Читать книгу Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат - В. М. Хевролина - Страница 5

Отношения России с Китаем носили мирный характер. Оба государства имели совместную границу огромной протяженности – свыше 5 тыс. верст – и вели взаимовыгодную сухопутную торговлю. Дипломатических отношений между ними не было, но в 1715 г. в Пекине была учреждена Русская духовная миссия, фактически выполнявшая функции дипломатического представительства. Русско-китайская граница не была точно определена, так как труднодоступные горные местности и совершенно не исследованные территории, о которых ни русское, ни китайское правительства не имели ясного представления, не были разграничены. Однако Россию пока это не очень волновало, ибо в силу политической и экономической отсталости Китая он не считался возможным врагом. Сохранение Китая как мирного соседа было одной из задач дальневосточной политики России.

После Крымской войны положение изменилось. Еще в 1850 г. в Китае началось мощное крестьянское восстание против усилившегося феодального гнета (восстание тайпинов), продолжавшееся до конца 60-х гг. Восстание подорвало господство Цинской (маньчжурской) династии и ослабило страну. Этим решили воспользоваться Англия и Франция, которые еще в начале 40-х гг. XIX в. вели с Китаем войну в связи с его попыткой пресечь ввоз опиума из английских и французских колоний в Азии.

В 1853 г. Англия предложила Франции и России коллективно вмешаться в дела Китая. Россия отказалась, но по окончании Крымской войны Англия и Франция осуществили свое намерение. Вторая «опиумная» война против Китая длилась почти 4 года (1856–1860 гг.). Продвижение союзников в Китае, а также нападение англо-французского флота на Петропавловск-Камчатский и другие русские населенные пункты в этом регионе вынудили Петербург перебросить русские войска из Забайкалья в низовья Амура, остававшиеся неразграниченными. Китайцы в целом отнеслись к этому спокойно. Одновременно со «сплавами» войск по Амуру осуществлялось и переселение русских в левобережье этой реки и устройство там поселений, что было важно для организации сообщения войск и укрепленных пунктов в Приамурье с внутренними областями России. Российское правительство, чтобы официально закрепить левобережье Амура за Россией, а также Приморский край, где были уже основаны морские базы, решило начать с китайцами переговоры о разграничении. Петербург рассчитывал включить Приамурье и Приморье в состав России. Это давало выход к Тихому океану, способствовало бы развитию морской торговли со странами Дальнего Востока и США и укрепляло безопасность российских дальневосточных владений. В отчете МИД за 1858 г. Горчаков указывал, что ввиду обострения политического положения в Китае Россия не может выжидать, ее политика на Дальнем Востоке должна измениться. Необходимо назначение дипломатического агента в Пекин и получение права сноситься с Китаем не только через Монголию, а и морским путем. Главный вопрос, подчеркивал министр, это вопрос о разграничении между Россией и Китаем. Все левобережье Амура должно принадлежать России, а правобережье – до залива Де-Кастри[112]. Переговоры с Китаем о разграничении были поручены восточносибирскому генерал-губернатору Н. Н. Муравьеву-Амурскому и вице-адмиралу Е. В. Путятину.

Муравьев, ведший переговоры с пограничными китайскими властями в Приамурье, 16 (28) мая 1858 г. заключил в г. Айгуне договор, согласно которому левобережье Амура отходило к России, а правый берег от впадения в Амур р. Уссури и до моря оставался неразграниченным и признавался находящимся в совместном владении обоих государств до определения границ. Айгуньский договор укрепил позиции России на Дальнем Востоке и открыл дальнейший путь к урегулированию спорных пограничных вопросов.

Начало войны Англии и Франции с Китаем заставило Россию активизировать свои действия. В 1857 г. в Пекин был послан Е. В. Путятин. В отличие от Муравьева, контактирующего с местными властями, он являлся официальным российским посланником и выступал в качестве наблюдателя за происходившими в Китае событиями. Путятин имел поручение предложить китайскому правительству безвозмездно 10 тыс. ружей, 50 пушек и помощь русских офицеров-инструкторов, ибо Россия не была заинтересована в ослаблении Китая и усилении его зависимости от европейских стран. В инструкции МИД Путятину предписывалось провести с цинским правительством в мирном и доброжелательном духе переговоры о признании за Россией левобережья Амура, получении русской торговлей права благоприятствования, установлении регулярных дипломатических сношений. Особо подчеркивалось, что Россия не принимает участия в военных действиях против Китая, и предписывалось уклоняться от всех предложений англо-французов в этом плане. Россия присоединяется к союзникам только в вопросах, «общих всем просвещенным нациям, каковы: установление правильных дипломатических сношений с пекинским двором, отстранение стеснительных мер, коим подчинена торговля иностранцев, и обеспечение свободы вероисповедания для христиан»[113].

Пекин первоначально отказался принять Путятина, но, когда эскадра союзников появилась в Чжилийском заливе, обратился к нему с просьбой о посредничестве. 1 (13) июня 1858 г. Путятин подписал в Тяньцзине другой русско-китайский договор с цинским правительством, оценившим посреднические усилия русского представителя. Договор подтверждал дружественные отношения между обеими странами, гарантировал личную безопасность их подданных в Китае и России, разрешал приезд в Пекин временных российских посланников и назначение российских консулов в открытые для России порты, куда могли заходить русские суда. Получала существенные привилегии русская торговля. Специальная статья предусматривала начало работ по исследованию приграничной местности и установлению российско-китайской границы. Охватывая широкий круг вопросов русско-китайских отношений, договор таким образом в самой общей форме трактовал пограничные сюжеты: Пекин не хотел связывать себя конкретными обязательствами, рассчитывая на возможное изменение ситуации в будущем.

Подписав тогда же мирные договоры с Англией, Францией и США в Тяньцзине, Пекин избавился от угрозы оккупации и решил пересмотреть Айгуньский договор. Пограничным чиновникам было предписано бойкотировать какое-либо разграничение. Между тем Муравьев принимал энергичные меры по заселению левобережья Амура. 4 июня 1858 г. был основан г. Благовещенск, по Амуру возникали новые военные посты, положившие начало селениям и городам. Для закрепления в Приамурье желательно было включить в состав России и Уссурийский край с его гаванями. Это позволило бы держать русский флот в Тихом океане и обеспечить безопасность русских владений на Дальнем Востоке.

Петербург добивался скорейшей ратификации Тяньцзиньского и Айгуньского договоров китайским правительством, действовать в этом направлении было пока поручено приставу Русской духовной миссии в Пекине П. Н. Перовскому, но было решено послать в Китай нового дипломатического агента. Правительство, кроме того, беспокоили внутренние неурядицы в Китае.

