Читать книгу Изломы судеб. Роман - Вадим Голубев, Вадим Вадимович Голубев - Страница 5

Муторно, с пересадками, штурмом вагонов, беготней за кипятком на больших станциях Николай добрался до Москвы. Радости родных не было предела: живой, целый с обеими руками и ногами вернулся. Достал бутылку «шустовского коньяка» отец.

– Предпоследняя из «николаевских запасов», – объявил он. – Последнюю на моих поминках разопьете!

Коля давно не видел такого изобилия: колбаса, сыр, пирожки с мясом, рыбой, творогом. Как давно не ел он всего этого!

– Новая Экономическая Политика или НЭП нынче, – объяснил отец. – Дали свободно производить товары и торговать. Времени-то всего ничего прошло, как ее объявили, а вон – словно при царизме живем! Накормили и одели народ деловые люди…

– Отступление перед мировом капиталом – ваша НЭП, папаша, – встрял Шурка. – Я в знак протеста против нее, пожалуй, выйду из комсомола. Не только из комсомола из партии многие выходят. Для чего проливали кровь в Гражданскую? Чтобы опять купчики, да всякие спекулянты на трудовом человеке наживались?

– Кому лучше сделаешь? Советской власти или буржуям-нэпманам? – спросил Коля, коему еще в армии четко разъяснили суть проводимой партией политики. – Сейчас вопрос стоит: «Кто кого?» Мы их – или они нас? Будем относиться к НЭП как к временному явлению, давать буржуям восстановить производство, торговлю, но контролировать их, а потом послать куда-подальше – победим. Будем выходить из партии и комсомола, давать им бесконтрольно и беспардонно наживаться – подомнут они под себя экономику. После политическую власть захватят. Тогда по-настоящему прежние времена вернутся! И всех инакомыслящих к стенке, в шашки или с петлей на шее на фонарь! Я такого, брат, насмотрелся!

На следующий день отмытый после дальней дороги Николай встал на партийный и военный учет, узнал в какие высшие учебные заведения принимают. Вечером отличился – починил швейную машину, на которую слесари фабрики (так теперь назывались мастерские Александра Федоровича) давно махнули рукой.

– Что швейная машина, что пулемет – по сути дела одно и тоже. А пулеметов я много починил.

– Вот, и будешь главным механиком! – сказал папаша. – Шурка многих комсомольцев на работу устроил. Да только нет у этих ребят серьезного подхода к делу. Думают о светлом будущем, а о сегодняшнем дне не очень заботятся.

– Я, папаша, высшее образование хочу получить, институт окончить. А там и в главные механики можно. Пока знаний не хватает. О Леночке Князевой, что-нибудь слышно?

– Видел ее на днях, – снова влез Шурка. – Прямо старорежимной барынькой стала! Вся в иностранном тряпье! Пальто с меховым воротничком! Тьфу! А ведь всю Гражданскую прошла! Вот, каким боком поворачивается «временное отступление»! О тебе спрашивала… Живет по-прежнему в бывшем доме родителей.

Дождавшись воскресенья, Николай поспешил в особняк, некогда принадлежавший Князевым. Парадный вход был наглухо заколочен. Подошел к черному входу для прислуги. Нашел табличку с надписью: «Князева», позвонил. Дверь открыла Леночка. Она была в шерстяном платье, таком же, что носили жены и содержанки нэпманов.

– Коленька! – бросилась на шею любимому Леночка. – Ну, что же ты не позвонил? Мог бы и не застать! Я хотела прогуляться, подышать воздухом перед началом рабочей недели.

Николай снова впился в любимую долгим поцелуем.

– Что же мы так? В прихожей? Пойдем в мою комнату! Вот и телефон. Номер прежний, какой был до революции, – кивнула Леночка на аппарат, висевший на исписанной телефонными номерами стене.

Потом была страсть, как тогда – перед уходом молодых людей на фронт. Потом были нежность и воспоминания, воспоминания…

– Где ты работаешь, Леночка? – спросил Коля.

– В Народном Комиссариате Просвещения. Меня туда после демобилизации из Красной Армии направили по партийному распределению.

– Так, ты член партии?

– Конечно! С девятнадцатого года – перед штурмом Уфы вступила.

– Надо же! А я только с двадцатого… Это – надо полагать – «временное отступление»? – кивнул Лебедев на брошенное на стул дорогое платье, стоявшие у кровати дорогие туфельки.

