Читать книгу Женщина справа - Валентен Мюссо - Страница 4

Часть первая
1

Оглавление

Все началось с обычного телефонного звонка на следующий день после празднования моего сорокалетия. Когда, сразу после полудня 26 августа 1998 года, в моей квартире раздался звук телефона, я еще валялся в кровати, чуть под хмельком. У меня не было ни сил, ни присутствия духа снять трубку, и только к середине дня я обнаружил на автоответчике послание, которому было суждено перевернуть мою жизнь.

К себе я вернулся на рассвете. Накануне мой друг и агент Катберт Сент-Луис устроил праздник-сюрприз в мою честь. Так как он знал, что я терпеть не могу сюрпризы и еще больше не люблю дни рождения, он счел за лучшее посвятить меня в тайну и заставить отрепетировать свое появление.

– Чуточку опоздай, так будет более правдоподобно. И ради бога, Дэвид, не строй эту свою рожу!

– Какую еще рожу?

– Ты сам прекрасно знаешь. Ту, которая производит на всех впечатление, будто за тобой водятся какие-то грешки, – ответил он, изобразив крайне сокрушенный вид. – Прямо Никсон, у которого Дэвид Фрост выпытывает всю подноготную![2]


Я сказал водителю такси высадить меня в Верхнем Ист-Сайде за три улицы от квартиры Катберта, чтобы немного пройтись и настроиться на предстоящее мероприятие. Как он мне до этого объяснил, предполагается, что я иду к нему поужинать в небольшой дружеской компании. Итак, я захожу, весь такой свободный и непринужденный, с бутылкой «Ридж Виньярдс Монте Белло» за 200 долларов – Катберта устроил лишь тот вариант, когда я приношу калифорнийское вино.

Переступив порог и услышав «С днем рожденья тебя!» в исполнении тридцати гостей, испускающих самые немузыкальные трели, я должен буду изобразить удивление, безуспешно пытаясь выбросить из головы образ Ричарда Никсона, вжавшегося в грязно-бежевое кресло, слишком низкое для него, и объявляющего перед камерой: «Я совершил ошибки, в том числе ужасные и недостойные президента…»

Посреди радостного хорового исполнения я заметил хозяина дома с бокалом в руке. Он украдкой поднял большой палец, давая мне понять, что я играю свою роль лучше не бывает. Или, может быть, он просто хотел сделать мне приятное. В не такие уж давние времена ничего так не опьяняло меня заранее, как перспектива оказаться в центре внимания, насладиться положением важной персоны, одно появление которой способно сместить центр тяжести комнаты. Но в тот вечер я испытывал лишь смущение и то неприятное ощущение, будто я узурпатор, который еще удивляется, что ему оказывают столько почестей. Не давая мне времени даже вставить слово, Катберт дружески стукнул меня по спине, забирая бутылку.

– Веселого дня рождения, старик! Хм… превосходный выбор!

Я безропотно вытерпел заученные банальные комментарии нескольких гостей относительно большого прыжка в сорокалетие и неумолимых разрушительных следов времени. 40 лет… Когда мне случалось думать о своем возрасте, то есть все чаще и чаще, я осознавал, что прожил половину жизни, не совершив ничего выдающегося, – я думал, что Моцарт умер в 35 лет, оставив после себя собрание музыкальных пьес из 626 произведений. В своей порочности я дошел до того, что однажды проверил информацию по каталогу Кёхеля[3]. Катберт уже пересек роковую черту пятидесятилетия, но, судя по всему, несокрушимый оптимизм служил ему защитой от времени. Его ни капли не изменило даже коронарное шунтирование, перенесенное два года назад. Катберт слишком много пил, слишком много курил и уже давно превысил предел избыточного веса, что, очевидно, не мешало ему чувствовать себя в расцвете сил. По его словам, чем сильнее у него седеют волосы и обозначается брюшко, тем больше он нравится женщинам. Можно было бы принять это за обычное бахвальство, но меня всегда поражало, насколько притягательным Катберт является для представительниц прекрасного пола, даже когда дамы не знают цифру его банковского счета.