Своим назначением Игнатьев был во многом обязан Е. В. Путятину, с которым вместе работал в Лондоне (Путятин был там российским военно-морским агентом). 21 февраля 1859 г. Александр II писал брату великому князю Константину Николаевичу: «Молодой Игнатьев, столь успешно совершивший поездку в Хиву и Бухару, отправляется на днях в Китай дипломатическим лицом, но последние известия из Пекина не совсем удовлетворительны. Со времени подписания путятинского трактата китайцы стали к нам недоверчивее, а между тем внутренние смуты усиливаются, так что должно опасаться совершенного распадения Китайской империи»[114]. Распад Китая не устраивал Россию, так как частями империи могли завладеть ставленники англо-французов.

Промолчав восемь месяцев, Пекин заявил русскому правительству об отказе от ратификации Айгуньского договора (ратификации Тяньцзиньского трактата Перовскому удалось добиться). Было сказано, что утверждение китайским императором договора являлось ошибочным, так как пограничные власти не имели права его подписывать, и вообще Китай соглашался только на признание за Россией левобережья Амура и портов морского побережья. Позднее стали утверждать, что «уступка» земель на левом берегу реки является временной. Об Уссурийском крае якобы и речи не было.

14 января 1859 г. МИД писал Муравьеву-Амурскому о том, что пребывание в Пекине русского дипломатического агента признано необходимым и что правительство хотя и поставлено в затруднение обещанием Путятина богдыхану прислать оружие и офицеров-инструкторов, но не может его не исполнить[115]. Пушки было решено перевезти морским путем, а ружья – из Верхнеудинска – через Монголию. Начальником офицеров-инструкторов назначался Игнатьев, он же временно должен был исполнять обязанности дипломатического агента в Пекине, сменив Перовского. Игнатьеву было положено 6 тыс. руб. дополнительно к годовому генеральскому окладу и 4 тыс. выдано подъемных на проезд до Кяхты[116].

Военное министерство направило с Игнатьевым офицеров разного рода оружия – капитана Л. Ф. Баллюзека (артиллериста), штабс-капитана И. А. Зейферта (по стрелковой части), инструктора по горному делу, сапера, инструктора по отливке пушек и др[117]. Однако цинское правительство официально отказалось от приема инструкторов, которые уже выехали в Китай. Их пришлось вернуть с дороги обратно, кроме Баллюзека и Зейферта, направленных в распоряжение Муравьева в Иркутск.

Игнатьев был снабжен полномочием вступать в переговоры по всем делам и вопросам с пекинским правительством и подписывать все условия и договоры, а также обменивать ратификации договоров, которые будут заключены. Перед отъездом он получил обширную инструкцию МИД (от 17 февраля 1859 г.), которая предписывала ему добиваться ратификации договоров и окончательного разграничения с признанием за Россией земли от р. Уссури до моря; возобновления права русским торговым караванам ходить в Пекин через Монголию и учреждения русских торговых факторий в Калгане, Кашгаре, Кульдже и Чугучаке; устройства почтового сообщения Кяхта – Пекин. В инструкции затрагивался также вопрос о позиции России в случае распада Китайской империи вследствие ударов тайпинов и европейского вмешательства в дела страны. Хотя МИД считал такой распад сомнительным, но все же не исключал его. МИД предполагал, что раньше всех от Китая могут отколоться окраинные земли, населенные не китайцами, – Монголия, Маньчжурия, Джунгария и Кашгар. Эти территории имели общую границу с Россией, стремившейся давно распространить на них свое влияние. Инструкция гласила: надо стараться приобрести как можно больше влияния на эти владения «и в случае добровольного желания самих владетелей решиться принять их под наше покровительство»[118].

Предпочтительнее для России, указывала инструкция, сохранение маньчжурской династии Цинов. В случае воцарения династии Минов, ранее правившей в Китае, Игнатьеву предписывалось вступить в сношения с новым правительством. «Имейте однако в виду, что ни в каком случае мы не можем защищать интересы маньчжуров в Китае вооруженною рукою». В заключении инструкции содержались советы следовать примеру представителей западных держав в отношении соблюдения этикета при пекинском дворе, но встать в независимое положение и исключить влияние англо-французов в вопросах русско-китайского разграничения и торговли: «Вы употребите все усилия, чтобы в этом случае отклонить всякое постороннее вмешательство». Давался только совет действовать заодно с представителем США, интересы которых «способствуют нашим пограничным и торговым интересам»[119].

Игнатьеву было предписано действовать мирными средствами. «Сила вряд ли принесла бы нам успех», – писал Горчаков в отчете МИД за 1859 г.[120]

Игнатьев выехал из Петербурга 6 марта 1859 г. в сопровождении врача Пекарского и своего камердинера Дмитрия Скачкова, бывшего с ним и в Средней Азии, очень преданного ему человека. 17 марта Горчаков направил письмо в Верховный совет Китая, где сообщал о направлении в Пекин Игнатьева как уполномоченного вести переговоры о разграничении согласно ст. 2 Тяньцзиньского трактата[121]. Одновременно была приостановлена отправка ружей и пушек в Китай.

Основным источником, повествующим подробно о поездке и пребывании Игнатьева в Китае, служат его обширные записки – «Материалы, относящиеся до пребывания в Китае Н. П. Игнатьева в 1859–1860 гг.» (СПб., 1895) и «Отчетная записка, поданная в Азиатский департамент в январе 1861 г. генерал-адъютантом Н. П. Игнатьевым, о дипломатических сношениях его во время пребывания в Китае в 1860 г.» (СПб., 1895). По сути дела, это подробные воспоминания, включающие тексты различных служебных документов, писем Игнатьева отцу и другим лицам. Обе «Записки» послужили основой немногочисленных работ о миссии в Пекин. Так, еще в 1902 г. был издан обширный труд А. О. Буксгевдена, носящий компилятивный характер. Кратким изложением записок является и статья дипломата К. А. Губастова, в начале XX в. бывшего товарищем министра иностранных дел[122]. Позднее записки Игнатьева использовались как источник в работах советских исследователей А. Л. Нарочницкого, С. Н. Повальникова, А. Н. Хохлова и др., в популярном очерке О. В. Игнатьева[123]. А. Н. Хохлов указывает, что записки написаны Игнатьевым в 60-х гг. XIX в.[124] Однако явный мемуарный характер этих источников, включение в них как официальных, так и личных документов, наконец, свидетельство журналиста С. Ф. Шарапова о том, что в 90-х гг. Игнатьев работал над воспоминаниями о Китае[125], заставляют предполагать, что воспоминания эти написаны именно в 90-х гг. и тогда же изданы. Подлинники их хранятся в личном фонде Игнатьева в ГАРФ, а не в АВПРИ, где они должны были бы быть, если были бы официальными отчетами. Да и сам объем этих записок (свыше 600 стр.) исключает мысль о том, что это отчеты.

