Читать книгу Сказки старого Волхова - Вадим Анатольевич Кузнецов - Страница 12

На широкой солнечной поляне, недалеко от торгового тракта, сидели два лихих человечка. Один – чернявый да худой, а второй – коренастый да бородатый. Сидели, о делах своих разбойных балакали.

– Штырь, ты не рыпайся! Я сейчас тя испужаю, дернешься, и зуб выпадет! – молвил бородач. Он уже приготовил рогатину, чтобы шутейно тыкнуть ее в глаза товарищу.

– Аах… – Штырь испуганно прикрыл глаза и продолжил сидеть, словно истукан. Не шелохнувшись.

– Да ты чего очи закрыл, аки немощный! И как ты рогульки моей забоишься, ежели не видишь ничего? – возмутился приятель.

– Аах… И так – польно, и так – стлажно…

– Страшно на ветке сосновой с петлей на шее оказаться, а тут – был зуб и нетушки. Ну-ка, давай. Эээх!

Но Штырь чуть уклонился от рогатины, а потом и вовсе упал головой назад, ноя и всхлипывая. Даже слеза побежала по грязной щеке вора.

– Ну, и что ты сделал, Штырек? Зачем веревочку резанул? Я ж с умыслом привязал ее к твому зубу да к елке, чтоб испужался ты. Дернешься, больной зуб вылетит, и все!

– Нет! Не тложь мой супик! Мозет, он есе мне схотится… Дай луше хмеля…

– Эх, бедолага… Ну пей, пей, босяк! Энто поможет, да, но ненадолго! – и грузный тать подал Штырю полный ковш с пьянящим отваром.

Штырь пил маленькими глотками, морщился и судорожно сплевывал, ахая и хватаясь за распухшую щеку. Чуть погодя отставил ковш в сторону.

– Куфалда! Натоть жасату хотовить! Аах… Нажат энтот кужнеский лапотних с зинкой поедет! Аах… Жнамо с ялмалки, с деньхой полновесной…

– Да, много ль у них взять можно? – прохрипел Кувалда.

– Ну, схолхо полуфится. Аах… Но, тумаю, хватит, – заявил чернявый. – Мозет, втвоем слатим, не путем со фсей фатахой телиться?

– Ты это брось, сволочь! Привык все себе, гнида, грабастать! Отвыкай! – Кувалда отвесил хлипкому вору легкий подзатыльник и продолжил: – Чай, забыл, что половину добрых другов наших гридни побили? Они, могет, опять по лесу шастают, нашей погибели жаждут! Стосковалась шея по топорику?

В темном лесу зашелестело-заулюлюкало, и среди густых листьев показались осторожные нечеловеческие глаза. Затем и другие – густыми лохматыми ресницами рядышком. Появившиеся ниоткуда лешаки прислушались да стали перешептываться.

– Дядько! Опять они собираются друг друга грабить да убивать! Давай подмогнем кому…

– Забыл, Лешка! Нам эти перепалки людские не важны совсем. Пусть хоть усе меж собой подерутся-перекалечатся! Я даже так сей же час свершу, чтобы нихто из леса моего живым не вышел. Во как! Зайдут да не возвернутся! – ответил коварный Вересень, злобно хихикая в древесную бороду.

Замолчал Лешка, задумался. Всхлипнул носом-шишкой, и потекла смола по коре сырая, тягучая.

А с подветренной стороны ржанье лошадиное раздалось. Далече еще, но ясно, что конные люди идут. Другие. Супротивники лихих разбойников. По большому тракту пойдут, не иначе. И почуял Лешка, что едет средь них человек, родной и близкий ему.

– Ах, чтоб их всех тудыть-растудыть! Никакого спокою нет в потаенном лесу нашем. Надоели! Уж я вам сейчас задам! – всклокотал Вересень и быстро начал в росте увеличиваться.

