Читать книгу Сказки старого Волхова - Вадим Анатольевич Кузнецов - Страница 3

Жили в одном славянском селе два родных брата. Одной матери сыновья. Старшой – Первак, а младшего Болькой отец назвал. Был он богатырь знатного рода, славен и могуч. Бился с недругами Руси повсюду: и на северных пределах, и в южных степях, а, говорят, что и за Каменный пояс хаживал. Случилось так, что не вернулся однажды богатырь из похода дальнего. Вот и остались малые кровиночки в раннем возрасте без отца. Одна мамка пострелят воспитывала, вдовью ношу женскую справно тянула. Ребята уже в возраст входили и способствовали матери, как могли. Болька рос покладистым и спокойным, а старшой – затейник да шалопут. Младшенький больше ремеслами да премудростями разными интересовался, а Первак промышлять любил. Глаза имел острые да зоркие. Знатный охотник, внимательный следопыт. То в лес с новорожденной зорькой навострится, то на вечернюю рыбалку пойдет. Все, какой-никакой прибыток для семейной корзины, лишний кусок в общем котле. А так как по малолетству, на серьезную охоту Первуша еще не ходил, то чаще из леса грибов да ягод приволакивал. Ну и меньшого братца иногда с собою брал. Особенно осенью, когда выпадали урожайные недели.

И вот пошли ребятки в лес поутру. Роса только-только упала с зеленой, подернутой холодком травы, как уже мальчишеские ножки ступили на узкую лесную тропу. Первуша знал много грибных мест и постоянно находил новые. То в темный ельничек мальцы зайдут, то в редкий березнячок, под каждое дерево заглянут. Туда-сюда обернутся. Глядишь, еще и полудня нет, а почти полны короба крепких боровичков.

– Ну что, Первуша, пора и домой иттить, – почесал загривок Болька. – Ужо полны наши коробочки.

– Согласен, малой. Только, давай вон к тому ручейку спустимся, да трохи порыщем. Я там давеча молодых красноголовых нашел. А если повезет, то и рыбешки какой словим. Мамане на добрую уху да приблудной котейке на забаву.

Устал Болька по лесу бродить, но старшого послушал. Продрались сквозь кустарничек, и сошли-сбежали к тихому ручейку. Походили чутка, но ничего не нашли путевого. То ли был кто до них, то ли слой красных грибов миновал, но окромя сизых поганок ничего на пологих бережках не выросло. Да и ручей зацвел, запаршивел, ряской болотной затянулся, лишь лягухи зеленые сидели да квакали.

– Нет грибов, – устало протянул Болька.

– Погодь… Смотри – косой! – прошептал Первак и осторожно рукой показал.

И, правда, на небольшом пригорке сидел, поджав длинные уши, маленький зайчишка. Однако, чудной. Еще зима не наступила, а он весь белый, точно теткиной простоквашей облит. Сидит зверек, голубыми глазами зыркает и человека совсем не страшится.

– Сейчас я его подобью… будет на ужин мясная похлебушка…

– Не надо, Первуша, странный он… – запричитал братик. – Может, старика лесного помощник.

Но старший уже не слышал Больку, достал охотничью приспособу: ремень с камушком. Раскрутил пращу, прицелился, да и метнул каменюку. В зверушку попал, да насмерть не забил. Зайчонка вздрогнул, вскочил и бросился наутек, ковыляя задней, пришибленной лапой. Побежал колченогий вдаль по тропинке. Раненый, значится.

Незадачливый стрелок не растерялся, корзину брату всучил, а сам за косым помчался, в надежде догнать и окончательно пристукнуть. Понесся, дороги не разбирая, только палые листики вылетали из-под быстрых ног. Вот уже далеко убег.

– Постой, Первуша! Меня погоди! – Болька не поспевал за братом. Поставил оба короба на траву-мураву и припустил вдогонку.

