Читать книгу Изломы судеб. Роман - Вадим Голубев, Вадим Вадимович Голубев - Страница 6

Подошел двадцать пятый год. На заставе уже была рация. По ней сообщили о присвоении Берзиню и Лебедеву очередных званий.

– Готовься принять заставу, Коля. В таком случае, как наш, командира забирают на новое место службы, – подытожил Берзинь.

Однако начальник ошибся. С заставы забрали Николая. Да не куда-нибудь, а в Москву. В недавно созданное на месте ВЧК Главное политическое управление. Радости родни не было предела. Больше всех была рада Леночка, терпеливо ждавшая любимого все эти годы.

– Теперь надо бы наши отношения официально зарегистрировать, – потянулся в постели Лебедев.

– Конечно же, Коленька! – прильнула к нему любимая.

Свадьбу сыграли тихо – своей семьей. Александр Федорович было потянулся к иконе, чтобы благословить молодых.

– Не надо! – в один голос сказали те.

Лебедев-старший ничего не ответил, лишь сокрушенно покачал головой.

Следующим утром Николай зашел к кадровикам, доложил, что теперь женатый человек.

– Где будешь жить? – спросили его.

– У жены…

– Иди в хозяйственный отдел, получи ордер! Мы в доме на Остоженке сейчас «уплотняем» бывших генералов и офицеров Генерального штаба. Есть большая комната в хорошей квартире. Туда и заселишься с супругой.

После был переезд. Много вещей у Леночки не было – лишь обстановка комнаты, где она жила, да носильное с книгами. Остальное еще в годы Гражданской войны разделили между собой въехавшие в особняк Князевых пролетарии. У Лебедева кроме чемодана с обмундированием и несколькими книжками ничего не было.

Не успели обжиться на новом месте, как грянула беда. Внезапно стало плохо Александру Федоровичу. Его отвезли в больницу, где врачи обнаружили запущенный, уже неоперабельный рак желудка – последствие ножевого ранения, полученного в семнадцатом году. Лебедев-старший велел вернуть его домой. Там и отошел в мир иной.

Николая определили в контрразведку. Дел оказалось много. Страна разделилась на два лагеря. Были рабочие, которым Советская власть дала восьмичасовой рабочий, оплачиваемые отпуска, комнаты в благоустроенных домах, где «уплотнили» прежних владельцев. Дети пролетариев и рабочая молодежь получила доступ к бесплатному образованию. Крестьяне получили вожделенную помещичью землю, возможность торговать своей продукцией. Начали достойно платить интеллигенции. Но была и другая Россия. В-первую очередь, миллион людей, потерявших Родину, мечтавших вернуться домой победителями. Внутри страны оставались бывшие помещики и предприниматели, уцелевшие в годы Гражданской войны. У них тоже была своя Россия, совсем другая, нежели у рабочих. О своей России мечтал новый класс капиталистов-нэпманов. Они не нуждались в монархии, но не нуждались и в диктатуре пролетариата с его ограничениями частной инициативы. Заново сформировался еще один отряд буржуазии – сельские богатеи-кулаки. Те тоже не жаловали Советскую власть, не дававшую торговать «по вольным ценам», все время увеличивавшую продовольственный налог. Временами вспыхивали кулацкие восстания. Создавались подпольные антибольшевистские организации, занимавшиеся вредительством, налаживавшими связи с белым зарубежьем. С их помощью окопавшиеся в дипломатических миссиях западные разведчики собирали информацию о Красной Армии, промышленности. Поэтому вопрос: «Кто кого?» стоял не менее остро, чем в эпоху Гражданской войны.

В столицу нагнали чекистов из провинции и пограничников, потому что московские уже примелькались. «Контрики» их быстро вычисляли. Проявляли осторожность и «дипломаты», встречая «старых знакомых». Один только полковник польской разведки пан Ожельский чего стоил! Каждый вечер направлялся он на прогулку. Шел два километра. По пути заходил во все туалеты, а их было шесть. Однако, как выяснилось позже, оставлял он записки с инструкциями подпольщикам совсем в других местах. Контрразведчики тем временем безуспешно заглядывали в сливные бачки, перерывали мусор в урнах, простукивали стены в поисках тайников.

Однажды Лебедев предложил проследить за Ожельским после захода того в туалеты. Получив разрешение, он отправился за полковником. Тот резко оборачивался, останавливался у витрин магазинов, чтобы проследить в отражение их витрин: нет ли за ним слежки. На Тверском бульваре пан свернул в боковую аллею. Поставил ногу на лавочку, делая вид, что завязывает шнурок на ботинке. Затем быстро покинул бульвар. Коля присел на соседнюю лавочку, развернул газету. Довольно быстро на покинутую паном скамейку опустился рыхлый молодой человек в щегольском костюме. Он курил папиросу, скользя свободной рукой под сиденьем. Что-то вытащив из планок, молодой человек опустил находку в карман пиджака, не спеша поднялся. Николай в пару прыжков оказался рядом.

– Минутку, гражданин! – остановил он парня.