Взметнулись коростою дерева-ноги в вышину, и поскакал старый лешак по лесу, как очумелый. Ветер раздул-разогнал до бури бешеной. Деревья, аки малые щепки, поломал, листву-траву разбросал, кусты с кореньями вырвал, и по болотам запрыгал так, что темные воды выплескивались и по лесу текли беспорядочно. А больше всего на дорогу проезжую Вересень взъелся. Пробежал по ней грузным кабанчиком и повалил сосны да елки в разны стороны. Прыгал, ногой деревянной дрыгал, скрипел да гудел, на пол версты бурелома непролазного наломал. Так тракт человечий завалил, что не проехать теперь ни на телеге, ни на лошади. Да и пешком, пока сквозь чащобу пройдешь, всю одежду о сучки пообкорнаешь.

Ну, начудил старый лешак, да и дальше в темный лес помчался, как петух ошпаренный. А Лешка не пошел за ним, близ полянки остался, ибо что-то заныло опять под корою древесной у него, защекотало подмышками. Слеза-смола потекла по стволу и в землю холодную пала.

Разбойны люди, непонятно как, давно скрылись из виду, но знал молодой лешак, что не ушли они далече, а вернутся скоро с лихой ватагою да под елями темными скроются. Ибо готовят тати смертоубийство да грабительство.

Солнце перешло на вечернюю сторону, как лес малость успокоился. Затих, отдыхая от бесчинства старого Вересня. Заслышал Лешка, что конь рядышком копытом землю проминает, колесо старое скрипнуло да вожжа молодецки свистнула.

Ехала по дороге телега старая. Сивый мерин вел ее, кивая головой усталой, гривой лохматой помахивая. На телеге три человека сидели: два мужа и девица. Один парень – лапотник, а второй – в кольчуге воинской. Позади подводы еще один конь, привязанный, землю топтал. Боевой конь, хороший. Ему бы не в поводу так идти притороченным, а на буйну сечу скакать, чтоб ярый всадник разил неприятеля.

– Олеся, смотри! Что за диво? – молвил светловолосый парень.

– Чего узрел, Болька?

– Будто полыхнуло светом зеленым из мешка с железками.

– Чур, тебя, привиделось. Солнышко зраком играет, тени-зайчики бегают, вот и видится то, чего нет вовсе.

– Не-не, вот! Смотри, опять! – настаивал Болеслав. Теперь уже Олеся и второй человече, могучий дюже, обернулись на пыльный куль, лежащий в углу телеги.

– Может, и привиделось. – задумчиво прошептал кольчужный. Немного помолчал, но продолжил: – Сказывают, что был такой богатырь великий. Усыня.

– Это ж батько мой! – выпалил Болеслав.

– Да ну, правда, что ли? Тогда понятно, почему ты, деревенщина, вчерась на меня полез бесстрашно. Усыня, бают, отчаянным был.

– Ой, вот опять! Зеленый свет полыхнул! Близко-близко!

Теперь уже гридень не отводил взгляда от мешка и продолжил:

– Меч у Усыни имелся. Необычный. Из камня небесного выкован. Крепости и силы невиданной. Так вот, говорят, когда ворог рядом, меч тот чудесный багровым пламенем светился яростно. На битву звал! Сам из рук человеческих рвался на злого ворога!

– Правда-то, батько сказывал… – подтвердила Олеся. – Только алый цвет – не зеленый. Зеленью лишь руда медная старая покрывается. Но – не светится.

– Вон! Вон!

Олеся остановила лошадь, и все путники моментально уставились на старый холщовый мешок, из которого действительно пробивался слабый, едва видимый, зеленый свет. Будто неожиданное зеленое солнышко, за тучами темными спрятанное.

Моргнуло и померкло. Потом вновь засветилось.

– Матвей, ну-ка, пособи.

Гридень взялся за край мешка и осторожно стал высыпать железки на дно телеги. Грохот поднялся, да пыль трухлявая, ржавая вверх взлетела. Железные крюки, обломки ножей, проржавленные бармицы, затупленные наконечники грузно шмякались и глухо гремели. Чуть высыпав металлический хлам, Матвей немного подождал, и когда вновь зазеленело в самом мешке, продолжил поиски. Со второго раза среди остального железного лома вылетели обломок меча и осколок нагрудной пластины. Матвей довольно хмыкнул и решил продолжить, но глазастый Болеслав остановил его:

– Меч! Меч светится!

И, действительно, малый обломок боевого меча едва светился зеленым сиянием. Потоки изумрудных лучей свободно гуляли от обломанного конца до каленой крестовины и уцелевшей рукояти. Потом все зеленые ручейки вместе собирались в округлое навершие, и оно вспыхивало, словно дорогой драгоценный камень.

