, ей-Богу, страдать довольно,

Потому что чувствовать не стоит сильней!

И будут

Все и повсюду

Покорно

Работать, любиться и знать, что земля

Только трамплин упругий и черный,

Бросающий душу в иные поля.

Что все здесь пройдет, как проходят минуты,

Что лучший билет

На тот свет —

Изможденная плоть,

Что страдальцев, печалью и мукой раздутых,

Я, как флаги, сумею вверху приколоть!

И своею улыбью,

Как сладкою зыбью,

Укачаешь тоску и подавишь вздох,

И людям по жилам холодную, рыбью

Кровь растечешь ты, назначенный Бог!

Рассказать, что наше счастье великое

Далеко, но что есть оно там, – пустяки!

Я и сам бы сумел так, мечтая и хныкая,

Отодвинуть на сутки зловещие хрусты руки.

Я и сам, завернувшись в надежды, как в свитер верблюжий,

Укачаясь зимою в молитвах в весну,

Сколько раз вылезал из намыленной петли наружу,

Сколько раз не вспугнул я курком тишину!

Но если наш мир для нас был создан,

Что за радость, что на́ небе лучше, чем здесь!

Что ж? Поставить твой палец, чтоб звал между звезд он:

«Уставший! Голубчик! Ты на́ небо влезь!»

Ведь если не знаешь: к чему этот бренный,

Купленный у вечности на вырез арбуз,

Если наш шар – это лишь у вселенной

На спине бубновый туз —

К чему же тебя выпускать на волю?

Зачем же тебя на просторы пролить?

Ведь, город из поля воздвигнувший, полем

Город не смеет обратно манить!

Сиди, неудачный, в лачуге темной,

Ты, вычеканенный на нас, как на металле монет,

Ты такой же смешной и никчемный,

Как я – последний поэт!!!

Сиди же здесь, жуткий, тишиной

Зачумленный,

Глотай молитвы в раскрытую пасть,

Покуда наш мйр, тобой

Пропыленный,

Не посмеет тебя проклясть!