Читать книгу Двинулись земли низы – 1 - Вадим Нестеров - Страница 10

Часть первая. Студенты
Ядерщик

Оглавление

Видите на фотографии серьезного молодого человека в левом нижнем углу? Да, да, в бушлате с двумя рядами блестящих пуговиц. Это Ядерщик, он же Василий Семенович Емельянов, тогда, естественно, или Вася, или Семеныч – так его звали товарищи.


Василий Емельянов

Русский, 1901-го года рождения, одногодки с Фадеевым и доброй половиной героев моей книги.

Внук саратовского безземельного крестьянина. Дед, Петр Антонович, всю жизнь перебивавшийся поденной работой, похоронил восемь из двенадцати детей. Отец Васи, Семен Петрович, в поисках лучшей доли перебирается в Закавказье на нефтяные промыслы – там, по слухам, не то что с голоду не помрешь – и на карман заработать можно, если рук испачкать не боишься.

На новом месте отец устроился работать плотником в поселке Балаханы под Баку, где не то что выжженная земля или дефицитная вода – раскаленный воздух и тот, казалось, был пропитан нефтью. Как оказалось, не врали – райских кущ в Баку не было, но жизнь оказалась вполне сносной. В своих воспоминаниях Василий Емельянов подробно описывает – что же представляла собой тогда сносная жизнь рабочего и членов его семьи.

Вася был старшим из шести детей, поэтому оказался единственным ребенком в семье, который пусть редко, но все-таки носил новые ботинки. Все остальные уже донашивали за ним. Взамен этой привилегии его жизнь была расписана наперед – как и все старшие дети в рабочих семьях, он, едва войдя в силу, должен был отправиться на работу – помогать родителям поднимать младших. Выскочить из этой поколениями вытоптанной колеи можно было только одним способом – поймать за хвост птицу-удачу и, что гораздо сложнее, удержать ее.

Поначалу Васе везло – у мальчишки оказались очень хорошие способности, и он умудрился сдать экзамены в реальное училище. Платить за обучение семья, естественно, не могла, поэтому у Васи был только один шанс не быть высаженным из социального лифта – иметь пятерки по всем предметам. Владелец нефтепромыслов граф Бенкендорф от щедрот жертвовал на две бесплатные стипендии, и двое самых головастых нищебродов реального училища освобождались от оплаты.


Вася Емельянов с отцом. 1912 г.

Вы заметили, что у всех персонажей этого снимка чем-то очень схожи судьбы? И вот здесь я, извините, отвлекусь и займусь тем, что некоторые мои читатели аттестуют «коммунистической пропагандой». Шутки-шутками, но вообще-то вопрос не праздный.

Почти все мои герои были искренними служителями Революции, готовыми отдать все, включая жизнь, во имя торжества коммунизма. Причем не обещавшими пожертвовать, а именно что жертвовавшими в реальности – разница принципиальна.

Автор, пишущий о реальном человеке, должен его понимать. Не разделять его убеждения – это как раз вовсе не обязательно – но обязательно понимать, как он думал и почему поступал так, а не иначе. Иначе весь твой труд бессмысленен, без этого понимания невозможно написать ничего путного.

Я и сейчас не могу сказать, что я понимаю мотивацию своих героев на сто процентов – нам, живущим в сытом и безопасном мире, осознать их жизнь во всей полноте, наверное, невозможно. Но признаюсь честно – Василий Емельянов как никто другой помог мне в этом понимании.

По прочтении мемуаров Ядерщика (а он единственный на этой фотографии, кто оставил воспоминания) многое стало яснее. А поскольку мои читатели не глупее меня, я не буду играть в испорченный телефон, а просто процитирую несколько отрывков из его страшного в своей обыденности рассказа о детстве. Без каких-либо комментариев – как говорили древние римляне, разумному достаточно:

Из единственного богатства, которым обладал дед – кучи детей – вымерло восемь, четверо перебрались в Баку. Прибыли в разгар забастовочной борьбы рабочих нефтяных промыслов. Шел 1905 год. Жить было трудно. На девяносто три копейки в день, которые отец получал, нужно было прокормить и одеть восемь человек, оплатить жилье.

За всю свою трудовую жизнь отец смог купить всего один костюм-тройку: пиджак, брюки и жилет. Это было еще перед его женитьбой. На свадьбу полагалось надевать сапоги и тройку. Все остальные годы штаны и рубахи ему шила мать. Тогда все жены рабочих были портнихами. Шить самим было много дешевле.