А братик даже не останавливался. Вот уже и зайца белого след простыл, а Первуша все прыгал по пригоркам-кочкам, вдоль русла болотистого, сквозь кусты и камыши бежал. Вверх-вниз, вправо-влево, аки кузнечик молоденький, скакал. Будто брата младшего не слышал вовсе.

Болька кричал, от натуги задыхался. Никак не догнать Первушу. Ножки слабые, маленькие, подкашивались. А брат не откликался, все дальше в темный лес стремился и даже не оглянулся ни разу. Еще чуть-чуть – совсем скроется в непролазной чаще.

Но малой приударил, откель только силы взялись. В три-четыре прыжка догнал Первушу, по плечу дружески хлопнул:

– Постой, братец.

Оглянулся «братец» на Болеслава, и тот язык проглотил, да затрясся мелко. Не брата лицо к нему повернулось, а иное. Страшное бородатое стариковское. Глаза черные без зрачков, зубы желтые и гнилые. Засмеялся старик-лесовик диким замогильным хохотом, крутанулся вокруг себя три раза да сгинул безвозвратно. И остался в лесу Болька один-одинешенек. Ибо забрала его брата сила нечистая!

С трудом нашел Болька дорогу домой и в ноги маменьке бросился. Упустил, потерял старшого! Нет теперь главного кормильца в семье!

Полдня ждали сродственники отрока неразумного, думали, что вернется Первуша домой. Но подкрался вечор медленно, незаметно; и ночь черным бархатом до самого утра все накрыла-укутала.

***

Рассвет залился-зарумянился, но не принесло солнышко радости. Проснулся Болька с думами горькими, тяжелыми. Решил сходить к ведьме Малуше, что обитала на самом отшибе. Страшно к ней наведываться, но другого выхода нет.

Малуша та людей чуралась, отшельницей жила, а изба ее была такой древней, что уже вросла одной стороною в дремучий лес. Крыша желтым мхом и безобразной коростой покрылась, ступеньки крыльца потрескались да прогнили, ставни перекосились, а на коньке избы заместо петушка хищный волк зубья скалил.

С осторожностью подошел Болька к дому колдуньи. Только хотел постучать, как дверь распахнулась, и на пороге сама Малуша образовалась. Старая и безобразная до жути. Вся в лохмотьях, лицо сухое, жизненными бороздами перепаханное; волосья черные, аки смоль; глаз зеленый, дурной…

– Заходи, отрок, коли пришел. Заходь, не боись, – молвила ведьма да посторонилась, приглашая в избушку.

Мальчик осторожно поднялся по ступенькам крыльца и проник в темную чужую горницу. Страх обуял Больку. Тревожно стало на душе, боязно и сиротливо. Посмотрел по сторонам и еще пуще затрясся. В доме всякой колдовской утвари по темным углам понатыкано-понапихано. По темным полкам черепа животных белели. На окне погорынь-трава в пучках сушилась, в котле варево готовилось с дурным запахом, половицы скрипели протяжно, а из-под них быстрые таракашки выбегали да змеи красные расползались. Малуша-же лишь смеялась да головой качала:

– Не бойся, Болеслав… Болька! Знаю я беду твою. Девчонка Светланка на хвосте весть дурную принесла. Мил ей братец твой. Ужо себе в женихи записала. Да, видать, поторопилась отроковица. Сказывай же, чего у вас там приключилось?

– Я… Он…

– Да, не бойся, Болька. Вот испей отвару медового, силушки тебе ой как понадобятся, – улыбнулась старуха и погладила мальца костлявой, но теплой человеческой ладонью.

И тут почувствовал Болька, что не такая уж и страшная ведьма, как вначале привиделось. Набрехали деревенские, будто Малуша мертва наполовину, и что телом холодная, словно болотная жаба. Неправда все. Живая старуха и теплехонькая, как и любой русский человек. А от руки ее мягкой даже спокойней становится.

– Первуша зайца подбил, да не до смерти. Тот – тикать! И брат за косым, как очумелый, погнался. А после… – начал рассказывать мальчик, шмыгая носом, и вскоре поведал все, что с ними произошло.