– Наш народный комиссар товарищ Луначарский посмотрел на пришедших с фронтов девушек в сапогах, гимнастерках, красных косынках, наганами на поясах. Дал нам всем записки в распределитель, чтобы получили новую, штатскую одежду. Сказал: «Гражданская война и политика „военного коммунизма“ закончились. Вы все являетесь лицом наркомата для учителей, других работников народного просвещения, приезжающих в столицу. У вас они должны научиться одеваться культурно. А отсюда уже и культура в организации работы, решении вопросов социалистического строительства». Пришлось перелезть в гражданское, хотя бывает противно ходить разодетой, словно нэпманше. Чем думаешь заниматься, Коля?

– Поступил вчера в Лесную академию, на механический факультет. Другие высшие учебные заведения либо еще закрыты, либо начинают прием новых студентов летом. Пока поучусь там, а после в какой-нибудь более серьезный институт переведусь, – потянулся Коля к губам любимой.

Потом вновь были любовь, страсть, нежность… Лишь ближе к ночи возлюбленные расстались. Леночке надлежало выспаться перед работой, Коле следующим утром приступать к занятиям.

Учебный процесс для поступивших, подобно Лебедеву, в апреле начался с практики. Под руководством преподавателей студенты чистили парк Академии, раскинувшийся на много гектаров, корчевали пни. Сажали на место деревьев, срубленных окрестным населением на дрова, новые, выведенные в питомнике. Подтягивали общеобразовательный уровень студентов – в большинстве своем бывших красноармейцев, растерявших зачатки знаний в годы войны. Вечерами кипели политические дискуссии между сторонниками Ленина и последователями Троцкого. По субботам, завершив занятия, шли в павильон на остановке трамвая. Там, в буфете пили лимонад, а в дни стипендий баловали себя кружкой пива. Потом Николай заезжал на ночь домой, а воскресенье шел к Леночке. Возлюбленные много гуляли по Москве, по их еще дореволюционным местам: бульварам, Арбату, Тверской. Наслаждались пьянящими запахами сирени и черемухи, яблоневого цвета, цвета липы. Обедали в одной из множества недорогих закусочных, открытых нэпманами. После, вернувшись в комнату Леночки любили и любили друг друга.

В одну из суббот заглянул Лёнька.

– Собирайся, Коля! Нужна помощь! Оружие имеется?

– Наган – твой подарок и браунинг – награда за Гражданскую. Что за помощь нужна? – уже на ходу спросил Николай.

– Анархиста Ахтырского брать будем. Мы его задерживали еще в восемнадцатом году. Тогда он заныл: дескать я – социально близкий, политический союзник. Что буржуев грабил – так это на дело мировой революции. Взяли с него честное слово не воевать против Советской власти и отпустили. Из Москвы Ахтырский уехал. Всю Гражданскую войну провел в бандах Махно, Маруси-бандитки, батьки Максюты. Теперь вернулся. Мало того, что принялся за грабежи – убивает всех, кто ему не понравился. Пытались его на днях взять, подранили. Он упал, прикинулся мертвым. Когда наши подошли, открыл огонь из двух маузеров. Видимо-невидимо людей положил. И наших, и случайных прохожих.

Леонида и Колю подхватила машина ВЧК. Домчала до одной из остановок трамвая. Туда же привезли еще пятерку чекистов.

– По агентурным данным Ахтырского неоднократно видели в районе этой остановки, – сообщил старший группы. – Здесь у него поблизости «берлога». В это время он ее покидает и куда-то уезжает на трамвае. Если верить нашим секретным сотрудникам, должен появиться минут через десять. Пока, товарищи, делаем вид, что ждем трамвая. Берем Ахтырского по моей команде: «Этот – наш».

Ахтырский появился несколько раньше. Старший вовремя среагировал:

– Этот наш! – отбросил он газету.

Чекисты бросились к Ахтырскому. Тот выдернул из-под плаща маузер. Однако Николай опередил его. Он выстрелил анархисту в сердце, всего шагов с пяти. Тот, хватая ртом воздух, начал заваливаться, выбросил вперед руку с оружием. Однако выстрелить не успел. Пули из наганов и браунингов разнесли его в клочья.

– Живым надо было брать! – цыкнул на Колю двоюродный брат.