Родители Василия Семеновича Емельянова – С. П. и А. В. Емельяновы. 1912 год.

Отец часто приходил с работы весь в нефти, с красными воспаленными глазами. В доме, сложенном из тесаных камней известняка, уложенного на глине, не было ни водопровода, ни канализации, ни освещения. Стояла плита, отапливаемая нефтью, на ней готовили пищу, и она же служила средством обогрева. На плите мать нагревала воду. Скорчившись в оцинкованном тазу, экономя каждую кружку воды, отец старался отмыть нефть. У него слипались пропитанные нефтью волосы. Водой удалить нефть из бороды и волос головы было невозможно, и он отмывал их керосином.

Потом, отдышавшись, он подходил ко мне и, заглядывая в мои книги и тетради, с надеждой и тоской произносил:

– Может быть, все же выучишься на писаря. Все-таки у писаря чистая работа, не то, что у нас – плотников.


Жизнь была монотонно однообразной, и дни протекали медленно. Мне и сейчас представляется, что тогда – в 1913 и 1914 годах дни были намного длиннее.

Время мучительно долго тянулось до обеда, а от обеда до ужина. Обеды же и ужины были удивительно короткими.

В те годы я, кажется, никогда не был сытым. Поэтому, вероятно, и запомнилось это деление дня на два периода – до обеда и после обеда. Обед и ужин в нашей семье всегда состояли из одного блюда – супа или щей.

Когда вся семья собиралась за столом, мать ставила на середину стола большое эмалированное блюдо, и все сидящие деревянными ложками вычерпывали его содержимое.

Нож был один. Его клали на стол для того, чтобы резать хлеб.

Впервые я получил отдельную тарелку в студенческой столовой Московской горной академии в 1921 году. До этого мне тарелкой, ножом и вилкой пользоваться не приходилось – их у нас попросту не было, а, кроме того, они и не нужны были. Такие блюда, где требовались нож и вилка, у нас в семье не готовились. В Красной Армии я ел или из солдатского котелка или из бачка – один бачок на десять человек.

На всю семью было одно полотенце. Оно висело у умывальника.

Во всех рабочих семьях пользовались самым дешевым мылом – обычно кусочком, обмылком, который оставался после стирки белья. Теперь такое мыло называется «хозяйственным».

Мыло, упакованное в цветную бумагу, называлось тогда у нас «личным» или «духовым», оно было недоступно по цене. Такое мыло попадало в руки очень редко. В нашей семье только тетки иногда получали в качестве подарка на день рождения по куску такого мыла.

Зубных щеток и порошка для чистки зубов и в заводе не было – зубы никто вообще не чистил.


Добыча нефти колодезным способом. Фото Александра Мишона

Я не помню, чтобы до революции у меня или других членов семьи были когда-нибудь покупные носки или чулки. Их всегда вязала мать, она же их и штопала. Покупные были дороги. А когда носки или чулки нельзя было больше чинить, мы их распускали и сматывали нитки в клубок. Смотанная старая пряжа использовалась для вязки новых чулок.

Отец вообще не носил ни чулок, ни носков – он пользовался портянками.

– Да разве носков-то напасешься, – можно было слышать от него, когда мать предлагала связать носки для него.

Для того чтобы удлинить срок носки обуви, отец шурупами привертывал к каблукам и на подошву железные пластинки, которые он нарубал из старых бочарных обручей. Ботинки становились тяжелыми и при хождении издавали железный лязг.

Так как не все пластины хорошо закреплялись, то некоторые хлюпали и звенели, что напоминало мне звон кандалов, который я слышал как-то, когда по улице гнали арестантов.

В первые же месяцы после революции я сменил свою обувь на солдатскую, вступив добровольцем в ряды Красной гвардии, и больше уже никогда не носил обуви с «кандальным звоном».


Перед отправкой на польский фронт. Сидит (во втором ряду слева) В. Емельянов. 1920 г.

Голодные дни 1920 года. В семье 8 человек детей – двое совсем маленькие. Самому младшему – Косте – три года. Хлеба дают по маленькому ломтику на день. Сколько в нем – в этом кусочке? Говорили, что одна восьмая фунта (56 грамм – ВН). Может быть, и так. К хлебу добавить нечего. Взрослые, правда, могли еще где-то в столовой получить немного супа, но домой, кроме хлеба, принести нечего. Получаемый мною хлеб я не ел, приносил брату Косте.

Все взрослые старались растянуть полученный кусочек хлеба на целый день. Резали его на небольшие дольки и прятали.