Игнатьев ехал в Китай через Сибирь. Время было выбрано неудачно – начиналась весенняя распутица. Реки Обь и Енисей пришлось переходить пешком по льдинам. «Бросая повозки, покупая то сани, то тарантасы, ломавшиеся чуть ли не на каждой станции, он вынужден был, наконец, в 200 верстах от Иркутска совершенно отказаться от езды в своей повозке и, разбросав по пути свои вещи и прислугу, пересесть на простую перекладную, в которой он и домчался 4 апреля в 1¹/₂ часа ночи до Иркутска»[126].

В Иркутске Игнатьев более подробно ознакомился с положением дел в Китае, в чем проявил завидный энтузиазм. Н. Н. Муравьев был в восторге от энергичного молодого офицера и считал, что лучшего выбора для посылки в Китай русского представителя сделать нельзя. В честь Игнатьева городом был дан обед, на котором присутствовали и ссыльные, в том числе М. А. Бакунин, М. В. Петрашевский, Н. А. Спешнев и другие. Как вспоминает Игнатьев, Бакунин особенно пришелся ему по душе. Он «выражался в самом патриотическом смысле, мечтая о славе и величии России, о разрушении Австрии, о торжестве славянского возрождения под скипетром русского царя, которому он выражал величайшую признательность за готовившееся освобождение крестьян»[127]. Эти настроения, характерные для Бакунина начала 60-х гг., разделял и сам Игнатьев. В свою очередь, Бакунин был в восторге от Игнатьева. В письме к Герцену он так характеризовал его: «Это молодой человек лет 30-ти, вполне симпатичный и по высказываниям, мыслям и чувствам, и по всему существу своему, смелый, решительный и энергичный и в высшей степени способный. Он в меру честолюбив, но благородно горячий патриот, требующий в России реформ демократических и вовне – политики славянской. Вот с такими-то людьми не худо бы вам войти в постоянные отношения, они не резонерствуют, мало пишут, но – редкая вещь в России – много делают»[128]. Бакунин, конечно, идеализировал Игнатьева, приписывая ему демократические взгляды, но не ошибся в его человеческих качествах.

Игнатьев обещал выполнить просьбу Бакунина ходатайствовать перед Александром II о помиловании и разрешении жить в родовом имении в Тверской губернии вместе с братьями. Он передал эту просьбу в Петербург, где отнеслись к ней благосклонно, но Бакунин в 1861 г. бежал из Иркутска.

Пробыв несколько дней в Иркутске, Игнатьев вместе с Муравьевым выехали в Кяхту. При переезде через Байкал по потрескавшемуся льду оба чуть не утонули. В Верхнеудинске осмотрели предназначенные для китайцев ружья, прибывшие из Ижевского завода. Игнатьев убедился, что Забайкальское казачье войско, вооруженное допотопными ружьями, не смогло бы противостоять китайцам, если бы они вздумали использовать посылаемое им оружие против России. Он посчитал, что передача ружей китайцам нецелесообразна, и решил оттянуть ее. Поэтому отказ самих китайцев принять оружие был встречен им с облегчением.

Прибыв 19 апреля 1859 г. в Кяхту, на русско-китайскую границу, Игнатьев стал ожидать разрешения китайских властей на въезд в Китай. Пекин, отказавшись от оружия, решил, что прибытие российского посланника бесполезно, и медлил с разрешением. Китайцы опасались, что Россия питает в отношении их страны такие же агрессивные намерения, что и европейцы. После почти месячного ожидания Игнатьев все же получил разрешение на приезд в Пекин. Не дождавшись присылки ему официальных полномочий из МИД с указанием его статуса (Игнатьев пока числился начальником группы офицеров-инструкторов), он сразу же выехал. При отъезде в Кяхте были устроены торжественные проводы на самой границе, чтобы показать китайцам значение направляемой к ним персоны. «Предшествуемый войском и духовенством и сопровождаемый всеми местными властями и чиновниками в мундирах, всем купечеством, дамами и почти всем народонаселением троицкосавским и кяхтинским, под звук колоколов и гром пушечного салюта конной батареи Игнатьев направился пешком к китайской границе». Перейдя через границу, где был совершен молебен, Игнатьев сел в коляску, сопровождаемый конвоем в 300 казаков (почти все кяхтинское войско). «Все это делалось для произведения впечатления на китайцев и для приучения их к мысли, что мы можем переходить границу беспрепятственно и не обязаны подчиняться строгим правилам маньчжурских властей, вынужденных безмолвствовать перед нами», – писал Игнатьев[129]. Однако если этот эффектный маневр произвел впечатление на местные власти в Монголии, то в Пекине Игнатьева ждал иной прием. 1 июня 1859 г. Игнатьев писал Ковалевскому, что при выезде из Монголии внимание к нему прекратилось. В Пекине же, куда он прибыл 15 июня, власти потребовали, чтобы он не въезжал в город в парадных носилках подобно самым важным сановникам. Игнатьев все-таки сел в носилки и проехал так через весь город, сопровождаемый членами миссии и конвоем. Остановился он в южном подворье Русской духовной миссии, которое стало его резиденцией.

В составе посольства Игнатьева были его заместитель Баллюзек, переводчик Татаринов, секретарь Вольф, переводчик с монгольского языка Вамбуев и пять конвойных казаков.

В связи с отказом китайцев принять оружие и инструкторов задачи миссии Игнатьева несколько изменились. Как значилось в письме МИД западносибирскому губернатору Венцелю, «мы более всего должны заботиться об устранении войны западных держав с Китаем, которая без сомнения повела бы к поражению и ослаблению последнего и к приобретению большого влияния Англии. Этим соображением необходимо руководствоваться и уполномоченному нашему». Он должен не соглашаться возвращаться в Кяхту, а оставаться в Пекине или отправиться в один из приморских городов, «если увидит, что пребывание его в Китае может принести пользу правительству богдыхана»[130]. Упор делался, таким образом, на политические задачи – разграничение и ратификация Айгуньского договора, наблюдение за действиями союзников в Китае, усиление там позиций России. Для молодого и неопытного дипломата, каким был Игнатьев, это было сложной задачей. Игнатьев понимал это и опасался, что после успеха в Средней Азии неудача в Китае может погубить его карьеру. Он нервничал, когда переговоры затянулись, часто впадал в отчаяние. На следующий же день после приезда в Пекин 16 июня 1859 г. Игнатьев послал в Верховный совет Китая извещение о своем прибытии для дальнейших переговоров вместо Перовского. Последний 18 июня покинул Пекин. Уполномоченными для ведения переговоров с китайской стороны были назначены высшие сановники Су-Шунь и Жуй-Чань. Первый, родственник императора, пользовался неограниченным влиянием и, как характеризует его Игнатьев, был «очень бойкий, решительный, вспыльчивый самодур, избалованный подобострастием окружающих», враждебно относившийся ко всем иностранцам, особенно к русским. Второй – угрюмый и степенный делец – придерживался более рациональных взглядов, но был в полном подчинении у первого. Игнатьев потребовал, чтобы переговоры велись в его резиденции в южном подворье. Так как помещение состояло всего из трех комнат, то он приказал расширить его, привести в порядок, построить специальную кухню (серебряный сервиз и столовое белье он привез с собой), чтобы достойно принять уполномоченных. Игнатьев не хотел ударить лицом в грязь перед китайцами и прежде всего заботился о престиже России. Положение российского агента было трудным: он обладал скудными средствами, не имел источников информации и рассматривался китайцами как представитель враждебной державы, стремящейся отхватить кусок китайской территории. Кроме того, из-за дальности расстояния и отсутствия телеграфа сообщения Игнатьева достигали Петербурга через 2–3 месяца, соответственно дело обстояло и с ответами.