– Ахтырский объявлен вне закона как политический террорист и подлежал немедленному уничтожению, – сплюнул старший. – Я специально приказал взять на операцию того, кто не очень разбирается в наших уставах. Чтобы действовал не по ним, а по обстановке. Молодец – красноармеец! Матерого хищника завалил!

– Я еще в восемнадцатом году дал ему рекомендацию в ЧК. Да он на фронт сбежал, – хмыкнул Леонид.

– Теперь и я дам, – сказал старший группы.

– Мне бы Академию закончить… – замялся Николай.

– Ладно уж, академик! Садись в машину – отвезем домой. А эту падаль товарищи в морг определят…

Доучиться Лебедеву не дали. Получил направление в соответствии с партийно-комсомольской мобилизацией на учебу в Школу командного состава Пограничных войск. В школе стоял дым коромыслом.

– Кто такие пограничники? Это, что ли, как стражники при царизме? Нет моего желания здесь обучаться! Пиши меня в красную конницу товарища Буденного, а еще лучше – в Рабоче-Крестьянский Красный Флот! – бунтовала комсомольская молодежь.

– Тихо, товарищи! – прикрикнул командир-пограничник, как выяснилось позже заместитель начальника школы. – Кто не хочет учиться отпустим! Однако сообщим в партийные и комсомольские организации о вашем непонимании политики советского государства! Вас сразу из партии с комсомолом в шею выгонят! Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Еще есть желающие демагогию разводить?

– А ты, товарищ – кавалер ордена Красного Знамени тоже не желаешь учиться? – кивнул он на награду Лебедева.

– Откровенно говоря, не желаю! Но если партия велела – буду учиться на пограничника, – ответил Николай. – Как говорится, стерпится-слюбится…

– За что орден?

– В девятнадцатом году за взятие Уфы получил. Лично из рук товарища Фрунзе.

– Что сознательность проявляешь – правильно! А вот насчет «стерпится-слюбится» – зря! Поверь, товарищ, пройдет совсем немного времени, и отменят мобилизации! Молодежь станет считать честью служить в погранвойсках. В очереди стоять будет, чтобы к нам в школу попасть!

После получили обмундирование – новенькие гимнастерки с темно-зелеными нагрудными клапанами – «разговорами» и такими же петлицами, шлемы с темно-зелеными звездами, галифе и кожаные… лапти. Над ними долго смеялся Александр Федорович, назвавший эту обувь «штиблетами в клеточку».

– Ладно, – хмыкнул он. К концу учебы собственноручно сошью тебе сапоги – генеральские, как при царизме. А в этой обувке много не навоюешь!

Пришлось в таком виде идти на свидание с Леночкой – гражданскую одежду у курсантов забрали. Та отнеслась с пониманием:

– Преодолеем разруху, Коленька, будет все по-другому. И обувь у военных будет совсем иная!

На полгода «загремел» Николай на казарменное положение. Увольнение давалось лишь по воскресеньям. Остальное время было посвящено учебе, караульной службе, выполнению различных хозяйственных работ. Лебедев успевал лучше других, стал командиром отделения. Отличился он не только знаниям уставов, тактики. Лучше других Коля овладел японской борьбой джиу-джитсу. Этой борьбе курсантов стали учить с первых же дней пребывания в школе. Босой чернявый человечек с раскосыми глазами, желтым лицом, в синем наряде и черном поясе церемонно поклонился ученикам.

– Чему может научить этот китаёза? – пренебрежительно кивнул на него двухметровый Ваня Гулидов – силач и признанный кулачный боец из Сокольников.

– Я не китаец, а японец! Японский коммунист, – обернулся в его сторону, услышавший реплику преподаватель. – Зовите меня: товарищ Акихиро. Ну а чему могу научить сейчас покажу. Курсант Гулидов, ко мне! Попробуйте одолеть меня! Не стесняйтесь – бейте!

Ваня с размаху нанес мощный удар. Кулак просвистел над головой присевшего учителя. Ваня ударил левой рукой, норовя угодить в грудь. Снова кулак просвистел рядом с отступившим на шаг товарищем Акихиро. Еще серия размашистых ударов не достигла цели. Затем японец поднырнул под Ваню и неуловимым взгляду броском швырнул через себя. В мгновение преподаватель оказался на спине распластавшегося на матах Гулидова, заломил ему руку за спину.

– Больно? – спросил японец.

– Ох, больно! – выдохнул Ваня.

– В строй! Кто следующий товарищи?