Размеры у квартиры Катберта были просто неприличные. В ней насчитывалось шесть спален, три ванные комнаты, бильярдный зал, кабинет, в который тот никогда и носа не показывал, и гостиная, в два или три раза просторней средней нью-йоркской квартиры. Хотя работа агента прекрасно оплачивалась, большей частью своего состояния он был обязан наследству отца – богатейшего промышленника из Чикаго, который сделал непродолжительную карьеру у республиканцев в 80-х, пока приключение со стриптизершей, по возрасту годящейся ему в дочери, не вынудило его подать в отставку. И развестись…

Я искал взглядом знакомые лица. Самым странным на этом празднике – моем, кстати говоря, – было то, что я почти никого здесь не знал. Я чувствовал себя будто мальчишка, который поступил в новую школу и, вконец сконфуженный, стоит во дворе, куда все вышли на перемену. Я так до конца и не поверил в поговорку, что друзья моих друзей – мои друзья. Если бы три четверти присутствующих сейчас в квартире исчезли с лица земли, мне бы от этого не было ни холодно ни жарко. Пока я вежливо переходил от группы к группе, Катберт представлял деликатно мне гостей: «Ты ведь помнишь о…», «Вы, конечно, знакомы с…». Я узнал, что здесь присутствует дама-модельер, продающая в бутике в Тайм Уорнер-Центр предметы одежды, изготовляемые из переработанных отходов, саксофонист из группы джазового андеграунда, который только что выступил в Карнеги-холле с классическим оркестром из пятидесяти музыкантов, а также сверходаренный писатель 22 лет от роду, у которого в издательском доме Кнопфа скоро должен выйти «один из самых захватывающих концептуальных романов за десяток лет». Мы не проговорили и полминуты, как он уже принялся рассуждать об авторефлексивной литературе и подробно излагать свой замысел – «написать решительно постмодернистский вариант «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена».

Тем временем приехала Эбби. Именно она вырвала меня из когтей нового воплощения Лоренса Стерна[4]. На ней было платье из черного твида[5] – очень изящное, ненавязчиво открывающее красновато-коричневые плечи под тонкой муслиновой накидкой. Если рассуждать беспристрастно, Эбби была далеко не самой красивой девушкой на вечеринке. Когда она пришла и я встретился с ней взглядом, я уже успел выпить два или три стакана и благополучно забыть, что мы делим кровать и ванную комнату, – разумеется, случайно, так как, несмотря на ее постоянные намеки, мне еще удавалось уговорить ее сохранить свою очаровательную двухуровневую квартиру в Сохо. На какую-то долю секунды я подумал, что вполне мог бы подойти и приударить за ней.

Запечатлев поцелуй на губах, она увлекла меня за собой, а потом указала на людей вокруг:

– Ну как, удивлен?

– Очень забавно. Я едва не выронил бутылку вина.

– Жаль, пропустила такое зрелище. Как мне бы хотелось тогда видеть твое лицо!

С этими словами она легонько ущипнула меня за щеку – один из тех поступков, которые совершала, желая позлить меня.

– Ты уже заходила к себе?

– Нет, самолет опоздал. Мне даже пришлось переодеваться в туалете аэропорта… Какая морока! К счастью, там была Мэрил и помогла мне. Свои чемоданы я оставила на входе.

Grosso modo[6] Мэрил играла в жизни Эбби такую же роль, что Катберт в моей.

– Как мило со стороны Катберта, что он все это устроил, – произнесла она, окидывая взглядом салон.

Я понизил голос:

– Скажи, у тебя есть хоть малейшее представление, кто все эти люди?

– Нет, но, думаю, познакомиться будет забавно…

Эбби была способна слиться практически с любой средой и за несколько секунд завязать приятельские отношения с людьми, о которых ровным счетом ничего не знает. Чего про меня точно не скажешь.

– Ну, и как там Майами?

– Жарко и влажно, ничего нового.

– И все?

