Читать книгу Ньюфаундленд - Вадим Бурковский - Страница 6

Живот беспокоил меньше, по крайней мере, пока сохраняла неподвижность. Оглядевшись, заметила на полочке своего соседа пузырек с лекарством для увлажнения слизистой оболочки носа.

Попросила медсестру принести личные вещи. Когда ей прикатили на медицинской тележке бежевый чемодан, вытащила оттуда коробку из нержавеющей стали с замком, ввела код. Протянула руку к соседней тумбочке, взяла флакончик с каплями для носа. Открыла крышку, вылила содержимое на полотенце. Потом достала из своей коробки ампулу, отломила стеклянный кончик и перелила содержимое во флакончик с каплями, завинтила крышку и поставила на место. Достав из чемодана аудиокнигу, надела наушники.

Через некоторое время мужчина на соседней кровати, закрутил головой, вытащил руку из под одеяла и принялся тереть лицо. Видно, ко всем своим недугам бедняга страдал еще и от сухости носа. Он открыл глаза, огляделся, неодобрительно покосившись на Ольгу, взял свои капли, впрыснул содержимое в носовые пазухи. Ольга засекла время. Через четыре минуты обратилась к своему соседу.

– Мистер Горвиц. Вы могли бы сформулировать яснее. Чем вы недовольны? Я что, по-вашему, похожа на Менгеле?

Взгляд Залмана задержался на Ольге. Определённо, она имела мало общего с печально известным ангелом смерти.

– Вы знаете, я видел Вашу инсталляцию, когда приезжал в Италию со своими студентами.

– Так вы что, преподаёте?

– Преподавал. Естествознание.

– Хорошо, а то с некоторыми мы общаемся на разном английском. Так вы говорите, были на том острове?

– Да, я приезжал на Сан-Джорджо.

– Ну и как?

– Вы спрашиваете меня как? Я сразу заметил эти мрачные грузовики, стиль «милитари» так не идёт Венецианской лагуне.

– Чего же вы пошли, если было так противно?

– Противно? Правильное определение. Я всё же предпочитаю разобраться, что же хотел сказать автор. Помню эти зелёные, как жабы, машины, ограждения, надпись на железных перилах: «Закрыто на ланч». Вокруг висел отвратительный запах, не пойму чего…

– Это была специально приготовленная смесь ароматов: от тряпок, в которых лежали мертвые собаки, дизельного топлива, жжёных волос и краски.

– О! Азохн вей! В кузове лежал какой-то гадкий брезент с прилипшими волосами, перила с отпечатками липких рук, из треснувшего шланга капало что-то вонючее. Я подошел к фургону с закопченными трубами и вдруг понял, что это такое. Будто этот багерзумпф ненадолго покинули и молох вскоре заработает. Мое лицо ощутило жар нагретого металла, эти запахи, пятна чего-то скользкого на полу. Я бросился бежать. Это было настолько реально. Как вы могли сделать такую мерзость! Я не могу поверить, что это сделали вы!

– Когда работала над этой инсталляцией, испытывала похожие ощущения. Тем более я человек основательный, все агрегаты вполне функциональны. Вы зашли на минуту, а я возилась с этим реквизитом два непростых месяца, но оно того стоило.

– Отчего же?

– Видите ли, пятьдесят третья Архитектурная Биеннале получила название «Репортаж с фронта». В больших городах между группами людей возникают тектонические напряжения. Художников попросили поразмышлять об этом.

– И вы предложили решить вопрос окончательно…

– От моей воли, в данном случае, мало что зависит. Давайте расскажу по порядку, возможно без подробностей трудно понять.

– Да-да. Если произведение искусства нуждается в пояснениях, это кое-что говорит о его достоинствах…

– Возможно. Тем не менее, продолжаю. Я предполагала, что работы других участников будут рекламой архитектурных бюро или попросту благодушны – леворадикальный дискурс давно отдалился и от этики, и от логики. Я взялась разворошить этот муравейник. Нашла спонсора, владельца завода по производству цемента, его звали Борух. Этот человек оказался с отменным чувством юмора, когда я рассказала ему концепцию, он сначала долго смеялся, а потом распорядился перевести мне нужную сумму.

– Да уж, мобильный крематорий, очень смешно…

– Я поехала на склад металлического лома, в пригороде Пармы, нашла подходящие грузовики и подобрала прочий реквизит для моей инсталляции: люки, трубы, горелки. Там хозяйничала Норма, итальянка. Деловая тетка, лет пятидесяти. До хрипоты спорила с владельцами подержанных машин о цене на их рухлядь, обжигала изоляцию с проводов, когда ветер дул от жилых кварталов – Норма вела семейный бизнес. Она помогла уладить финансовые вопросы с рабочими. Здесь же я покрасила машины в замечательный цвет хаки и немного состарила поверхность огнем горелки.