Курсанты били педагога, кто чисто уличными приемами, кто – боксерскими ударами, кто пытался завалить. Товарищ Акихиро ловко увертывался, а затем, когда противник начинал уставать, опрокидывал его то подсечкой, то подножкой, то броском через бедро или голову. Дольше всех продержался Николай. Он использовал приемы боя, коим его научил Леонид. Наконец, преподаватель опрокинул и его.

– Эти удары мне незнакомы, – сказал японец.

– Они наши, семейные, – встал Николай.

– Но меня тоже недаром родители Акихиро назвали, что по-русски означает: умный. Вы, товарищ курсант, особенно способный. Если хотите, поучу вас дополнительно, в свободное от учебы время.

Коля овладевал не только приемами джиу-джитсу. Однажды он, было, одолел учителя, но тот нанес ногами серию ударов, незнакомых Лебедеву.

– Не по правилам! – поднялся с ковра Николай.

– Враг тоже не по правилам будет драться, – как всегда невозмутимо ответил японец. – Могу поучить вас этому виду борьбы. Карате называется. Я предложил учить курсантов и ему, однако начальство сочло лишним.

– Посильнее джиу-джитсу будет, – оценил единоборство Николай.

– Знающий карате может победить вооруженного саблей, ножом, пистолетом, винтовкой. Может даже увернуться от пули. Будем учиться?

– Обязательно будем, товарищ Акихиро!

Вскоре знания, полученные от японца, пригодились Николаю. В один из октябрьских вечеров он возвращался с Леночкой из театра. Та говорила, что красный командир должен быть человеком высокой культуры. Поэтому тащила Колю на все премьеры, все выставки. Уже неподалеку от ее дома молодых людей тормознула троица щегольски одетых парней.

– Гоп-стоп, перевернуться, бабушка здорово! – спели они припев любимой бандитами песни, брезгливо скользнули взглядами по лаптям Николая. – Отвали, лаптёжник! А ты, барынька, выворачивай сумарёк! Кольца, серьги снимай! Не то из ушей выдернем!

На Колю смотрел наган, двое других бандитов поигрывали финскими ножами. Николай ударил ногой по руке с револьвером. Послышался хруст ломаемой кости и лязг о мостовую выбитого оружия. С разворота Лебедев ударил по шее ребром ладони оказавшегося рядом налетчика. Третьего застрелила Леночка из вытащенного из сумочки маленького, «дамского» пистолета. Коля приемом джиу-джитсу сломал руку бандита, выронившего нож. Бандиты попытались подняться, но ударами ног Лебедев вернул их на мостовую. Вдалеке слышались трели милицейских свистков.

– Я вас, суки, из-под земли достану! На куски порежу! – сипел тот, что был с наганом.

– Жаль, гнида, ты в двадцатом году мне под Иркутском не попался! – выдохнула Леночка и прострелила ему колено.

Прибежала пара запыхавшихся милиционеров.

– Яшка Молдован! – оттянул за волосы голову бандита под свет уличного фонаря постовой. – За ним десятки грабежей и шесть убийств. Этот – Петя Костромской – подручный Молдована. Кто третий?

– Сёма Кныш, – ответил напарник, осветив голову убитого.

– Считайте, граждане, что отделались легким испугом. Эта троица в последнее время не только грабила, но и убивать начала! Зарезали бы вас!

Остаток ночи прошел в милицейском участке, даче показаний, оформлении протоколов. Лишь под утро влюбленные вернулись домой.

– Что было в двадцатом году под Иркутском? – спросил Николая любимую.

– Тогда много колчаковцев взяли в плен. Расстрельные команды не справлялись. Пришлось и нам – сотрудникам политотдела приводить в исполнение приговоры ревтрибунала… – ответила Леночка. – В бою тоже убивать приходилось. Мы все были политбойцами. Когда складывалось тяжелое положение, первыми в атаку шли. Тогда командиры кричали красноармейцам: «Девки в бой идут, не боятся! А вы – мужики носами в землю уткнулись!» Так, и поднимали в бой. Немало наших девушек полегло. Но я – маленькая, в меня попасть трудно. Да и осколки мимо пролетали. Без единой царапины Гражданскую прошла!

– А если бы беляки в плен взяли?