– Я ж без продыху! Из аэропорта в гостиницу, из гостиницы в студию… Ты даже себе не представляешь, как я спешила вернуться. И, подумать только, через два дня я снова уезжаю…

Эбби возвращалась во Флориду на фотосессию для знаменитой косметической марки. Даже на вершине своей неожиданной славы у меня всегда оставалась привилегия – возможность спокойно прогуляться по улицам так, чтобы мне никто не навязывался. Предполагаю, три четверти человечества знает в лицо Бреда Питта или Анджелину Джоли, но сомневаюсь, что даже один процент в состоянии назвать имя хотя бы одного сценариста Голливуда, будь у него в активе выручка даже в несколько сотен миллионов.

Эту привилегию Эбби очень давно потеряла. Когда мы куда-нибудь выходили вместе, я постоянно ощущал, что все смотрят на нас, а точнее, на нее, но в конце концов перестал обращать на это внимание. Она всегда была открыта для общения, охотно позировала для нескольких «фото на память», обменивалась любезными словами с совершенно незнакомыми людьми, но обладала способностью поставить на место, чтобы держать людей на приличном расстоянии. В общественных местах рядом с ней мне часто было не по себе; я не мог отделаться от мысли, что в нашей паре представляю собой слабое звено. На улице, в ресторане, на вечеринках я всегда представлял себе, как присутствующие немного растерянно спрашивают друг друга: «Кто этот тип, который под руку с Эбби Уильямс?»

Свою же собственную жизнь Эбби в конце концов упустила. Параметры ее тела можно узнать в большинстве дамских журналов. Ее известность возросла после появления в нескольких модных сериалах, которые я никогда не смотрел. Эбби попадала на обложку если не «Вог», то «Вэнити фэйр». В начале года она стала героиней «Шоу Ларри Кинга» – замечательное представление, где Ларри под бурные аплодисменты зрителей сделал незабываемый вывод: «Вы столь же милы, сколь красивы!» Эбби умела дать то, что от нее ждали. Она много путешествовала, издала два курса оздоровления и, как и другие себе подобные, с неизменным профессионализмом участвовала в гуманитарных и благотворительных акциях.

Но эта жизнь была для нее всего лишь видимостью. Эбби любила читать Вирджинию Вулф и Джеймса Джойса – среди тех, кого я знал, она была единственной, кто дошел до конца «Поминок по Финнегану»[7], мечтает подняться на подмостки, чтобы играть Теннеси Уильямса, и намного превосходит меня по умственным способностям. Однажды мы от нечего делать прошли тест на IQ, и она легко меня обставила, не испытав от этого особой гордости. Эбби часто мне говорила, что не собирается досиживать до старости в этой профессии и однажды удалится на ранчо в Монтане, чтобы жить среди лошадей. Эта несуразная мысль пришла к ней несколько месяцев назад после того, как она два или три раза затащила меня в кино посмотреть последний фильм с Робертом Редфордом.

– Хочешь стаканчик?

– Не сейчас. Сперва хотелось бы сигарету… но у меня с собой ничего нет.

– Спроси у Памелы.

– А кто это?

– Памела-«Ой-я-не-знаю». Творческая девушка, та, с которой я общалась… ну, та, что все говорит и говорит. Вот уже две минуты, как она разминает сигарету в пальцах, но так ее и не прикурила. Не сомневаюсь, завязавшая курильщица.

Эбби приблизилась ко мне и снова поцеловала – на этот раз в щеку.

– Сегодня уходим вместе?

Она в совершенстве владела навыком придать легкую и безразличную интонацию вопросам, ответить на которые, как она знала, для меня не так-то просто.

– Конечно, вместе! – ответил я с чуть преувеличенным воодушевлением в голосе.

Повисло неловкое молчание, которое я поспешил прервать:

– Красная шляпа, сильно декольтированное платье, макияж будто с картины кого-то из фовистов…[8]

Эбби бросила на меня рассеянный взгляд.

– Памела. 15-й округ на севере.

Засмеявшись и махнув рукой, она удалилась. Не успел я даже добраться до бара, как Катберт перехватил меня, протягивая стакан скотча.