Костя тоже прятал свои дольки, он не съедал все сразу.

До сего времени передо мной стоит образ мальчика с удивительно серьезными глазами на бледном, без кровники, лице. Он целыми днями сидел на деревянной лошади-качалке, которую соорудил ему отец и, обняв обоими ручонками шею лошади, тихо раскачивался.

Я не помню, чтобы он чего-то просил или плакал. Дети рабочих учились терпению с пеленок.

Из детей – двоих спасти не удалось. Сначала умерла Нина, а затем Костя.

В нашей семье не было привычки плакать и причитать. Но я видел, как мать уголок фартука украдкой прикладывала к глазам.

Похоронив детей, отец долго ходил сумрачным.

Обычно, вернувшись с работы, умывшись и расчесав волосы, он или рассказывал о том, что у него интересного было на работе, или же просил почитать газету.

Теперь он замолк. Молча ходил по комнате, смотрел по сторонам, и мне казалось, что он ищет что-то.

Иногда он сурово произносил: «Не уберег. Силы не хватило» – и уходил из дома.

Как и Алексей Блохин, Василий Емельянов не удержал свою птицу удачи. Жизнь с ее непоколебимым реализмом равнодушно столкнула выскочек обратно в натоптанную колею. Мечта об образовании рухнула, в 15 лет Васе пришлось бросить и реальное училище, и бесплатную стипендию, и отправиться работать на нефтепромыслы – в одиночку отец никак не мог вытянуть младших детей, и ситуация в семье становилась все хуже и хуже.


В. Емельянов в классе, где он учился полвека назад.

Но вскоре после этого случилось событие, которое крест-накрест перечеркнуло планы миллионов людей – в феврале 1917 года в России произошла революция. А в октябре – еще одна.

Тогда, в 1917 году, сразу же после Октябрьской революции, 16-летний Василий Емельянов стал бойцом отряда Красной Гвардии в Азербайджане.

И меня этот выбор после прочитанного совсем не удивляет.

Вместе с ним сражаться добровольцами за революцию отправились отец и младший брат – 15-летний Николай. Шесть месяцев у персидской границы в ауле Молассанны, где в 1918 году была размещена рота, в которой служил Емельянов.

Затем Вася – в вооруженных отрядах Бакинской коммуны. После захвата Баку турецко-азербайджанской Кавказской исламской армией и установления власти мусаватистов – в большевистском подполье.

Там он вступает в партию, в 18 лет избирается секретарем подпольной партийной ячейки рабочих телефонной станции.


Расчетная книжка В. Емельянова на телефонной станции в Баку. 1920 г.

В общем, все та же обычная биография в необычное время.

Подполье. Партия. Боевая группа местной партячейки. Активное участие в бакинском восстании и вооруженном захвате города. Участие в подавлении мятежа остатков Дикой дивизии. Заявление об отправке на польский фронт. Но повоевать с Пилсудским Васе не довелось – Емельянов свалился с малярией и был отправлен на лечение в госпиталь. Дальше…


Дальше он сам так описывал случившееся в своих мемуарах: «Я был в военном госпитале, когда получил извещение, что мне предлагают пойти учиться. Малярия. Приступы через день. Хинина не было – меня поили настоем хинной корки. В ушах стоял постоянный звон, а во рту горечь и полная атрофия вкусовых ощущений. Но я хорошо усвоил сказанное когда-то дедом: «Были бы кости, мясо всегда нарастет». Учиться в Москву я поехал вместе с Тевосяном».

Да, Ваня Тевосян не забыл старого товарища по бакинскому подполью, вместе с которым они еще при мусавитистах пытались сдать экстерном экзамены за курс реального училища.

В начале 20-х Тевосян привез в Горную академию целую делегацию молодых бакинских коммунистов. Кроме Емельянова в бакинское землячество входили уже упоминавшийся Ваня Апряткин и Феликс Зильбер (второй справа в верхнем ряду), сын классика латышской литературы Мориса Эдуарда Зильбера, более известного под писательским псевдонимом Судрабу Эджус.

Отец Феликса был не только писателем, но известным революционером, и после активного участия в революции 1905 года был вынужден бежать из Риги и 11 лет учительствовать в Баку.


Феликс Зильбер

Впрочем, пора уже познакомиться с этим таинственным Ваней Тевосяном. Видите в правом нижнем углу парня-кавказца в кожаной куртке? Это он.

Двинулись земли низы – 1

Подняться наверх