– Долго бы насиловали, а потом живот вспороли или сожгли. Я такого тоже повидала…

После руководству школы пришла благодарность в адрес Николая за помощь в задержании особо опасных преступников. Выплатили даже небольшую премию, которую Лебедев пожертвовал в помощь голодающим Поволжья, за что получил благодарность в приказе от руководства школы.

Николай предложил Леночке выйти за него замуж и поехать на заставу, к месту распределения.

– Замуж согласна, но из Москвы меня Надежда Константиновна не отпустит. Много сейчас работы по выявлению и уничтожению классово-чуждой литературы. Она возглавляет комиссию. Я у нее первый помощник. Собираем всяких Ницше, Шопенгауэров, перерабатываем их книжонки на бумагу. Ветхое, не подлежащее переработке, публично сжигаем на кострах. Да и у наших чуши хватает. Один Бердяев чего стоит!

– Кто такая Надежда Константиновна?

– Надежда Константиновна Крупская – жена Владимира Ильича Ленина. Да и сам он в восторге не будет. Говорит, что, когда я у них бываю, его Надежда Константиновна не сильно «пилит». Ничего, Коленька! Наша любовь проверена долгой разлукой, Гражданской войной!

Учеба пролетела быстро. К выпуску Александр Федорович собственноручно сшил Николаю сапоги. Такие, какие он шил господам-генералам при царизме.

На заставе, затерянной в девяти километрах от железнодорожной станции и в двенадцати километрах от уездного центра Сестрорецка, ее командир, латыш Берзинь внимательно осмотрел обновку.

– Эта обувь хороша для парадов. Мы носим другую, встал он из-за стола.

На начальнике были высокие ботинки на рифленой подошве из красной резины.

– В твоих сапогах денек попрыгаешь по нашим скалам и выбросишь. Получишь такие у старшины!

– Где вы их берете? – удивился Коля.

– У контрабандистов отбираем. Сейчас граждане-нэпманы начали в Крым ездить. По тамошним горам ходить. Вот, и тащат чухонцы шведские или норвежские башмаки. Ну а мы при задержаниях обувку изымаем. Задержанных передаем финской стороне. Так сказать, выдворяем на родину. Наглых сдаем в ОГПУ. Сегодня отдыхай! Завтра утром тебя на занятиях жду!

– Что за занятия? Меня, вроде, всему в школе научили…

– Не всему! Как сорока кричит, когда на ее территории волк или медведь появляется знаешь? А когда человек идет по ее владениям, знаешь? Голос всякой птицы или зверюшки знать надо! Очень полезно в нашем деле.

– Вы то все откуда знаете, товарищ командир?

– Сам я из Рижского уезда. У нас там не только заводы. Непроходимые леса есть. Я из таких лесов родом буду. Все это в меня с молоком матери вошло. Ну а на границе у нас, как и везде, неспокойно. Не только контрабандисты – шпионы и диверсанты лезут.

Началась служба Коли на границе, среди упиравшихся в болота скал. Болота то отступали, обнажая трупы утонувших в них контрабандистов. То наступали, готовя ловушки для новых жертв. Пограничникам было легче. Берзинь научил их определять предательские трясины. Однако в них попадали окрестные финны, которые должны были бы знать капризы природы.

– Чухонцы! Что с них взять? – вздыхал Берзинь, когда к нему приводили очередного вытащенного из болота контрабандиста.

Выудил одного такого и Николай. На девять километров государственной границы приходилось девять бойцов, старшина, командир, да политрук заставы. Освобождался от патрулирования лишь старшина, готовивший на всю заставу завтрак, обед и ужин. Бойцы ходили в дозоры парами. Командиры, как боле подготовленные, осуществляли патрулирование в одиночку. В один из таких обходов границы Лебедев наткнулся на увязшего по грудь в трясине мужика. На твердой почве лежал большой заплечный короб.

– Ты что здесь делаешь? – вырвалось у Коли.

– Сижу, в болоте тону, – ответил мужик.

Николай нагнул молодую березку. Этого оказалось достаточно, чтобы вытащить ухватившегося за ее ветки дюжего финна.

– Разреши воду из сапог вылить, начальник! – попросил контрабандист.

– Валяй! – направил на него наган Лебедев. – Попытаешься напасть – пристрелю!

Финн стянул сапог, из которого выпал кривой нож с каменной рукоятью.

Николай отгреб ногой оружие к себе и, не сводя револьвера с задержанного, опустил себе за голенище.