– Ты хорошо поступил, что не надел галстук. Так ты выглядишь более непринужденно.

– Я никогда не ношу галстуков!

– Прекрасно, я и говорю: тебе так гораздо лучше.

Учитывая, какое количество виски он уже успел выпить, я не мог бы поручиться, что это не было шуткой.

– Ты действительно вытащил самый счастливый билет, – добавил он.

– О чем ты говоришь?

Он бросил мне косой взгляд.

– А ты как думаешь? Мало того что эта девушка до неприличия красива и безбашенна, так еще и очаровательна.

У меня возникло тягостное впечатление, что я слушаю Ларри Кинга. Даже смешки и аплодисменты на заднем плане и те присутствовали.

– Почему ты мне этого не сказал? Думаешь, я ничего не знаю?

Новый глоток спиртного.

– Ну, это… Так вот, старик, ты хорошо сделаешь, если не будешь слишком ее забывать! Я разрушил все свои браки и далеко не уверен, что заслуживаю осуждения, но говорю тебе, что если бы я запал на такую девушку, как она, то приложил бы куда больше усилий.

В общем и целом не проходило и месяца, чтобы Катберт не читал мне мораль по поводу Эбби. Это могло быть туманными намеками, описательными предложениями или длинной проповедью, достойной лютеранского пастора. Короче говоря, в чем он меня упрекал? Безусловно, в том же самом, в чем я упрекал себя сам. Я был знаком с Эбби больше года, но наши отношения, казалось, не продвинулись ни на волос. Мы живем с ней совершенно отдельно, не подвергаясь трудностям повседневной жизни, разрушающим большинство пар. Когда мы разъехались из-за работы, мне не хватало Эбби, но в то же время я знал, что периоды одиночества мне просто необходимы. Даже если в таких отношениях на расстоянии и существуют какие-то преимущества, совершенно очевидно, что Эбби нуждается в большем, хотя я толком не знал, что имелось в виду под словом «большее». А возможно, мне просто не особенно хотелось это знать.

– Ладно, оставим прошлое там, где оно есть. У тебя есть время просмотреть сценарий?

Ожидая, что Катберт затронет эту тему, я не мог предположить, что это произойдет так быстро. Не иначе, пользуется последними мгновениями, когда еще в состоянии здраво рассуждать, чтобы вести деловой разговор.

– Интересно, – произнес я, кивая с глубокомысленным видом. – Очень интересно…

Разумеется, я его даже не прочитал. Только бегло проглянул прилагающееся к нему краткое содержание и просмотрел по диагонали три страницы, после чего закинул подальше в ящик письменного стола. То немногое, что я о нем знал: сюжет развивается вокруг четырех тинейджеров, которые, отправившись на уикенд в роскошный семейный пансионат в Вермонте, оказываются мишенью убийцы в маске. Одна из нелепых историй, за которую не осмелился бы взяться ни один сценарист, хоть немного находящийся в здравом уме, если только его не зовут Алан Смит. Когда-то слэшеры[9] были очень модны в киноиндустрии: фильмы с довольно скромным бюджетом, способные в первый же уикенд принести десятки миллионов выручки, доходные и настолько же глупые произведения, завлекающие толпы прыщавых подростков в темные залы и, возможно, являющиеся основанием для франшизы. Прошлым летом вышел фильм по точно такому же сценарию, но его название упорно выскальзывало у меня из памяти.

– Ну и?

Чтобы придать себе храбрости, я досуха опустошил стакан чего-то крепкого. Горло мне обожгло будто раскаленной лавой.

– Последовательность сцен…

– Хм?

– Надо бы поработать над контрастом продолжительности и ритма. Слишком много сцен, которые не служат развитию сюжета.

Все сказанное почти слово в слово повторило комментарий, которым я воспользовался по поводу прошлого сценария, что Катберт мне предложил. Им же я снова воспользуюсь, когда зайдет разговор о следующем, если он будет. Но Катберт, судя по всему, удовлетворился этим ответом. Он успел уже достаточно нагрузиться. Об этом говорило положение всего его тела; я смотрел, как остатки янтарной жидкости едва не выплескиваются за край его стакана.