Начав переговоры о разграничении, Игнатьев твердо стоял на том, что левобережье Амура принадлежит России, и вскоре добился того, что китайцы согласились с этим. Что касается разграничения в Приморье, то уполномоченные наотрез отказались даже обсуждать русские предложения. В Пекине заявили, что сначала надо исследовать местность, а потом уже вести переговоры. Отказались они также и от назначения российских консулов в те города, которые предложила Россия (Кашгар, Калган и др.). Первое свидание с китайскими уполномоченными закончилось взаимными угрозами. Китайцы заявляли, что не уступят без войны землю, которую они считали своей (хотя там практически не было китайского населения). Игнатьев же ссылался на мощь России, которая может нанести решительный удар Китаю.

Упрямство китайцев несколько поколебало уверенность Игнатьева. 26 июня он сообщал отцу: «Не буду писать ни одной строки о всем вышесказанном в Министерство иностранных дел, зная преобладающий розовый цвет в правительственных учреждениях. Никто бы не сочувствовал мне»[131]. Однако подробное донесение в МИД им было все же отправлено. Ковалевский, получив его, говорил Горчакову: «Я вовсе не вижу дела в таком черном свете, как представляет Игнатьев». Александр II наложил на соответствующий доклад министра резолюцию: «А я, со своей стороны, ничего хорошего не предвижу»[132]. Тогда же Ковалевский в частном письме ободрял Игнатьева: «Восток, дорогой генерал, это школа терпения, эта пословица стара, как мир». Он призывал его не огорчаться в связи с первыми неудачами и не видел смысла в его отъезде. Ковалевский предложил говорить с китайцами не о заключении нового договора, а «всего лишь» о добавочных статьях к Тяньцзиньскому трактату и надеялся, что поражение китайцев в войне с союзниками (а она вновь началась после отказа Пекина ратифицировать заключенные с Англией, Францией и США договоры в Тяньцзине) смягчит их позицию. Он сообщал также Игнатьеву, что его титул – чрезвычайный посланник[133].

В таком же духе уже официальной депешей отвечал Игнатьеву Горчаков (от 5 сентября 1859 г.). Он предлагал сделать в переговорах главный упор на вопросах разграничения, отставив на второй план проблемы торговли. Министр резонно предполагал, что Игнатьеву предстоит, быть может, выполнить посредническую функцию между китайцами и союзниками, подобно Путятину, поэтому следует внимательно наблюдать за событиями и в случае, если европейские представители предложат посредничество, отправиться в тот приморский пункт, где будут вестись переговоры[134].

Тем временем Игнатьев продолжал переговоры. Надменное поведение китайских уполномоченных усилилось после поражения, нанесенного в конце июня 1859 г. англо-французской эскадре, пытавшейся войти в устье р. Байхэ, огнем береговых китайских батарей форта Дагу. Эскадра вернулась в Шанхай, а китайцы начали усиленно строить укрепления.

В то же время русские офицеры, не дожидаясь китайских чиновников, по приказу Н. Н. Муравьева проводили исследование правого берега р. Уссури, ее верховьев и пути от них к морскому побережью, намечая контуры новой границы. К. Ф. Будогосским была составлена подробная карта границы, которую Муравьев направил Игнатьеву для утверждения китайским правительством. Граница по этой карте устанавливалась по течению р. Уссури до ее верховьев, далее по горному хребту и р. Тюмень-Ула (ныне р. Туманган). Муравьев сообщил, что на этой территории нет коренного китайского населения и поэтому Китай не может на нее претендовать. Но вполне возможно, что Англия займет морские гавани и оттуда «будет иметь прямое влияние на Маньчжурию… а также на Уссури и, следовательно, на самый Амур»[135]. Муравьев торопил Игнатьева с решением вопроса. Однако китайские уполномоченные отказывались обсуждать вопросы разграничения. Муравьев, как сторонник силовых методов, решил даже поставить батареи у Айгуна и занять устье р. Сунгари. Игнатьев же считал, что более важным является предотвращение занятия англичанами южных гаваней, и советовал Муравьеву в первую очередь до появления английских судов близ берега Маньчжурии занять все главнейшие гавани русскими военными постами и водрузить там русский флаг, поставив китайцев перед фактом[136]. Это предложение было одобрено всегда осторожным А. М. Горчаковым, который предписывал 13 октября 1859 г. Муравьеву в случае отказа китайцев от разграничения занять границу русскими войсками, а порты Маньчжурии – судами и направить в распоряжение Игнатьева на случай его отъезда в устье р. Байхэ корабль[137]. Больше всего министр боялся усиления Англии в Китае. Предложение Муравьева занять южную часть Сахалина Горчаков, однако, отклонил. Игнатьеву же министр советовал выжидать более благоприятных обстоятельств и вести переговоры, но так, чтобы англичане и французы не узнали об их ходе и условиях, а в целом действовать согласно обстоятельствам и «собственному благоразумию»[138]. Передав китайским уполномоченным «Проект добавочных статей к прежним трактатам», в которых содержались условия по разграничению в Приморье и в Западном Китае, предложения по устройству консульств в Монголии, Маньчжурии и Кашгаре, а также русской почты через Монголию и др., Игнатьев снова получил отрицательный ответ, теперь уже в письменной форме, сопровождаемый воинственными угрозами. «Боюсь, что меня отсюда выгонят либо запрут в Пекине», – писал он отцу[139]. Он завязал переписку с Верховным советом Китая, жалуясь на резкость и грубость Су-Шуня. Тем временем Игнатьев сблизился с американским посланником Уордом, который добился ратификации китайско-американского Тяньцзиньского договора, и дал Уорду много полезных советов относительно китайских дел. К содействию русского посланника стали прибегать и другие европейцы, в частности, католические миссионеры: после победы над англо-французской эскадрой китайские власти начали гонения на католиков. В свою очередь, Игнатьев использовал связи миссионеров для сношения с русскими судами в китайских портах. Вынужденные покинуть Пекин, католические миссионеры передали на хранение в Русскую духовную миссию богатую иезуитскую библиотеку. Игнатьев, имевший много свободного времени, изучал ее. Он редко покидал миссию, выезжая только в северное подворье и на загородное португальское католическое кладбище, находившееся под охраной Русской миссии.

