Читать книгу Раздумья в сумерках жизни - Валентин Богданов - Страница 2

Вести из Захламино. Вчера, ранним утром, в Захламино началось весеннее наводнение. Изза резкого потепления в горах быстро растаял снег со льдом, и вода бурными потоками начала захлёстывать низины. Река Уркаганка мигом вспухла, её ледяной панцирь с грохотом раскололся и медленно, с шумом и треском, набирая мощь, двинулся вниз по течению. Тут она во всю свою мощь и взбесилась. Эта небольшая речушка была прозвана так заключёнными из многочисленных лагерей, которые находились здесь в недавнем прошлом. Да так это лагерное прозвище и прикипело к ней, начисто стерев из памяти местных жителей её прежнее название.

Сегодня уже началось затопление огородов, угрожающее гибелью семенам ранней зелени, слишком рано внесённым в землю. Бурные потоки Уркаганки несут с собой всякий хлам и забивают им огороды, которые захламинские бабы баграми, вилами и граблями отправляют обратно в реку. Обуты они в резиновые охотничьи сапоги, юбки задраны намного выше колен; ругаясь, борются с наплывающим хламом. Захламинские мужики в это горячее время сидят на завалинках своих покосившихся от старости домишек, курят, пьют водку и восхищаются.

– Глика ты! Как Уркаганка разыгралась нонче, а с нашими бабами вместе очень даже интересно смотрится. Хоть в кино снимай, хоть картину рисуй. Прямо красотища. А юбчонки свои, твою мать, задирать надо бы пониже. Не тот случай, и не к добру это – всем им прилюдно так делать. В мужское охмурение нас шибко вводят. Надо бы им кликнуть, одёрнуть, что хоть природа и взбунтовалась и нас возбудила, а себя будь любезна соблюдай! Да ведь на самое малое замечание так изругают, что и не рад будешь, что рот открыл. А всё-таки мужики, надо прямо сказать, што своя бабёнка с задранной юбкой на улке заманчивей смотрится, чем дома. Ха-ха! Ишь ты-ы! Тв-вою ма-ать!.. Но кажется, мужики, что нам в этом случае и посоветовать бы им нелишне. Не положено вам, дорогуши вы наши, по своему происхождению свои ноги так прилюдно оголять, и точка… Но советуй им – не советуй, не послушаются, они же коллективно всегда упёртые… Но што забавно, ведь от чужой бабёнки с оголёнными ногами, бывает, и глаз не оторвёшь. Ха-ха-ха! Да ну-у, ты-ы! Вот ведь какой щекотливый чертёнок у нас, мужиков, в нашем организме водится, да ещё в самом стыдном месте, что никак от него не избавишься… Да и не надо, помилуй нас, Господи! Што забавно, братцы, так ведь только и зыркаем, и зыркаем своими глазищами, где там у какой бабёнки невзначай што оголилось, а наши глаза уже к тому месту прилепились. Ха-ха! Братцы-ы, да так оно и есть! Гы-гы! – пьяно похохатывали мужики в этот день весеннего безделья, подаренного половодьем.

Вести из Захламино. Третий день Захламино закрыто непроглядным туманом. Но его жители не унывают и говорят, что это к лучшей перемене погоды. Хоть и крутого нрава в разгар половодья их Уркаганка, но, сколько помнят старожилы, никогда ни за один порог не заходила. «Совесть имеет», – с уважением говорят о ней все жители. Однако огороды она затопила почти полностью, и вода схлынет только в конце июня. Об огородном урожае и думать шибко не надо, считай, что он банным тазиком накрылся. Теперь захламинским бабам нет необходимости задирать подолы юбок выше колен, и мужского остроумия из-за этого заметно поубавилось. Конечно, задирают, не без этого, но по вспыхнувшей нужде своего муженька, которого только весенняя пора и возбуждает, а в остальное времечко он не особенно на это горазд. Шибко на работе уламывается. «Да провались она пропадом такая жизнь!» – с оглядкой иногда ругаются бабы, но терпят, привыкли, поскольку с рождения приспособились к укладу деревенской жизни, каким испокон веков жили их предки. Понимают, что зря да прилюдно не надо лишнего наговаривать на своего муженька. Он же родненький, судьбой дареный. Знают, видят, что весь световой день, в горячую летнюю пору мужик на работе сил не жалеет и, чего греха таить, редко, но не забывает и её, свою жёнушку, потискать в своих крепких объятиях, от чего и потомство появляется. А без этого и жить-то на белом свете нет смысла. Да и какой толк от пустоцвета? Да никакого, по их разумению. Может, оно и так, говорят другие, но ведь кому-то надо было, чтобы пустоцвет выдурел среди благоухающего цветения других растений? Вот то-то и оно.