– Ты чертовски проницателен! Ровно то же самое и я сказал себе, прочитав все это: «Надо полностью пересмотреть последовательность сцен». Хорошо, согласен: история не бог весть какая оригинальная.

– Думаешь?

– …Но куда приятнее видеть мальчиков для битья, которых мочат одного за другим. Когда я смотрю эти фильмы, меня не покидает ощущение, что я попал в древнегреческую трагедию; мы оба знаем, что половина персонажей не дойдет до конца пьесы, и так оно и происходит. В конечном счете современный катарсис…[10]

Я не особенно понимал, к чему он клонит, но давно знал, что с Катбертом, который начал пить, спорить не стоит.

Когда после нескольких проволочек и уточнения условий я взялся доводить сценарии до ума, то каждое утро я перечитывал полстраницы «Нью-Йорк таймс», висящей у меня над столом в прекрасной рамке черешневого дерева: «Дэвид Бадина, новый вундеркинд Голливуда». Я наизусть знал статью, которая вышла в ежедневной газете пять лет назад, и, повинуясь некому мазохистскому порыву, громко декламировал ее сам себе в нередкие периоды упадка сил.

«Мощь его сценария состоит в том, что автор полностью отказался от затасканных эффектов в духе фантастики, обошелся без злоупотребления экшном и откровенно ужасающими эпизодами, чтобы вернуть подлинную силу и магию кинематографа. Дэвид Бадина с шумом врывается в высшую лигу». Статья – росток моей известности, еще посапывающий в земле, но уже готовый проклюнуться, – была проиллюстрирована черно-белой фотографией: я сижу в кресле за письменным столом, без пиджака, вдохновенно глядя перед собой и держа в руке сценарий якобы в процессе работы над ним. Я прекрасно помнил, что для этого снимка скопировал позу Артура Миллера[11] с его фотографии 50-х годов.

«Дом молчания» обошелся в 6 миллионов долларов; к концу первого месяца проката он принес 90. Затем его называли в десятке самых кассовых американских фильмов всех времен. Он принес мне небольшое состояние: за сценарий заплатили сущие пустяки, но мне хватило благоразумия договориться о большой части доходов от проекта, в который никто не верил. Сумма оказалась достаточной, чтобы купить дом в Лос-Анджелесе, мою нью-йоркскую квартиру и коллекционный «Астон Мартин», произведенный только в двадцати экземплярах, а попутно обеспечило меня чувством уверенности, что я смогу вести такой приятный образ жизни до конца своих дней.

После выхода фильма я прошел стадию сильнейшей эйфории. За мной ухаживали, меня добивались, я все время был в центре внимания. Я куда-то ходил, встречал на вечеринках массу народа, заводил отношения-однодневки, кучу приятелей и работал все меньше и меньше. После стольких лет тяжелой работы я испытывал неутолимое желание наслаждаться своей счастливой судьбой, без сомнения, уже отдавая себе отчет, что это продлится недолго. Когда-то я прочитал у Фрейда, что жажда успеха влечет за собой сильнейшее чувство вины, которое может пройти только после провала. Из чистого высокомерия я отказался от приглашений сотрудничества с киностудиями и отклонил все проекты, которые мне предлагали, чтобы иметь возможность в условиях полной независимости посвятить себя тому, что называл «мое произведение».

Вот что однажды сказал мне весь из себя успешный сценарист на одной из тех знаменательных вечеринок: «Существует великое множество авторов, кому удалось рассказать хорошую историю. Но крайне редки те, у кого получилось рассказать две хороших истории». Я так и не понял: он изрек мне эту мудрую мысль для поддержания разговора или желая вывести на чистую воду самозванца, которого чуял во мне. Дело в том, что эти слова подтвердились с разрушительной иронией. Мой следующий проект, над которым я работал достаточно беспорядочно и который, тем не менее, обошелся мне в кругленькую сумму, обернулся сокрушительным провалом.