Постепенно Игнатьев все больше укреплялся в мысли о важности для России незамерзающих портов близ Кореи (как баз Тихоокеанской эскадры) – бухты Посьета, залива Петра Великого и других. Ведь устье Амура замерзало почти на полгода. Он даже направил соответствующее донесение главе морского ведомства – великому князю Константину Николаевичу. Горчаков хотя и разделял эту мысль, но колебался, так как эти гавани не упоминались ни в каких договорах и вести переговоры с китайцами об этом не было оснований[140]. МИД, видимо, не имел пока твердой позиции в вопросе о занятии Приморья, давая противоречивые указания Муравьеву и Игнатьеву и выжидая дальнейшего хода событий.

Для Игнатьева уже не было сомнений в том, что переговоры провалились и что «теперь без решительных действий, которые бы проучили и образумили маньчжурское правительство, ничего от него не добьешься дипломатическим путем»[141]. Переговоры вылились в крючкотворную переписку с Верховным советом Китая.

С начала августа Игнатьев перешел к другой тактике: он держался хладнокровно и вежливо и настойчиво повторял свои требования и аргументы, чем выводил из себя вспыльчивого Су-Шуня. Последний, не выдержав, бросил как-то текст Тяньцзиньского договора на стол, заявив, что эта бумага не имеет никакого значения. Это дало основание посланнику подать жалобу на уполномоченных в Верховный совет, обвинив их в неуспехе переговоров. В ответе Совета признавались права России на левобережье Амура и морскую торговлю в семи открытых для нее портах. Утверждалось, что разграничение надо проводить не в Пекине, а на месте, для чего в Приморье посланы китайские чиновники. Но Уссурийский край не может быть уступлен России. Не ограничившись этим, Игнатьев еще два раза обращался в Совет с жалобами на уполномоченных. Китайцы, обеспокоенные настойчивостью посланника, решили избавиться от него и предложили самому выехать на Уссури для разграничения. Однако со временем они поняли, что Игнатьева не так легко выжить, и оставили его в покое. Дело затягивалось, а Игнатьеву надо было завершить переговоры до приезда в Пекин английского и французского посланников, которые на юге Китая готовили новую военную экспедицию.

Между делами Игнатьев занимался работой духовной миссии. При его участии было открыто женское православное училище (мужское было создано ранее). Миссия несколько активизировала свою деятельность. Со дня приезда Игнатьева до весны 1860 г. приняло крещение 70 человек. Основную паству составляли так называемые китайцы-албазинцы. Постепенно Игнатьев наладил через них сбор информации о положении в столице. Общался он и с другими китайцами. Отцу Игнатьев писал: «Честность и вежливость пекинского населения сравнительно с простым народом европейских столиц поражает меня»[142].

Так как переговоры практически прекратились, Игнатьеву оставалось только ждать возобновления военных действий и надеяться на предложение ему посредничества. На это очень рассчитывали и в Петербурге. «Я понял, – писал он отцу, – что МИД не решится ни на какие энергичные действия, и присмирел». Действительно, ввязываться в военный конфликт с Китаем Петербург не хотел. Китайцы, кроме того, угрожали пожаловаться союзникам на требования России. Вряд ли России тогда удалось бы осуществить свои замыслы. Ведь ни в Айгуньском, ни в Тяньцзиньском трактатах, заключенных с Китаем, не говорилось о ее правах на Приморье, речь шла только о разграничении. И Игнатьеву поэтому было чрезвычайно трудно действовать. Он оперировал такими аргументами, как многовековые добрососедские отношения между обеими странами, взаимовыгодная торговля, опасность со стороны европейских стран (в частности, возможное занятие южных портов в Приморье англичанами), говорил, что на основании Айгуньского договора уже созданы русские военные посты в Уссурийском крае и т. д., но уполномоченные не принимали никаких доводов.

В процессе многомесячных переговоров Игнатьев пришел к мысли, что российское правительство напрасно считает Китай дружественной страной. Он допускал вероятность того, что «при безоружном состоянии Сибири и возможном пробуждении Китая, при успехах в Пекине враждебной нам европейской интриги» Китай может представлять серьезную угрозу для России[143]. Впрочем, такие настроения были характерны для значительной части политических и общественных кругов России вплоть до середины 90-х гг. XIX в., когда на политическую арену на Дальнем Востоке выдвинулась агрессивная Япония, нанесшая Китаю сокрушительное поражение в войне 1894–1895 гг. Игнатьеву оставалось только ждать начала возобновления военных действий союзников. На все его письма в Верховный совет Китая давались отрицательные ответы. 1 февраля 1860 г. Игнатьев писал отцу: «Мы здесь ничего не добьемся до прихода англичан… Целесообразнее уехать в Тяньцзинь и явиться сюда вместе с европейцами, как Путятин»[144]. В свою очередь, П. Н. Игнатьев сообщил сыну, что в Петербурге уже не ожидают успехов от его посольства.

Игнатьев стал добиваться от Петербурга, чтобы в Чжилийский залив прислали для него судно, на котором он мог бы ожидать начала военных действий, с тем чтобы вернуться в Пекин вместе с союзниками. Он намечал тактику отношений с англо-французами, которая должна была, по его мнению, заключаться в том, чтобы побуждать их к суровым действиям в отношении китайцев. «Для ограждения наших интересов, – писал он своему непосредственному начальнику генерал-квартирмейстеру Главного штаба барону В. К. Ливену 26 февраля 1860 г., – желательнее, чтобы союзники были как можно менее сговорчивыми и оставались бы непреклонными в своих требованиях, дабы принудить китайцев просить нашей помощи, советов и нас слушаться»[145]. Теперь, когда были созданы посты и поселения в Уссурийском крае, а многие гавани заняты русскими судами, можно было не бояться англичан, а также, полагал Игнатьев, и не прибегать к содействию американского посланника: США преследуют свои коммерческие интересы и равнодушны к российским. Это мнение Игнатьева было не совсем верным. Политические задачи США на Дальнем Востоке были очевидны, но пока что американцы держались в тени европейцев, не обнаруживая чересчур своих экспансионистских целей. Тем не менее Игнатьев не порывал связей с американским представителем в Китае Уордом и при случае даже оказывал США услуги. Так, он достал тайным образом секретный мемуар китайского правительства о намерении предоставить американцам во исполнение китайско-американского Тяньцзиньского договора 1858 г. порты на о. Формоза (Тайвань) для торговли. Документ был переслан в Петербург и там вручен товарищем министра иностранных дел И. М. Толстым посланнику США Пиккенсу. Американцы, как и русские, были заинтересованы в стабилизации положения в Китае, считая ее залогом успеха своих коммерческих дел[146].