Вести из Захламино. Всю ночь над Захламино бушевала первая весенняя гроза, но радости не принесла, лишь пьющих мужиков с улицы по домам разогнала. Огороды затоплены. По улице ранним утром прогнали стадо коров и овец, и по ней сейчас ни пройти, ни проехать. Да Уркаганка чуть раздалась вширь и краешком зашла в огороды, но дальше не посмела. Зато захламинским бабам снова приходится задирать юбки, чтобы пройти по улице. Для кого это смех, а для них – безвинный грех. На завтрашний день в Захламино назначен сельский сход, на который прибудет глава района. Эта новость некоторых взволновала не на шутку, а кого и всерьёз напугала. Шутка ли, но такое событие в их жизни впервые случается. Для пущей важности повесили на дверях начальной школы старый лозунг «Правильной дорогой идёте, товарищи!». Но захламинцев партийные лозунги давно не вдохновляли. Любопытный читатель может в недоумении спросить: «А почему?» – и любой захламинец, не задумываясь, ответит: «А по херу да по кочану!» – как у нас обычно по всему отечеству отвечают на глупые вопросы. Никаким лозунгам они давно не верили, а этот, завалявшийся в амбаре, вывесили для глаз большого начальника, мол, и мы, захламинцы, как и весь наш народ, тоже верной дорогой идём. Народная дипломатия в отношениях с властью им тоже была не чужда, но скорее от страха перед ней, по инстинкту самосохранения. Явной боязни перед начальством они старались не показывать, поскольку редко его видели, а если и приходилось, то старались на глаза ему не попадаться.

А в те начальные дни половодья, после банной услады, мужики уже вторую неделю обмывали своё счастливое возвращение из тайги, где всю зиму промышляли зверя. Бабы терпеливо ждали своих кормильцев в горячие объятия, а тут навязался этот непонятный сход, на котором, по их предчувствию, либо личный скот конфискуют, либо снова огороды обрежут до самых крылечек, как раньше случалось. Вроде Бога захламинцы не гневили, но милости от тогдашней власти, да любой, никогда не ждали, сроду такого не было. И в их озабоченные головы лезут только нехорошие предчувствия от результата этого схода, провались он в Уркаганку. «Вот и поживи нормальной жизнью в нашем Захламино. Ведь при любой власти у нас не жизнь, а мучение неодолимое», – с горечью и обидой говорят они между собой.

Вести из Захламино. Это лето в Захламино местные знатоки обещали жарким, а вышло прохладным, зато богатым на разные события, ранее здесь не случавшиеся. В тот день глуховатый ОсипКузьмич, бессменный секретарь сельсовета, с милиционером Рахимом решали государственной важности вопрос о выявленном у них по итогам переписи населения излишнего электората. Очень неожиданно в их деревню заявился Петруха Березняков, демобилизованный с флотской службы, при полной форме и с внушительным чемоданом. Встречали его земляки с нескрываемой радостью и весельем. Три дня Захламино горланило удалые пьяные песни, заливалось смехом, развлекалось коротким и злым мордобоем, без чего здесь никакой праздник не проходил. Местные мужики нрава были горячего, физически сильные и в любом споре неуступчивые. И порою в этих пьяных драках не понятно было, кто с кем дерётся, а кто кого разнимает.

Однако в третью ночь в Захламино стояла непривычная тишина.

Рахим во время драки решительно встал, надел фуражку и хотел было навести порядок, но благоразумный Осип Кузьмич дружески его предупредил:

– Не ходи, слыш-ка, туды, Рахимка, прибьють по пьяной дури.

Рахим в нерешительности остановился, чуть подумал, снял фуражку и глухим голосом ответил:

– Пугай бабку Кузьмич, я и сам могу кого надо прибить, – но на улицу не пошёл, а занялся работой, склонившись над столом, с ворохом бумаг.