Из-за непонятных трудностей с монтажом, тайной которых владеют исключительно киностудии, выход фильма неоднократно отодвигался и в конце концов совпал с уикендом Суперкубка[12]. Фильм вызвал резкие критические отзывы, которые я так и не прочитал, чтобы сохранить душевное равновесие. Тем не менее я не смог выбросить из головы такие выражения, как «творческое самоубийство» или «секреты неизбежного провала». Один журналист даже завершил свою статью следующим выводом: «Чувствуешь себя буквально раздавленным таким ничтожеством, которое проповедует с подобной серьезностью». К счастью, мое имя в этой травле, можно сказать, пощадили. Отрицательная сторона моей профессии состоит в том, что у сценаристов часто складывается впечатление, будто, выполнив восемьдесят процентов работы, после выхода фильма они полностью оказываются в тени. Положительная же – когда некий фильм не имеет успеха, как раз они очень редко оказываются под обстрелом.

Мимолетная слава, которую я познал, от этого чертовски сильно пострадала, как и мое самолюбие. Фрейд явно забыл уточнить, что бессознательное самобичевание может порождать депрессию куда более неприятную, чем опьянение от успеха. Я принялся избегать светской жизни, чтобы снова с головой погрузиться в работу. В идеях у меня недостатка не было, шкафы были доверху заполнены блокнотами, накопленными за все эти годы, компьютер битком набит набросками, на которые так падки киностудии. Но едва я всерьез впрягся в работу, во мне будто что-то отключили. Это не была боязнь чистого листа – расхожее выражение, которым пользуются авторы, чтобы придать себе значительности. Просто все, что я писал, оказывалось невообразимо плохо. Растянувшись на тахте в своем кабинете, мне случалось ad nauseam[13] пересматривать на видеодиске «Дом молчания». Чем дальше разворачивалось действие фильма, тем более подавленным я себя чувствовал. Я не мог поверить, что являюсь автором диалогов и сцен, которые следовали одна за другой на экране. После каждого из таких просмотров я чувствовал себя повергнутым в уныние, не в силах отделаться от отчаянно сильного ощущения, что теперь я превратился в тень самого себя.

Не знаю, как все случилось, но больше для того, чтобы бороться с бездельем, чем по финансовым причинам, я согласился взять на себя роль «сценарного доктора»[14] – по мнению Катберта, неплохое средство, чтобы снова поверить в себя и потихоньку вернуться к работе. В чистом виде временная ситуация, которая тем не менее продолжалась уже три года.

Моя работа состояла в том, чтобы установить «диагностику» и, если можно так выразиться, чинить низкосортные сценарии, меняя местами несколько сцен, переписывая пресные диалоги или добавляя пару-тройку волнующих эпизодов, но так, чтобы они, желательно, не увеличили бюджет фильма. Одним словом, очень хорошо оплачиваемая подработка, которая занимает шесть или восемь недель. Так как согласно обычной процедуре консультанты, чей труд неофициально оплачивается режиссером, остаются анонимными, мне оставалось лишь настоять, чтобы мое имя никогда не появилось в титрах этой пакости.

– Послушай, в этой истории есть некий потенциал, но мне понадобится еще несколько дней… чтобы посмотреть, что я могу с этим сделать.

Катберт снова принялся качать головой.

– Конечно-конечно. В конце концов, это же твой день рождения. Не будем этим вечером говорить о работе. Сейчас налью тебе стаканчик.

– Полегче! Я едва этот допил.

– Откупорено – надо пить. Хочу, чтобы ты как следует повеселился!

Расплескивая скотч на паркет, он отошел. Звучавшая на заднем плане музыка с джазового диска сменилась беспорядочной мелодией – не иначе, произведение приглашенного на мой праздник гениального саксофониста, имя которого я уже забыл.