Наконец, Петербург распорядился, чтобы весной 1860 г. в Чжилийский залив за Игнатьевым пришел русский пароход. Но Верховный совет Китая запретил посланнику сноситься с пароходом. Через благонадежного католика Игнатьев отправил командующему Тихоокеанской эскадрой И. Ф. Лихачеву письмо, в котором просил ускорить прибытие парохода и советовал скорее занять гавань Посьета, что последний и сделал. 30 апреля 1860 г. пароход прибыл в Чжилийский залив. Пребывание Игнатьева далее в Пекине делалось бессмысленным. Переговоры прекратились; китайцы готовились к военным действиям и требовали, чтобы российский представитель либо покинул Пекин, но сухим путем – через Монголию, либо оставался в городе, но ни в коем случае не появлялся в заливе и не переходил на русский корабль. Они пытались не допустить сношений Игнатьева с союзниками. Игнатьев же, таким образом, мог лишиться последнего шанса влиять на события и использовать их в интересах России. В начале мая он получил из Петербурга известие о том, что в своих сношениях с европейскими представителями он должен официально именоваться посланником, то есть быть с ними на равных. Российский МИД уже известил союзников о переходе Игнатьева на российскую эскадру. В ответ на очередное запрещение о выезде из Пекина посланник заявил Верховному совету Китая, что имеет соответствующее повеление своего государя и выполнит его, чего бы это ему ни стоило. Китайцы вынуждены были дать понять косвенно, что не будут препятствовать отъезду Игнатьева из Пекина, но сами удвоили стражу у южного подворья и выездных ворот из города.

Отослав последнее письмо в Верховный совет Китая, где содержалось требование утвердить обозначенные на карте Будогосского границы (тем более что линия Уссури – оз. Ханка уже была занята русскими войсками), а также говорилось о согласии России признать права местного населения на занимаемые им земли, Игнатьев 16 мая тайно выехал из Пекина. Чтобы без помехи миновать городские ворота, был совершен следующий маневр: парадные носилки, в которых якобы сидел посланник, были пустыми. Оси двух повозок с остальными членами посольства были подпилены. В воротах они сломались, и повозки застряли. Пользуясь суматохой, Игнатьев верхом на лошади, не узнанный стражей, проехал ворота.

Остававшемуся в Пекине главе Русской духовной миссии архимандриту Гурию Игнатьев поручил исподволь готовить китайцев к идее о русском посредничестве и возвращении посланника для продолжения переговоров. 20 мая Игнатьев прибыл в залив и пересел на транспорт «Японец», а затем – на корвет «Джигит», на котором 1 июня прибыл в Шанхай. Здесь уже было несколько судов русской эскадры.

В Шанхае Игнатьев остановился в доме российского консула американского подданного Херда, где жил и Уорд. Это значительно облегчило его знакомство с европейскими представителями. В Шанхае находились командующие англо-французскими войсками генералы Хоп Грант и Монтобан, а также английский посланник в Китае Брюс. Им и направил Игнатьев циркуляр о задачах своего пребывания в англо-французском лагере, заключавшихся в наблюдении за событиями и оказании дипломатического содействия «для ускорения развязки нынешних затруднений». Главной же целью, о которой в циркуляре сказано не было, являлось посредничество между китайцами и европейцами в заключении мира. Союзникам Игнатьев заявил, что все спорные вопросы с Китаем им урегулированы, Россия получила Приамурье и Приморье, следовательно, может являться беспристрастным свидетелем грядущего столкновения англо-французов с китайцами. Задачей Игнатьева было усилить неприязнь союзников к китайцам и убедить их в бесполезности мирных переговоров, которые были невыгодны России. Вторая задача заключалась в предотвращении вмешательства в китайско-русские дела, чего особенно боялся Петербург. Обе эти задачи были им реализованы. Пришлось для этого прибегать к хитростям, неправде и другим подобным методам. Но Игнатьев был из тех людей, которые считали, что цель оправдывает средства. Так, он представил европейцам свой выезд из Пекина как протест против поведения китайского правительства в отношении действий союзников, чем расположил их к себе.

Вскоре после приезда Игнатьева в Шанхай прибыли новый английский посланник лорд Элджин и французский – барон Гро. С обоими Игнатьев установил хорошие отношения, но особенно сблизился с Гро.

Как известно, конец 50-х – начало 60-х гг. XIX в. были временем русско-французского сближения. В 1859 г. был заключен секретный русско-французский договор. Отношения же России с Англией были напряженными. При встрече с Игнатьевым Гро это подчеркнул, заявив: «Наши правительства значительно сблизились и желали бы не расходиться на Востоке»[147]. Чтобы посеять рознь между англичанином и французом, Игнатьев доверительно сообщил Гро, что китайцы недовольны главным образом англичанами, а к французам даже расположены, считая, что последние не приняли участия в сражении при Дагу. Игнатьев при этом просил Гро оградить интересы России от неумеренных настояний англичан и получил благоприятный ответ. Уорду в письме к отцу от 15 июня 1860 г. Игнатьев дал такую характеристику: он – «хороший, добросердечный и образованный человек, но не дипломат. Помощи мне от него никакой ожидать нельзя, в особенности при затруднительных обстоятельствах, в которых “непрошеные посредники” могут находиться. Он только и заботится, как бы поскорее возвратиться в Соединенные Штаты, а о деле (китайско-европейском) ему почти нет дела»[148].

20 июня 1860 г. Игнатьев получил известие о награждении его орденом Св. Владимира 3-й степени за переговоры в Пекине. Хотя они не дали результатов, МИД все-таки оценил старания и страдания российского представителя. Это было некоторым утешением для Игнатьева, чувствовавшего себя брошенным на произвол судьбы. В письмах к отцу он постоянно жаловался на редкие депеши и отсутствие четких указаний из МИД, на то, что ему приходится действовать на свой страх и риск.

Чтобы не сидеть в Шанхае без дела, Игнатьев на фрегате «Светлана» отправился в Японию в Нагасаки, где пробыл четыре дня. Впечатления от посещения Японии у него были самые благоприятные. Особенно поразил его военный паровой флот японцев, построенный по образцу европейских флотов. Из Нагасаки Игнатьев на «Светлане» же направился в Чжилийский залив, куда уже прибыли европейские эскадры с десантом и американский корвет «Хартфорд» с Уордом.