– В чем дело?

– Ваши документы!

– А ты кто такой? – отпихнул его парень, засовывая руку в нагрудный карман пиджака.

Николай перехватил руку противника, однако получил от него удар левой рукой в бок. Крякнув от боли, Коля вывернул руку парня, из которой выпал наган. Взвывшего от боли соперника Николай швырнул через голову. Затем ударом кулака по затылку он уложил парня на красноватый песок. Лебедев защелкнул наручники и обыскал потерпевшего. Вытащил из бокового кармана пиджака поверженного маленькую капсулу. Не дожидаясь коллег, отвез парня с помощью милиционеров на Лубянку. Ну а Ожельского без объяснения причин через несколько дней выслали из СССР. Коля же получил звание лейтенанта госбезопасности и шпалу в петлицу.

В начале двадцать шестого года из Шанхая привезли коменданта советского консульства Леонида Арсеньевича Лебедева, догоравшего от скоротечной чахотки.

– Ты, Коля, подальше от меня держись, – сказал он пришедшему навестить брату. – Заразили суки! Плюнули в пищу. Я этого гадёныша своими руками в реке Хуан-пу утопил, но поздно! Возьми пару моих костюмов. У лучших шанхайских портных шил. Ни разу не надел! Тебе подойдут. Ну а меня похоронить в кожаной куртке, в той, что всю Гражданскую носил! И орден Красного Знамени на грудь! Маузер мой возьми! На себя перерегистрируй!

Леонида похоронили весной на Новодевичьем кладбище, обрядив в черную, «комиссарскую» куртку. Правда, изготовленный из серебра орден забрали в казну, оставив вдове лишь удостоверение.

В сентябре того же года Леночка родила очаровательного сыночка Ваденьку. Николаю было не до ребенка. Он выслеживал, ловил, доставлял в следственный изолятор. Лишь в нечастые выходные любовался сыном, мечтая, чтобы Ваденька скорее подрос. Сколько интересного мог бы рассказать тогда отец! И читать, и писать, и считать бы научил. И в музеи-театры водил. Но – главное – дал бы сыночку отменную физическую подготовку. Чтобы рос достойным гражданином: сильным, умным, культурным, стойким в грядущих боях за счастье человечества. Мальчик рос крепким. Сначала гукал, потом стал говорить отдельные слова, а там – складывать их в предложения.

Беда подкралась незаметно. В двадцать девятом году началось массовое создание колхозов. Представители города и сельской бедноты загоняли в них крестьян. Послали и Леночку. Сани, в которых она переезжала реку, провались под лед. Леночке и вознице удалось выплыть, вытащить лошаденку. Однако, как не старалась Леночка согреться, простудилась. Лечиться было некогда и нечем. Простуда перешла в воспаление легких. Уже будучи тяжело больной, Леночка выступала перед крестьянами, убеждала в преимуществах колхозной жизни, столь же страстно, как говорила, поднимая бойцов в атаки в далекие годы Гражданской войны. Колхозы были созданы, но в Москву Леночка вернулась больной туберкулезом. Полгода врачи пытались спасти ее, но оказались бессильны. Николай сидел у изголовья больничной кровати, глади жену по волосам.

– Береги Ваденьку, Коленька! – еле слышно шептала Леночка. – Он – память обо мне! Анфии Павловне будет тяжело – у нее Катя с Костей на руках. Поэтому тебе лучше жениться. Только смотри, чтобы новая жена стала для Ваденьки доброй матерью!

Леночка закашлялась, потом вздохнула и умерла.

Ее кремировали на Донском кладбище. Так, решило руководство Народного комиссариата просвещения. Николай стоял у гроба. Он смотрел на искаженное смертью лицо любимой. Ему все не верилось, что Леночки уже нет. Думалось, что утопает в цветах какой-то другой человек, а Леночка уехала куда-то не очень надолго…

– Примите мои искренние соболезнования! – подошла к Коле Надежда Константиновна Крупская. – У нас с Владимиром Ильичом своих деток не было. Леночка нам дочкой стала. Уж, очень она любила вас, Николай! Все: Коленька, да Коленька…

На гражданской панихиде Крупская стала другой. Она говорила о партийном долге, о преданности делу коммунизма, что на смену Леночке придут новые борцы за светлое будущее. Тоже говорили другие начальники из Наркомпроса, редакторы газет «Известия», «Труд», «Гудок», куда Леночка писала статьи о воспитании подрастающего поколения. Все говорили о Лебедевой как о герое, но никто не сказал о ней, как о человеке: любившим, любимом, преданном. Потом гроб закрыли крышкой, и он уплыл вниз, в подвал, где его ждала печь с всепоглощающим пламенем.

– Товарищ Лебедев, распишитесь, пожалуйста! – протянули Коле какую-то бумагу и карандаш. – Наркомпрос взял все расходы на себя. Вы можете спуститься вниз и лично проконтролировать процесс кремации.

Николай подписал бумажку, смахнул слезу, глянул на место, где только что лежала его Леночка. Там уже стоял гроб с другим человеком.