Я сделал усилие, чтобы смешаться с толпой гостей. Меня спросили о творческих планах. В ответ я отделался намеками на свою нынешнюю работу и соврал, что собираюсь закончить ужасающую историю с неожиданным финалом в духе своего первого и единственного успешного произведения. Вперемежку с наигранным воодушевлением я упоминал фильмы «Психоз», «Сияние», «Ребенок Розмари», «Невинные», пока не начал осознавать, какое бесстыдство с моей стороны перечислить столько шедевров, говоря об истории, из которой еще не написал ни малейшей строчки.

Покончив с вежливыми расспросами, все заговорили о грозящей Клинтону процедуре смещения. Все лето газеты потешались над таинственным голубым платьем, оказавшемся в распоряжении прокурора Стара, и даче показаний Клинтона Большому жюри. Как ни трудно было этого избежать, я обошел эту тему как можно дальше с некоторым отвращением, как из-за бессмысленной ожесточенности ханжи Стара, так и из-за неспособности Клинтона обуздать свои непомерные сексуальные аппетиты. Конечно, на этой вечеринке были одни ярые защитники президента. Политические взгляды гостей очень серьезно воспринимались Катбертом, долгое время полностью поддерживающим «Биллари»[15]. Во время кампании 1994 года он раскошелился, чтобы поддержать кандидата от партии демократов. В последнее время он присоединился к десяткам актеров и режиссеров, чтобы помочь с какими-то жалкими 10 миллионами долларов гонорара адвокатам: в эту сумму обошлись парочке дело «Уайтуотер»[16] и скандалы Джонс[17] и Левински. Я находил забавным, что состояние его отца – ярого консерватора – послужило на пользу прогрессисту из Белого дома. Также я не мог забыть, что его семья и отцовские политические амбиции потерпели крах именно из-за секс-скандала.

Как я и опасался, Катберт не захотел остаться в стороне при обсуждении этой темы. Обратив на себя всеобщее внимание, с новым стаканом в руке, он принялся всячески поносить республиканцев в Конгрессе и усердие прокурора – «орудия крайне правых», – а затем разразился бесконечной психологической тирадой, пытаясь объяснить поступки Клинтона детством, проведенным с мамой и бабушкой, ненавидевшими друг дружку. По его мнению, президент, «подсевший на романтику», с рождения имеет эмоциональную потребность, чтобы в его жизни присутствовали две женщины. Эта нелепая импровизация была вознаграждена смешками и бурными аплодисментами. Некоторые гости даже принялись скандировать: «Катберта в президенты!»

Когда мне подали пятый стакан за вечер, меня начало понемногу отпускать: я попытался забыть о своей жизни, о вымышленных сценариях, позволив шуму пустяковых разговоров убаюкать себя и не зная, что через несколько часов все мое существование окажется вдребезги разбито.

2

Дэвид Пэрэдайн Фрост (1939–2013) – британский телевизионный журналист, взявший интервью у Никсона после его отставки.

3

Полный список произведений Моцарта.

4

Автор упомянутого выше романа (1713–1768).

5

Плотная саржевая хлопчатобумажная ткань.

6

В общих чертах (лат.).

7

Крайне сложный авангардный роман Джойса (1939).

8

Художники (преимущественно французские) начала XX века, для манеры которых характерны яркая палитра, сильная контрастность и нарочитая грубость, резкость в изображении. Наиболее известный представитель – А. Матисс.

9

Жанр фильмов ужасов, где основным сюжетом является последовательное истребление безжалостным убийцей группы людей, как правило, молодежи.

10

Переживание сильных эмоций при помощи произведения искусства, положительно влияющее на развитие личности.

11

Артур Ашер Миллер (1915–2005) – один из самых прославленных американских драматургов.

12

В американском футболе финальная игра команд-победительниц Американской и Национальной футбольных конференций за звание всеамериканского чемпиона, чемпиона Национальной футбольной лиги.

13

До тошноты (лат.).

14

Script doctor (англ.) – тот, к кому обращаются, чтобы доработать сценарий.

15

Шутливое прозвище четы Клинтон.

16

Дело о финансовых махинациях четы.

17

Пола Джонс, утверждавшая, что в 1991 году Клинтон, тогда губернатор Арканзаса, домогался ее.

Женщина справа

Подняться наверх