Союзники не были в восторге от пребывания Игнатьева и русской эскадры в Чжилийском заливе (к «Светлане» присоединились корветы «Боярин», «Джигит», «Наездник» и др.), которой командовал Лихачев. Правда, кроме «Светланы», все остальные пароходы были старой конструкции и с неисправными машинами. Для военных действий русская эскадра не годилась, но задача заключалась в демонстрации присутствия русского флота в заливе.

Поскольку англо-французы не были довольны прибытием Игнатьева в залив (они не хотели иметь лишнего свидетеля своей военной операции, успех которой был проблематичен), то Игнатьев в основном общался с Уордом. Последний дал в его честь торжественный обед на борту своего корвета, где Игнатьева принимали со всевозможными почестями и салютом. На корвете был поднят русский флаг, а оркестр исполнил даже гимн «Боже, царя храни». Втайне от союзников Игнатьев и Уорд попытались предложить Пекину свое посредничество в урегулировании китайско-европейского конфликта, но эта попытка была отвергнута Верховным советом Китая[149].

Вскоре Уорд, сознавая свою беспомощность и совершив ряд дипломатических ошибок (например, он вступил в контакт с некоторыми китайскими чиновниками, которые сообщали ему недостоверную информацию. Эти контакты вызвали раздражение англичан), вынужден был отплыть в Шанхай.

18 июля 1860 г. в Чжилийский залив прибыла, наконец, союзная эскадра. Она включала 141 судно, из которых 34 были французскими. Кроме того, в состав эскадры входило 30 транспортов с десантом в 15 тыс. солдат (войска из Индии и Индокитая), 2 тыс. рабочих и 2,5 тыс. прислуги[150]. Помня уроки своего поражения в 1859 г., союзники основательно подготовились к возобновлению военных действий.

Англичане всячески старались унизить российского посланника. Так, при передаче почты на «Светлану», где находился Игнатьев, английский корвет отсалютовал не 17-ю выстрелами, как полагалось посланнику, а 13-ю. Русский корвет не ответил на салют, заявив, что не понимает, к кому он относится. Экипаж выстроился по боевой тревоге. После этого англичане вынуждены были извиниться. С французами, наоборот, Игнатьев стремился поддерживать хорошие отношения. 3 (15) августа 1860 г. в день именин императора Наполеона III русская эскадра подняла французский флаг, все ее корабли были расцвечены флагами, произведен салют 21-м выстрелом. Англичане ограничились подъемом французского флага только на нескольких судах, чем смертельно оскорбили французов. Когда Игнатьев лично прибыл с поздравлением на французский фрегат, он встретил блестящий прием. Французы играли «Боже, царя храни» и подняли русский флаг. Такие, казалось бы, мелкие инциденты играли большую роль. Барон Гро стал исключительно благожелательно относиться к Игнатьеву, а англичане сбавили свой высокомерный тон. Англо-французское соперничество среди командующего состава и дипломатов стало обостряться, чем Игнатьев не без успеха воспользовался.

31 июля (12 августа) союзники высадили десант. Береговые форты Дагу были окружены с севера и отрезаны от Тяньцзиня, а затем подавлены огнем английских канонерок. Последние вошли в р. Байхэ и стали подниматься вверх по течению к Тяньцзиню. Русская эскадра не обладала мелководными судами, и Игнатьев только через несколько дней последовал за союзниками на клипере «Разбойник», с которого сняли часть груза. Присланная ему инструкция МИД предписывала оставаться в заливе и наблюдать за событиями до начала переговоров китайцев с англо-французами, как это было в 1858 г. с Путятиным. Но события приняли другой оборот. Китайцы не обратились к союзникам с просьбой о переговорах и к Игнатьеву о посредничестве, и он не мог оставаться в заливе сторонним наблюдателем. «Я полагал, – писал он, – что при отсутствии русского представителя развязка китайского вопроса может кончиться для нас несравненно хуже, чем в моем присутствии»[151].

Еще до своего отъезда из залива Игнатьев отправил Баллюзека и Татаринова в Тяньцзинь, чтобы подготовить китайцев к возвращению российского посланника и связаться с духовной миссией в Пекине. Тяньцзинь был взят союзным десантом без сопротивления и разграблен. И когда в город прибыл сам Игнатьев, местные власти и население встретили его как заступника. «Замечательно, что жители селений, лежавших по пути на берегах реки, встречали нас как избавителей, как только распознавали судно русское, почитая нас людьми мирными и приязненными к Китаю, и просили покровительства от грабящих и разоряющих их союзников», – писал Игнатьев[152]. Китайцы выносили русским провизию, фрукты и с трудом соглашались брать за это деньги.

Игнатьев понимал, что быстрое заключение мира между китайцами и европейцами исключит его посредничество, на которое он рассчитывал как на якорь спасения. Через руководителя духовной миссии архимандрита Гурия он дал понять китайскому руководству, что, став посредником, он может спасти маньчжурскую династию Цинов и заключить мир на выгодных для китайцев условиях. Но китайцы пока не были готовы к этому. Они рассчитывали на разгром союзнического десанта свежими маньчжурскими войсками.

В то же время Игнатьев старался наладить отношения с англичанами. С Гро он был близок, но справедливо полагал, что на самостоятельность и инициативу француза рассчитывать нечего. Тот, хотя и не любил Элджина, но был у него в полном подчинении. Зная натянутые отношения Элджина и Гро, Игнатьев стремился еще больше обострить их. Противоречия в лагере союзников были ему выгодны. А противоречия эти подчас имели принципиальный характер. Так, англичане рассчитывали в случае победы посадить на престол старую династию Минов, против чего выступали французы.

Находясь в Тяньцзине, Игнатьев оказывал союзникам ценные услуги – знакомил Элджина и Гро с местными условиями, передал французскому командующему генералу Монтобану план Пекина, составленный русским топографом, устроил встречу союзных переводчиков с русским миссионером А. Ф. Поповым, который обрисовал положение в Пекине, и др. Постепенно Элджин стал доверять Игнатьеву, который толковал часто ему о том, что задачи русских и англичан в Китае различны: Англия защищает свои коммерческие интересы, а Россия – пограничные. Следовательно, между ними нет противоречий. Элджин даже поделился с Игнатьевым своим мнением о ненадежности французов, стремящихся якобы взвалить всю тяжесть войны на англичан. В результате Игнатьеву не составило труда внушить Элджину, что пребывание российского посланника в Тяньцзине продиктовано исключительно желанием содействовать союзникам в деле заключения мира.

Получив от Игнатьева донесение о положении в Китае, МИД в депеше от 5 сентября 1860 г. сообщал посланнику об одобрении его действий Александром II, в особенности в отношении европейских представителей. Игнатьеву предписывалось внимательно следить за событиями, «чтобы заблаговременно приготовиться на всякий переворот, который может случиться в этой стране, а потому присутствие там нашего дипломатического агента очень важно»[153].