Вести из Захламино. Сельсовет находился в большом старом доме с покосившимися окнами и выцветшим красным флагом над крыльцом, который в эти дни от безветрия траурно обвис. На крепко сделанных входных дверях висел большой амбарный замок, изготовленный ещё при царском режиме. Увидев его, посетители обычно шли в жилой дом секретаря сельсовета Осипа Кузьмича Мимолётова и там решали возникшие вопросы.

При любом правителе государства и любом председателе сельсовета незаменимым его секретарём был безногий и глуховатый Осип Кузьмич Мимолётов, хотя сельчане чаще называли его, кто в шутку, кто с раздражением, Миномётовым или просто «Миномёт», смотря с каким настроением от него уходили. Зачастую мужики спорили между собой: является ли Осип Кузьмич участником войны или не является? Все льготы, положенные в этом случае, между прочим, получает исправно. Земляки не понимали, почему власти считают его участником войны, когда он там не был ни одного дня. Дело в том, что эшелон, в котором его везли на фронт, в пути следования немцы разбомбили, ему оторвало ногу до колена и контузило. Поэтому и была какая-то ущербность в сознании сельчан, что единственный у них в селе участник войны не побывал на передовой и в глаза не видел ни одного немца, ни живого, ни мёртвого, да и рассказать ничего интересного о войне не мог. Но рассуждали они об этом без всякой неприязни к нему, а больше так, чтобы поговорить о войне, особенно когда о ней говорят по радио и пишут в газетах. Так что каждый раз, когда всплывала эта тема, они вспоминают Осипа Кузьмича, кто с ухмылкой или ироничной насмешкой, а кто просто за компанию.

Но неумолимое время сделало своё дело, и кто бы что ни говорил об Осипе Кузьмиче, сельчане к нему привыкли, как человек привыкает к привычным для него вещам, к дому и ко всему, что дорого его сердцу. Он был в их жизни олицетворением власти, самой доступной и нужной. У него при себе всегда были печать, ключи от амбарного замка и сейфа, где он хранил документы и недопитую бутылку водки с вяленой рыбёшкой, которой сразу начинало пахнуть, стоило только сейф открыть. Даже когда власть в стране круто поменялась, а это в нашем отечестве не впервые случается, в его властных полномочиях ничего не изменилось. Та же печать, ключи от сейфа и те же сельчане, к которым он прикипел всем сердцем с рождения и никуда не собирался от них уезжать, хотя его дети, сын и дочь, жившие в областном центре, не раз его приглашали переехать жить к ним. О начавшейся в стране непонятной Перестройке жители Захламино узнали из газет через месяц после начавшейся перестройки, когда к ним приехал незнакомый чиновник из района представлять главу местной власти, который был назначен на эту должность районным руководством. Но Осип Кузьмич, возмущённый их вероломным требованием отдать печать, ключи и впустить в здание сельсовета, невозмутимо и твёрдо заявил, что без указания своего руководства отдать им местную власть не имеет права. Надёжный амбарный замок они не смогли открыть, а любопытный местный мужик, суетившийся вблизи, хоть и прислушивался к разговору начальства, но на просьбу открыть замок отказался это сделать и мигом исчез от греха подальше. В окно они не полезли, хотя заглядывали внутрь помещения несколько раз. Осип Кузьмич, молча и мрачно наблюдавший за их суетой возле сельсовета, только при их отъезде вслух выразил землякам своё мнение, но, конечно, учитывал политический момент, потому что помнил прошлые уроки родной партии – они в нём закаменели на всю жизнь. «Без революции власть в нашей стране на другую не меняется и просто так никому не отдаётся, а в противном считается её свержением». С этим никто из его земляков даже не пытался спорить.

И всё же! Всё же! Надо признать, что Осип Кузьмич, наверное, был единственным из всех коммунистов, погибающей партии, кто стойко защищал крохотный островок советской власти в таёжной глухомани, на самой дальней окраине огромной державы. Не сомневаясь в своей правоте, он понимал, что из последних сил удерживает ускользающую власть, которой всю жизнь боялся, но преданно ей служил до последней возможности. Да наша привычная беда, что о его неприметном подвиге рядового коммуниста, единственного такого в деревне, никто из партии не узнал и даже не заметил. Теперь будут знать, прочитав этот репортаж из прошлого.

Несколькими днями позднее и объявился Петруха, демобилизованный с флотской службы, и в жизни Захламино открылась новая страница.