– Не возражаешь? А теперь обувайся! Короб за плечи! На заставу шагом марш! Предупреждаю: шаг влево, шаг вправо – попытка к побегу. Открываю огонь без предупреждения!

На заставе составили опись содержимого короба. В нем оказались французские духи, испанская пудра, итальянские шелковые чулки.

– Ничего для нас интересного, – подытожил Берзинь. – Барахло сдадим в наш экономический отдел. Оттуда пойдет в советскую торговлю для нэпманш или в спецраспределители для жен высокого начальства. За что боролись?

– А с этим что делать? – спросил Лебедев про контрабандиста.

– Сопротивления при задержании не оказывал?

– Никак нет.

– Утром предупредим, чтобы больше так не делал и передадим финским властям. Те тоже предупредят… Чтобы больше не попадался и отпустят. К нам еще до тебя комиссар из Сестрорецка приезжал, политинформацию проводил. Сказал, что финское правительство хорошо зарабатывает на перевалке контрабанды.

Через некоторое время произошло чрезвычайное происшествие. Пограничники, сидевшие в засаде, выпустили красную ракету, означавшую крайний уровень опасности.

– Застава, в ружье! – скомандовал Берзинь. – Коля, бери бойца и направляйся на перехват! Я иду с заставой по пятам нарушителей.

Николай с пограничником шли короткими тропами. Они сумели километра за три обойти пост. Раздались треск ломаемых веток и выстрелы. Пограничники вели огонь из винтовок. Им отвечали сразу из двух маузеров. Еще невидимый человек бежал по тропе, проложенной кабанами и косулями. Затем на Лебедева и бойца выскочил высокий мужчина в плаще-пыльнике. Он кого выцеливал за кустами.

– Руки вверх! Бросай оружие! – приказал Николай.

Мужчина резко развернулся, вскинул маузер. Коля лишь успел присесть. С противным свистом пуля сбила фуражку с его головы. Лебедев ответил из нагана. Его пуля вошла точно в сердце нарушителя. Было видно по глазам, что враг уже мертв. Однако тот дрожащими руками пытался поймать пограничников стволами маузеров. Боец, словно сумасшедший, принялся палить. Одна, вторая, третья пуля вспарывали пыльник, оставляя на нем кровавые пятна.

– Патроны кончились! – растерянно выдохнул боец.

Враг нетвердыми шагами все шел к служивым. Коля прицелился и всадил ему пулю в лоб. Нарушитель рухнул навзничь, выронив оружие. Следом из кустов выскочил Берзинь.

– Вот, гад! Четырех наших убил! – вскрикнул он, выстрелив в труп.

Убитого отвезли на заставу. Раздели. Он был во всем советском. Лишь ботинки на красной подошве с надписью NORGE (Норвегия – авт.) на пятке были такими же, что отбирали у контрабандистов.

– Сгоняй, Коля, на другой конец участка! Не исключено, что кабан, которого мы завалили, был подставкой!

На стыке участков двух застав Николай обнаружил следы нарушения границы. Шли след в след. Лишь в одном месте кто-то из нарушителей оступился и оставил отпечаток подошвы с надписью NORGE.

Берзинь поскакал на станцию давать шифровки в Сестрорецк и Питер о нарушении границы группой лиц. Описал он и ботинки лазутчиков. Однако было поздно. Как выяснилось четверо белых офицеров добрались до Петрограда и произвели взрыв в Доме политического просвещения. Итог – пятьсот убитых: пропагандистов, агитаторов, руководителей первичных партийных организаций. Бомба готовилась для председателя Петроградского обкома партии Зиновьева. Но тот поленился ехать на встречу с партактивом и послал кого-то из небольших начальников.

Вся Петроградская ЧК была поднята на ноги. По ботинкам отыскали и застрелили на набережной Фонтанки двух террористов. Согласно агентурным сведениям, двое других возвращались на станцию, откуда уехали в Питер. Остатки заставы подняли в ружье и отправили на железную дорогу. На вопрос Берзиня: «Кто будет охранять границу?» ответили:

– Старшина покараулит! Если обосрался – делай, что тебе говорят! С тобой, как беляков возьмем, отдельный разговор будет!

Пограничников Берзиня расположили за станционным павильоном. Прибыл поезд: паровоз и три вагона. У входа в павильон выстроились чекисты и пограничники, прибывшие из Сестрорецка.

– Граждане! Приготовьте пропуска на въезд в пограничную зону! – бубнил немолодой очкастый чекист в кожаной куртке.