Игнатьев должен был оставаться в Китае до окончания войны и следовать за союзниками в Пекин. «Присутствие ваше в столице империи, – говорилось в депеше, – составляет в настоящее время главную цель пребывания вашего в Китае».

Переговоры о мире, между тем, уже велись. После взятия союзниками Тяньцзиня китайцы прислали своих уполномоченных. Но переговоры шли с трудом. Пекин еще надеялся собрать на севере свежую армию и дать отпор захватчикам, а Элджин мечтал занять китайскую столицу и окончательно поставить врага на колени.

Со своей стороны Игнатьев внушал китайцам не падать духом после первого поражения и продолжать сопротивляться. Так, когда 18 августа в Тяньцзине его посетили представители местного купечества с просьбой о заступничестве и он убедился, что, «дорожа своими материальными интересами, торговый класс желал искренно сближения с союзниками», посланник разъяснил купцам, что английская торговля, монополии которой добиваются англичане, будет их опасным конкурентом[154]. Через Русскую духовную миссию он также старался внушить китайцам мысль о продолжении сопротивления. Методы действий Игнатьева были поистине макиавеллистскими, но он добивался своей цели, памятуя об интересах России. И добивался, рискуя многим, в том числе и своей жизнью. Именно в Китае проявились полностью незаурядные дипломатические таланты Игнатьева и в особенности его умение с помощью своего обаяния, открытости и энергии убеждать людей соглашаться с его доводами. Вскоре не только французы, но и англичане стали заявлять, что Россия действует благородно и в пользу союзников.

Видя, что Игнатьев все более пользуется у союзников авторитетом, китайцы чаще стали обращаться к нему с просьбами о заступничестве. Но это были либо местные власти, либо частные лица. Игнатьев же ждал подобных шагов от китайского правительства.

Тем временем переговоры китайцев с союзниками близились к концу, и было решено 27 августа в Пекине подписать договор о мире. Китайцам предлагалось ратифицировать Тяньцзиньские договора 1858 г. с Англией и Францией, выплатить значительную контрибуцию и выполнить еще ряд условий в пользу англо-французской торговли. Элджин и Гро решили направиться в Пекин в сопровождении нескольких тысяч солдат, не рассчитывая на миролюбие китайцев. Игнатьев, получивший разрешение Верховного совета Китая вернуться в Пекин, собирался следовать за ними. Однако через Русскую духовную миссию были получены известия о том, что китайцы намерены продолжать сопротивление, а переговоры вели с целью выигрыша времени.

По совету Игнатьева союзники начали подтягивать войска. Собрав 7-тысячный отряд, они направили его в Пекин. 28 августа тяньцзиньский губернатор обратился к Игнатьеву с просьбой о мирном посредничестве, но получил ответ: посредничество может быть осуществлено только по просьбе верховных властей Китая и при условии выполнения законных требований России.

6 сентября Игнатьев в сопровождении членов своей миссии, офицеров российской эскадры, конвоя и обоза торжественно выехал из Тяньцзиня в Пекин. Пышность выезда подчеркивала высокое положение российского представителя. Игнатьев, всегда придававший этому большое значение, писал в своих воспоминаниях: «Сравнительно с англичанами мы были беднее, но лучше французов»[155]. Он хотел продемонстрировать китайцам, что Россия присутствует в Китае на равных с европейскими державами.

Через несколько часов после выезда было получено известие о поражении китайской армии в битве при Тунчжоу. Путь войскам союзников на Пекин был открыт. Император покинул столицу и бежал на север, бросив город на произвол судьбы. Его младший брат князь Гун был направлен к союзникам для возобновления мирных переговоров.

Солдаты союзников бесчинствовали, жгли и грабили захваченные города и деревни. Особенно отличались индийские сипайские войска. Население в страхе бежало.

Союзное командование, остановившееся в Тунчжоу (в нескольких километрах от Пекина), было в ярости: во время сражения китайцы захватили в плен несколько английских и французских чиновников, бывших в войсках, в том числе секретаря английской миссии Локка, переводчика Паркса, корреспондента английской газеты «Таймс» и других. На требование вернуть пленных Гун заявил, что они будут возвращены после удаления союзных войск с территории Китая. Союзное командование приняло решение взять Пекин. Китайцам был предъявлен ультиматум. Игнатьев убеждал союзников прекратить грабежи и насилия, но англичане отговаривались тем, что для индийских войск это была обычная практика и что ничего нельзя сделать. Игнатьев понимал, что взятие союзниками Пекина погубило бы весь его план и сделало бы излишним его посредничество. Он рекомендовал союзникам не входить в город, а ограничиться прорывом южной части стены города. В северной части находились императорский дворец, присутственные места и архивы, захватив которые союзники могли бы ознакомиться с документами русско-китайских переговоров 1859–1860 гг. и узнать как об их провале, так и о русских условиях. Этого Игнатьев боялся больше всего. К его радости, союзники, подойдя к стенам Пекина, остановились, опасаясь сражения в городских условиях. Кроме того, десант в 7 тыс. чел. был недостаточен для овладения таким большим городом, как Пекин. Элджин больше был озабочен судьбой пленных англичан, ибо ожидал неприятных дебатов в парламенте, статей в английских газетах и суждений английского общественного мнения, опасных для его репутации. Не раз Игнатьев замечал слезы на глазах этого человека, «воплощения английского аристократического высокомерия, гордости, учтивой жестокости, самоуверенности и холодного презрения ко всему остальному человечеству»[156]. Во всем Элджин обвинял французов, которые настояли на сокращении численности английского десанта. Те, в свою очередь, отказались дать англичанам карту Пекина, переданную Игнатьевым генералу Монтобану еще в Тяньцзине. Игнатьеву пришлось изготовить копию для англичан.

Не получив ответа на английский ультиматум, направленный Гуну, союзнические войска обошли город с севера и захватили летний императорский дворец в Хайдяне, разграбив и уничтожив его сокровища. Л. Ф. Баллюзек, побывавший после этого в лагере англо-французских войск, писал: «Что касается до союзных армий, то они действительно превратились в шайку грабителей: каждый солдат думает составить себе состояние в Китае, и некоторые действительно успели в этом. В Хайдяне нажива была «блистательная», и до сего времени французский лагерь похож на базар, где продают всякие вещи, начиная с нефритовых безделушек до соболиных шуб, платьев богдыхана и его супруги. Мне самому случилось видеть у одного французского офицера 4 большие вазы из чистого золота, две огромные чаши и несколько идолов из того же металла, разные другие мелкие вещи и пр.»[157]