Матвей взял в руку обломанный меч, повертел, махнул пару раз и протянул Болеславу:

– Ну, не ведаю… Может быть, чудодейный меч это. Колдовской. Но, сломан, вишь. Раза в три наращивать надо… Прибереги, вы, кузнецы, переплавите-перекуете или нож сладите…

Болеслав принял обломок грозного оружия и осторожно провел по нему ладонью, стараясь не касаться режущей кромки, что все еще острой оставалась.

Пока мужи разговаривали, девица потихоньку телегу по тракту правила. Чудный меч, конечно, но им мешкати неможно. Надо быстрей темный лес миновать да домой ворочаться до сумерек.

Но немного они проехать успели.

– Ох, батюшки! – послышался крик Олеси. – Как же дале-то?

И тут путники увидели, что дорога впереди вся завалена сухими деревами да кое-где перерыта, будто вспахана. Это проказник Вересень, человечий род ненавидящий, ходулями тяжелыми проборонил.

Задумались, замешкались. Мужи вышли, сосну ближайшую павшую осмотрели, да поняли, что не сдвинуть ее вдвоем. Тяжела да сучковата. Пока тащишь, – много раз за другие деревья зацепится. Да застрянет.

И тут обломок меча багровым тревожным сиянием засверкал! Будто кровию налился человеческой. Оторопел Болеслав.

Разорвал тишину свист молодецкий. Из-за дерев повалили лихие разбойники. Тати грязные, в шматье драном да с дубьем стоеросовым. Бегут страшные беспощадные! Глаза навыкате. Орут-гогочут, окаянные!

Матвей думал недолго. Меч добрый вынул и прыгнул вон из телеги. Первые две разбойничьи стрелы свистнули да в небеса улетели. Третья гридню в плечо вонзилась, только тот обломал ее и в сторону отбросил, как хилую соломинку. А опосля коварный лучник получил в глаз добрый нож, что Матвей метнул. Остальные тати гуртом навалились, но гридень занял место ладное. Спиной встал к елке большой, так удачно, что сзади не подберешься. Ну и начал крутить мечом в стороны, разя и жаля. Кто сунется с дубинкой – дубья лишится. А один борзый тать и руку потерял по самый локоть. Не суйся, вражина!

Болеслав меж тем под телегу перекатился, да лук на изготовку взял. Олеся за его спиной тихонечко сховалась.

Наседали разбойники. Много их. Болеслав несколько стрел пустил и понял, что тикать надо. Не одолеть одному. Бегут быстро, навалятся! Перестрелять не успеешь.

– Тикай, Олеська! – гикнул Болеслав и подтолкнул подругу в сторону от валежника.

Ну и дали они отчаянного стрекоча в разные стороны, грабастики тож разделились. Пять оборванцев все еще пытались Матвея побить, но не очень старались уже. Близко не подходили, сами не атаковали. Но и уходить восвояси не решались. Видать, так сговорено было у них, слажено.

Покамест Матвей неповоротливый от разбойников, взмокнувши, отбивался, двое воров телегу отчаянно потрошили, а остальные за беглецами в леса пустились. Знали тати, что самое ценное – бусы глазчатые да деньги арабские путники при себе держат. На теле и под одеждами.

– Девку, девку держите! Да мне оставьте! – кричал дюжий Кувалда. Этот негодяй пытался огорошить Матвея тяжеленой дубиной, но тот не подпускал к себе близко.

Лешка поскрипел ветками, корой шелестнул, и все же вступиться решился. Своими ему казались люди торговые, а уж за Болеслава сердце особенно билось-трепетало.

Взмахнул молодой лешак ивовым прутиком: щепки, листья, иголки и друга грязь мусорная в глаза татям посыпались. Тем самым, что Матвея у темной ели зажимали. Листики с дерев, иголки сосновые, шишки, желуди полетели, лица грабастикам закрывая да по лбам стуча пустозвонно. Начали они руками махать, да поздно спохватились. Матвей двух ворогов сразу зарубил, а остальные наутек бросились, в лес темный, под защиту мха да сизого вереска. Припустили, окаянные, дубинушки свои побросав.