– Обычный заяц? – поинтересовалась колдунья.

– Нет! Белый! Чудной, и глаза у него человеческие…

– Плохо дело, отрок… – вздохнула Малуша. – Не заяц то вам повстречался, а хозяин лесной. А причина беды в ином. Рано или поздно должно было это произойти. Не доглядела я, старая… Не почувствовала.

– Почему? В чем вина ваша, бабушка Малуша?

– Беда караулила твоего брата с малых лет. Не благословлен Первуша при рождении. Вот ведь! Вина отца вашего. Не чтил Усыня богов наших исконных! Ни Велеса, ни Перуна не боялся. Даров никому не подносил, жил бесшабашно и опрометчиво. Прости меня за эти слова, Болеслав, но из песни их всяко не выкинешь. На силушку богатырскую Усыня полагался, а заветов дедовских никогда не слушал. Дурной был батя ваш, не дал матери благословить Первушу. А порядок такой, заведенный испокон веку: если сорок ден после рождения чадо не освятить, как полагается, то будет оно всегда подвластно влиянию темных сил. Ты за себя не бойся, тебя боги приняли и благословили. Мамка тайком ко мне приводила, пока Усыня с походом ратным в степи ходил. Я обряд сотворила праведный…

Тут Малуша почему-то отвела глаза и зашамкала беззубым ртом. А Болька сидел и слушал зачарованно. Ведьмы уже совсем не боялся, пил отвар вкусный, сладенький.

– А почему же, баба Малуша, опосля братика не благословили…

– Коли после рождения не удалось, то до четырнадцать лет – нельзя, но потом – завсегда можно. И, что ж я, старая, позабыла, что уже месяца три, как надо было обряд сотворить! Весной же Первуша на свет появился. Четырнадцать лет пролетело, как и не было! Пролетело, будто листья осенние осыпались, да перья совиные… А будто вчера все было…

Старуха покачала головой, но продолжила:

– Есть у меня средство, чтобы Первушу домой вернуть. Но, слушай, отрок, и внимай! Коли до полной луны не воротится брат, то навсегда останется во власти лесного хозяина. Времени у тебя немного. Всего два дня да две ночи, да и вторая – неполная. А в крайнюю полночь трижды пропоет серая неясыть, накроет твоего братца черным полотнищем, и станет он служить силам, человеку неведомым и неподвластным.

– Что же делать?

– Подойди ближе, протяни ладошку бабушке, – молвила старуха и вложила в руку Больке что-то теплое-теплое, на ощупь мягкое, трепыхающееся. – Неси эту вещицу домой, да так бережно, будто птичку малую. Только ни с кем по пути не заговаривай да назад ни за что не оглядывайся. Чтобы не случилось, – рот на замок, голову на шесток! И никаку живность пальцем не трожь. Будь-то человек, зверь или птица. Иначе не вернется твой брат из лесу. Ни смех, ни клюв, ни вода не должны помешать тебе, Болеслав.

Послушал малец ведьму, хотя последние слова так и не понял. Ну, видимо, заклятие колдовское. Сжал руку в кулачок с вещицей неведомой, благодарствовал и отправился восвояси.

И вот пошел домой Болька, никого не трогал, молчал и не оборачивался, как Малушой велено.

– Болька, Болька, подойди! – раздался нежданный окрик. Светланка это, Первуши невестушка. Узнал по голосу звонкому.

Но он дальше пошел, не слушал и не отзывался, как велено.

– Болька! Ну, смотри, чего покажу! – настойчиво продолжала девчушка.

Он и ухом не повел, знай себе побрел тропой потихонечку.

А Светланка совсем распоясалась, выскочила прям перед Болькой и давай хихикать, глазки строить, сарафанчик сдергивать да плечики розовые оголять. Сдурела девка!