Сложности начались в порту. Венеция – очень дорогой город, то же касается портовых услуг. Стоимость доставки плавучим краном поглотила почти всю наличность. Когда я установила экспонаты, у меня не осталось денег на демонтаж, а это условие недвусмысленно было прописано в контракте. Мне уже приходили в голову дурные мысли, после окончания выставки, ночью, столкнуть эти грузовики, с парапета, прямо в лагуну.

– Я так и знал, вы просто хулиганка!

– Да, бывало всякое… Денег на гостиницу тоже не осталось и я ночевала прямо в печи.

– Но почему вы не обратились к родителям? Я бы помог своей дочери, что бы она там ни придумала…

– Види те ли, Залман, мой папа – профессор журналистики, а мама корреспондент ZDF и я окончательно рассорилась с отцом после одного случая, в университетском кампусе…

– Но при таких родителях вы должны были стать типичной левачкой.

– Да, тем более меня окружали друзья отца и с детства я «варилась» в густом соусе, приправами к которому были: коммунизм, социализм, маоизм, мультикультурализм, и постмодернизм.

– Но что же тогда?

– Некоторые студентки на факультете биологии, где я училась, испытавшие приступ коллективного психоза на митинге, стали доносить на преподавателей, которые имели неосторожность слишком вольно, по их мнению, объяснять гендерные различия. По сути, это была попытка контролировать наши мысли, ограничивая лексику.

Задумалась…

– Что же с вами случилось на острове?

– На острове? Ах, да. Помню, очень доставали активистки. Как только я отлучалась, тут же писали на машинах левацкие лозунги и чертили знаки. В то время я была весьма энергичная перфекционистка и считала, что мои экспонаты должны выглядеть аутентично. Я ненадолго покинула мой остров, купила нитроэмаль (она оказалась самая дешевая и быстро сохла), растворители и перекрашивала машины кистями. Когда я, в очередной раз, восстанавливала узор хаки, эти идиотки кидались помидорами и яйцами. Окончательно одурев от испарений растворителя, я отправилась мыть голову в морской воде, доставая из волос помидорные семечки.

Меня окликнул продавец сувениров, которого обитатели Сан Джорджо (церковный сторож и полоумный продавец раскрасок) звали Гуерино. Он наблюдал за моими злоключениями, как я цыганила там и предложил комнату, рядом, на острове Файзолла, за совсем символическую плату. Я ответила ему, что если отлучусь ночью, эти ненормальные, пожалуй, могут перекрасить мои машины целиком. К вечеру, однако, активисток не было, зато я заметила молодых людей, которые молча, глядя сквозь меня, проплыли на лодке. Стычки с активистками, мысли об отсутствии денег и безвыходность ситуации держали меня в напряжении, обострили инстинкты. Я почувствовала, что будет лучше воспользоваться предложением Гуерино, не испугалась, просто поняла, что так нужно сделать. Мне удалось нормально помыться и выспаться впервые за много дней. А утром мне сказали: «На острове случился пожар». Еле дождалась вапоретто, чтобы добраться до моих экспонатов.

Вокруг закопченных железяк уже собрались любопытные и журналисты. Кто-то ночью замотал проволокой дверь в моё убежище и закинул внутрь бутылку с горючим. Поскольку там же я хранила растворители и краску, машина сгорела целиком. Изогнутый пламенем люк никак не хотел открываться. Журналисты ждали спасателей, когда достанут под их профессиональные объективы мой обгоревший труп. Я подошла к ним и процитировала слова сенатора Лонга о том, что фашизм будущего станет называться антифашизмом, о том, что я думаю по поводу экспонатов на выставке «Репортаж с фронта», предложив макет жилого комплекса для «беженцев» сразу обнести вышками и колючей проволокой чтобы локализовать преступность. Меня обвинили в том, что я сама подожгла машины, «цинично эксплуатирую институцию», «использую левые методы в правых целях» и вообще – популистка.

На следующий день мою инсталляцию демонтировали, чем я была вполне довольна, поскольку денег, как я уже сказала, у меня не осталось. Организаторы, впрочем, не остались внакладе – от шумихи с этими экспонатами пресс-досье выставки распухло так, как барышни на полотнах художника Кустодиева. А меня это научило двум вещам: более основательно планировать финансовую сторону проектов и доверять своим инстинктам.

– Но вы так и не сказали, по поводу концепции. Для чего всё это?

– Я уже говорила, что изучала биологию. И вот с этой, естественнонаучной позиции, мне очевидно – какую бы благожелательную чушь не внушали людям, возникают ситуации, когда логическое мышление блокируется, стоп-сигналы не срабатывают и общество, дискретно, превращается в стаю, движимую инстинктом самосохранения. Моя инсталляция – предупреждение. Вы слышали, в Берлине недавно прошло факельное шествие? Ну, ну, успокойтесь, это не за вами.