Немногочисленные приезжие доставали бумажки, протягивали их патрульным. В конце очереди оказались два молодых осанистых мужчины. Они беспокойно заозирались по сторонам. Верно, не ждали проверки документов.

– Вот, мой пропуск, товарищ! – полез во внутренний карман молодой мужчина и, выдернув из него маузер, уложил очкастого чекиста.

Его спутник из маузера свалил стоявшего рядом сестрорецкого пограничника. Очередями мужчины выволокли из кустов и навсегда уложили нескольких красноармейцев. Убили и кого-то из пассажиров. В несколько прыжков террористы вскочили в деревянное здание вокзала. По нему сразу ударили три «максима», затрещали винтовочные выстрелы. Пули прошивали дощатое здание, срезали ветки над головами Берзиня и его бойцов, притаившихся за вокзалом. Нарушители отвечали очередями из маузеров, убив еще нескольких красноармейцев, неосмотрительно выглянувших из кустарника. Люди Берзния, между тем совсем близко подползли к вокзалу.

– Товарищ командир, может, им гранату кинуть? – спросил Берзиня один из бойцов.

– Живыми брать велено, ответил тот.

– Уходим! – донеслось из здания.

Две фигуры возникли в окнах.

– Здорово! – сказал одной из них Николай и опрокинул выстрелом вглубь помещения.

Вторую фигуру опрокинули выстрелы других пограничников.

Потом настала тишина. Было лишь слышно, как переговариваются террористы.

– Меня, Алёша, в плечо зацепило…

– А меня, Серж, в живот. У меня один патрон остался…

– У меня тоже один…

– Тогда, на раз, два, три!

Два выстрела слились в один. Берзинь с командой ворвались в здание и наткнулись на два трупа с простреленными головами. Потом убитых опознавали чекисты, сличая с фотографиями еще с Германской войны.

– Этот – граф Остен-Сакен. А этот – князь Шихмтаов-Ширинский. У обоих руки по локоть в рабоче-крестьянской крови. Грузите их на дрезину! В Питер повезем. А ты, начальник заставы, готовься к большой проверке! – обернулся старший из чекистов к Берзиню. – До запятой спросим, как выполнялись Устав караульной службы и другие уставы.

Спросили до запятой. Признали действия пограничников правильными, полностью соответствующих требованиям уставов.

– Хорошо, что Зиновьев под взрыв не попал. Тогда бы нас, Коля, расстреляли бы без суда, – покачал головой вслед отъезжавшей комиссии Берзинь. – Хоть удалось вразумить, что с такими силами госграницу не удержать. Обещали доложить наверх об увеличении численности погранзастав.

– Одной численностью вопрос не решить, – заметил Лебедев. – Сколько времени мы потеряли, пока добрались до телеграфа?

– Говорил и это. Спросили: «Может быть, тебе на заставу телефон провести, как ответственному работнику?» Думаю, со временем и телефоны будут, и даже радиосвязь. Пока от разрухи многое не можем себе позволить. Кстати, просил тебя отметить, Коля. Если бы не ты – ушли бы беляки за кордон безнаказанными. Опять спросили: «Может быть, его ко второму ордену представить?»

К ордену не представили, зато дали второй «кубик» в петлицу. Прислали пополнение. Вновь потекла относительно спокойная служба, сводившаяся к вылавливанию из болот контрабандистов. Стреляли лишь когда валили медведей и кабанов, били глухарей, тетеревов, рябчиков, уток, чтобы разнообразить рацион заставы. Отпусков начальству не давали.

– Вы здесь, как на курорте живете, – ответили как-то Берзиню, захотевшему подправить здоровье в санатории. – Госграницу кто будет охранять? Пушкин?

Колю грели письма из дома, особенно от Леночки. Она писала каждую неделю, рассказывая о своих небольших радостях, о том, что любит и ждет. Берзиню писать было некому. Все его близкие остались по другую сторону границы – в Латвии.

Грянул двадцать четвертый год и с ним смерть Ленина. Не бравший в рот ни капли спиртного Берзинь опрокинул кружку водки, утерев глаза рукавом, вздохнул:

– Как без Ильича жить будем? Он всему человечеству словно ясное солнце был…

– Думаю, народ еще крепче сплотится вокруг нашей большевистской партии, – проглотил комок в горле Николай, у которого глаза тоже были «на мокром месте».