Читать книгу Меня расстреляют завтра (сборник) - Вадим Сургучев - Страница 4

– Ну это же так просто, – вот уже полчаса, как ты журчишь апрельским ручейком своего голоса. – Пойми, никто не винит тебя – да и не имеет права – за счастливый жребий сытого детства, нет, ну что ты. Ты получился добрым и чутким. Но именно получился, а «зависшие» возделывают себя сами. Нельзя выйти из болота, не попав в него, понимаешь?

Я понимаю, конечно, но, желая продлить радость прикосновения к твоему голосу, намеренно затягиваю наш якобы спор, пуская кораблики в журчание твоих звуков:

– А можно не попадать в трясину?

– Можно, – ты тиха и кротка, подобно песчинке со дна океана, но и тверда, как она же, ибо и у могучего седого океана недостанет сил раздавить тебя. – Но вышедший из грязи, поборовший в себе и вовне опасности хорошо знает их суть и не захочет вернуться в зазеркалье. А ещё знает, как не вернуться, ибо не просохли склизкие следы за спиной. И, наверное, сможет других уберечь.

– Не факт.

– Это у тебя не факт. А у нашего Юрки – самый фактовый такой факт, – у меня радостно мурлычет в груди, когда я вижу твоё упрямое топанье. А ещё ты поджимаешь губы, словно захлопываешь тетрадку с гербарием осенне-красных кленовых листьев, и я понимаю, что самое время согласиться.

– Согласен. Но тогда и у родителей его – как бы настоящих – тоже в душе саднить что-то должно. А то как же они обеспечат нашему мальчику трудности?

– Да.

Ох уж это мне твоё невесомое нежное «да». Короткий мягкий слог кажется мне способным напоить жаждущего, согреть солнечным лучом истерзанную душу обездоленного; слог, вдыхающий силы в одрябшие мышцы, нежащий ласковыми руками матери.

После твоего «да» как-то особенно сильно хочется жить, радоваться свободе, будто стоял в переполненной электричке три часа кряду, изредка меняя затёкшие ноги, потом, вывалившись на своей станции, тут же упал в тишину пахучей летней травы пригорода и вмиг познал язык кузнечиков и мурашей.

Можно любить звуки, можно любить даже за одни звуки. Я мог бы тебя любить лишь только за твоё «да».

* * *

Итак, начнем с Юркиных родителей.

Моряки. Вернее, им, особенно отцу, так казалось. Дождь не горе, Балхаш – не море. Однако другого моря у отца не имелось, и он им, разумеется, гордился. Мама с Арала. Тоже не бог весть что. Где-то там молодыми встретились – и завертелось. Или заволновалось. В этом слове больше морского. После того как всё, что волновалось, успокоилось – почти сразу, – всё их морячество и кончилось. Дети пошли, знаете ли. Позвольте, скажете вы, прежде детей бывают родители. Когда вы так скажете, вы будете правы. Но с дедушками и бабушками у Юры сложились серьезные проблемы, с их наличием то есть. На момент Юркиного рождения у него в живых имелась только бабушка, мамина мама. Остальные канули. Однажды они втроём – отец, мать и Юра, которому тогда было лет семь, – ездили на могилу к бабушке по отцу. И получилась тогда такая история.

Поезд их вёз полтора дня. Приехали, вышли, после долго шли по лесу. Пришли на опушку леса, там отживало своё старое кладбище. Настолько старое, что почти незаметное среди огромных тополей и дубов. Стали искать нужную могилу. Нашли быстро, она оказалась в стороне от всех прочих, протерли фотографию, и с неё зыркнула женщина. Нет, не так. Зыркнуть может случайный звонок телефона в ночи. Зыркнуть и исчезнуть. А этот её взгляд был неизменно тяжёлым, опасным, как летящий локомотив, острым, словно казацкая сабля. Юрка убежал от такого взгляда. Он стал собирать ягоды, пока родители занимались тем, что обычно делают все в таких случаях. Моют-красят-белят-правят. А минут через двадцать Юркин папка сошёл с ума. Всё, что только что поправил на могиле, он с криком сломал, вывернул, ударил и оторвал. Потом повалил памятник и стал рыть землю ковшами своих больших ладоней. Остановить его никто и не пытался. Ни мать Юркина, ни он сам не двигались, их сковал ужас. Отец наконец устал и угомонился. Правда, долго валялся на бывшем холме и рыдал. После этого все трое молча восстанавливали порядок. К поезду возвращались тоже молча, а в поезде Юрка всё подслушал. Вернее, не всё, конечно, но чтобы понять, что произошло, хватило. Бабушка, та, что с фотографии, маленького Юркиного папку (ему было шесть), посадила на поезд, и мальчику нужно было проехать одному тысячу километров – к бабушкиной сестре. То есть Юркин отец ехал к своей тёте. Да не доехал, взрослые во время стоянки послали его за водой, тот от поезда и отстал. Его приютили чужие люди. У них он прожил лет восемь. А о матери своей помнил лишь то, что ругала его всегда и почти не кормила. А потом посадила в поезд. Теперь, через много лет, у отца нервы и не выдержали. Причём выпил отец только сейчас в поезде, на могиле же был трезвым – Юрка в этом уже давно разбирался.

* * *

Поставил точку, отложил листок с нервно прыгающими буквами и повернулся к тебе – всё так же сопишь, улыбаясь чему-то в безмятежных снах, лишь белое одеяло сползло ниже, приоткрыв часть тебя.

Прилёг рядом – за окном уже поздний вечер. За окном – редкими размытыми огоньками мерцает темнота, рядом – ты.