Залман не понимал. Поначалу он испытывал неприязнь к этой женщине, но после того, как она завела разговор, Залману показалось, что, пожалуй, с ним еще никто не общался так откровенно и она, похоже, никому не желала зла, но все же возражал.

– Вы любите шокировать публику.

– Станьте ещё пенять Яблоку на то, что выдаёт новую модель, когда вы на прежней и отпечатков не оставили. Это моя работа, к тому же, не единственная.

– Да, я знаю.

– Однако, я должна извиниться за то, что вас травмировал опыт общения с моим экспонатом. Вы, евреи, болезненно относитесь к некоторым деталям прошедшей войны.

– У меня неоднозначное отношение к этому событию.

– Не поняла.

– Если бы первый муж моей матери не погиб там, меня вообще бы не было на свете, как и многих других, впрочем.

– А что с ним произошло?

– Подорвался на мине в Нормандии.

– Необычно.

– Да, евреи это не только холокост.

– А как вас занесло сюда?

– О, это долгая история. Я жил в Бруклине, в Боро Парке…

– Да вы, оказывается, толстосум!

– Вы знаете, есть такой анекдот: Моня, я люблю читать антисемитскую прессу. – Почему? – Я здесь живу, еле свожу концы с концами, а почитать, так мы правим всем миром.

– Забавно.

– Это про меня. Перед тем, как попасть сюда, я тихо жил на свою пенсию, до этого преподавал в Нью-Йоркском Политехническом.

– А ваша семья?

– Жену я давно похоронил, дочь выросла, преподает в Филадельфии.

– Но билет в этот "хоспис” стоит немерено, как же вы…?

– Если вам интересно, расскажу. Как-то, на Пурим, я отправился в синагогу. Не то чтобы я очень религиозен, хожу туда как в театр. После чтения Мегилы прошли в банкетный зал. Как водится, покушали, выпили. Мимо моего кресла бегали костюмированные жертвы Марвел, дети. Ко мне уже подступали эти мысли: «Зачем я сюда пришёл?», но тут за мой столик подсел Цион. Это очень, очень богатый человек. Он не спеша расспрашивал о том, о сем. Появился собеседник – захотелось напиться. Почему нет? Цион не отставал. Мы выпили за Пурим, за свиток, за евреев.

Когда уже не отличали Амана от Мордехая, Цион сказал: «У вас, Залман, тоже есть дочь, вы поймете меня. Помните Адину, она отличается своенравным характером, её боятся даже мои старшие сыновья. Думал, пошла в меня, не придавал значения – пройдет с возрастом. Напрасно. Опухоль мозга сама собой не проходит. У меня есть деньги. Я хочу помочь девочке перехитрить смерть.»

Рядом с Боро Парком находится Бруклинский Чайна – таун. Цион вел дела с тамошними китайцами. Он часто повторял: «Китайцы – те же евреи, только азиатские». Помимо прочего, они рассказали ему, что в Китае, в подземной клинике, проводят криоконсервацию, по секретной методике, не то что «это разводилово» здесь. И он решил отправить свою дочь в Китай, чтобы ее заморозили, а потом вылечили.

Цион продолжал: «Но я знаю ее, она может шалить там, может навредить себе. За ней нужно приглядывать. Вы, Залман, уже не молоды. Если вы поедете с ней, я оплачу вашу, как её… криоконсервацию. Это большие деньги, вы столько не заработали. Кто знает, может это правда, вы снова станете молодым и здоровым.» Мы еще пили вино, топали ногами, проклинали Амана. Я подумал: «Сколько мне осталось?» и согласился. Как говорится в старом анекдоте: «…двадцать долларов, есть двадцать долларов». Но я уже столько раз жалел об этом, боюсь моих сил не хватит…

Залман помолчал.

– Это ее недавняя проделка привела к тому, что я лежу здесь. От переживаний случились спазмы. Но извините, пока я не готов об этом. Как подумаю, что она еще затевает, мне становится нехорошо.

– А как вам живется с этими новыми – показала на живот – органами?

– Вы знаете, по отзывам местных, неплохо, только если вы не старик с маленькой фурией на шее. Со временем перестанете замечать.

Залман полежал молча, набираясь сил.

– А вы как попали сюда?

– У меня бывают… неприятные галлюцинации.

– Не понимаю. Допустим, вы видите нечто. Но ведь с этим можно жить, это можно лечить.

– Я и сама не решалась, но произошло нечто непредвиденное…

– Что же?

– Здесь есть новости?

– Сколько угодно, CNN, BBC, CCTV

– Посмотрите сами.

Залман надел наушники, включил телевизор над головой. После разговора Ольга, утомившись, опять заснула.