Больке свезло, ему еще и двенадцати не было, потому и выстоял, а вот парень постарше точно бы проговорился, дурачок. Болька-же только язык показал бесстыднице, сплюнул в сторону и дальше пошлепал.

Продолжал он идти к дому отчему, а в руке теплилось-трепыхалось, вот-вот выскочит, но прикрыл Болька другой ладонью судьбу брата родного. Сберечь надобно.

Вот нежданно скрылось солнышко, злой ветер налетел, засвистел в ушах. В небесах загремело, и полилась вода дождевая тяжелая. Намокли волосы, плечи задрожали, насквозь рубашечку промочило. Бегом припустил малец, да оскользнулся. Почуял, что наземь падает, но извернулся и спиной в грязь повалился. Так, чтобы не выпустить из рук судьбу своего брата родного.

Отлежался чуть. Но теперь, если встанет Болька, то придется назад, на дом Малушы посмотреть. Схитрил. Зажмурил глаза, вслепую поднялся и развернулся. Чуть ошибся. Краем глаза заметил волчью голову на тереме ведьмы, но быстро очи отвел и дальше пошел уже осторожнее.

Противный дождь все не утихал. Гром бабахал, корявые молнии зигзагами облака разрезали. И казалось, будто кто-то грузный в спину толкал и пихал, да обернуться нельзя! Страшно так, казалось, – душа в пятки уходит. А в руках что-то теплое, живое трепыхалось. Надежду дарило.

И тут сзади пронзительный крик раздался. Птичий крик, да незнакомый. Не черная ворона, не галка сизая, не филин лесной. Страшный клекот, словно плач человеческий. Потянул назад голову малец, да одернулся. Нельзя!

Птичий грай повторился. Все ближе и ближе. Вот и крыло тяжелое по загривку чиркнуло. Но шел домой Болька, не отвлекаясь, хоть и дрожал весь от страха и холода.

Не унималась птица страшная. Сзади клювом щелкнула да клюнула прямо в маковку. Больно! Раз тюкнула, другой. Клюет и кричит, клюет и кричит. Насмехается, пакость!

Но уже чуть-чуть осталось до дома родимого. Зашел в избу Болька. К столу подбежал, и выложил из рук своих сокровище бесценное, Малушой даденое.

Да не посмотрел на дар даже, а обратно на крыльцо выскочил. Жердину с изгороди выломал и на птицу черную бросился. Стукнул раз хорошенько, а тварь неведомая лишь желтым клювом махнула и, по-человечески хохоча, улетела.

Вернулся домой Первуша, а на столе ничегошеньки нет. Пропал дар Малушы. Испарилось как туман, словно лед растаяло, исчезло бесследно. Только лужица водицы талой на свету блестела да подснежниками пахла.

Целый день ждал Болька брата своего. В оконце смотрел, на крылечко выходил, на околицу зорко поглядывал. Притомился. К вечеру совсем сник и уснул возле теплой печки. Дремота навалилась, веки сомкнула. А батюшка-сон в уши сказоньку или быличку нашептал.

Вдруг шорох странный на улочке послышался. Мамка в это время пироги пекла, тесто катала, потому не могло ее там быть. Пес дворовый залаял жалобно, будто плача, а потом тревожно, словно вора почуял. Вышел из дома Болька. И видит: Первуша, брат его, из погреба мешок здоровенный волочит. Овощей, видимо, набрал. Так и есть: репка маленькая из прорехи выпала, да по земле покатилась.

Болька обрадовался, матушку кличет:

– Мамка, мамка! Первуша возвернулся.

А мать и не слышала, по хозяйству занимаясь. Все у нее там варится-парится; хозяйка черпачком в котле помешивает, а другой рукой тесто по столу раскатывает. Болька подбежал к мамане и за подол во двор потащил:

– Первуша, брат мой воротился! Скорее пойдем!

Вышли они во двор, а там уже и нет никого. Собака успокоилась, несчастными глазами в лес посмотрела, а на земле лишь репка с бока на бок покачивалась.