В связи с восторженной встречей Петрухи сход отложили на три дня, чтобы захламинцы очухались, пришли в себя и с трезвой головой явились на встречу с руководством района. Встревоженные предстоящим сходом, его жители всё назойливей приставали к Осипу с вопросами об их дальнейшей судьбе в связи с переменой власти в стране. Однако помрачневший Осип Кузьмич на вопросы отвечал неохотно и говорил что-то непонятное. Онто хорошо знал, что в социалистическом отечестве за случайно сказанное слово, можно было надолго загреметь в лагерь, а то и жизни лишиться. Этот страх у него никогда не проходил, хотя он и был маленьким винтиком в системе этой власти, но прогневить власть боялся. И неудивительно.

Ведь сталинская убойная прививка, сделанная народу в ходе массовых репрессий, при строительстве социализма, и сегодня действует безотказно, поскольку лишила граждан природного инстинкта самосохранения на многие десятилетия. Протестного движения против произвола властей у нас никогда не было и, похоже, не предвидится. А тут предстояло провести сход в присутствии главы района, а перед этим сделать новую перепись местного населения, поскольку фактическое наличие жильцов в их посёлке превышало районные показатели на восемнадцать человек. А это не шутка, это государственной важности дело. Временно назначенный главой Захламино Пётр Петрович Березняков решил этот трудный вопрос коротким словом, как саблей иву смахнул: «Приплюсовать их как родившихся в таёжных урманах и незарегистрированных из-за неизвестности точного места рождения и времени. И точка!» Так и записали в нужных документах.

Вначале на сходе жителей Захламино, с трудом уместившихся в большой комнате сельсовета (остальные теснились у окон на улице) стояла настороженная тишина. Народ недоверчиво, с затаённой тревогой вживался в атмосферу невиданного схода, а когда вжился, тут и началось…

С удивлением люди смотрели на главу района, впервые посетившего их захолустье. Он довольно громко зачитал письмо Петрухи, написанное им ещё со службы в Москву председателю правительства. В письме Петруха описал средневековую отсталость захламинцев, немыслимую в наше время, когда по всей стране победным маршем шагает социализм. Указал на все недостатки в их жизни и как их можно быстрее устранить. С этим все жители были согласны. Но когда председатель зачитал, что местные бабы весну и лето ходят по непролазной грязи с задранными юбками, среди присутствующих поднялся возмущённый ропот, они так и не поняли, зачем он указал в письме на этот стыдный факт, о котором теперь даже в Москве узнали. Особенно выделялись возмущённые голоса самых бойких женщин: «Да, поди-ка, в Москве и сами понимают, когда и почему бабы задирают юбки и платья, а мы, захламинские бабы, задираем их от напора природы, а не по баловству, как у них там бывает. Ишь, как там повернули, в Москве-то!!!»

Вести из Захламино. Спустя три года ранним утром должно было состояться очередное совещание руководства Захламино по серьёзнейшему вопросу «Борьбы с местными пережитками», и Осип Кузьмич с Рахимом терпеливо ждали Петруху на это совещание. Точнее, Петра Петровича, как называли его теперь, после назначения главой их поселения. Осип с интересом смотрел в окно, как на дворе яростно бились насмерть два петуха за обладание всей полнотой власти над куриным сообществом, которое было совершенно равнодушно к любому исходу их борьбы. «Да у них же полностью отсутствует ревность, в отличие от наших баб, – с удивлением отметил про себя Осип. – Поэтому они и не тратят свои силы попусту, как некоторые наши “дурёхи” в таких случаях, и всегда сохраняют душевное спокойствие при любом петухе-предводителе. Ведь у единовластного петуха, как у султана в гареме, всегда порядок, среди его послушных курочек». А жестоко исклёванного петуха, вообще-то, ему было жалко. Осип хмурился и с досадой думал: «Надо же, как он его ухайдакал, зараза, что того и близко не видно. А вообще-то, обидно, что такого порядка в нашей жизни нет, и вряд ли когда будет, вот и маемся из-за этого», – заключил Осип. «Глупо об этом даже думать, но совсем никуда не годится, что наши люди до сих пор не понимают, что куриное яйцо всегда начинается с действий петуха. И не надо бы спорить, что первично – курица или яйцо? Ясное дело, что петух, а всё остальное – куриный бульон. А если копнуть глубже, то похоже, что жизнь у куриц кое в чём, пожалуй, даже лучше организована, чем у людей. Наверное, в природе всё живое создано по какому-то единому замыслу, людям пока неизвестному. Мировая загадка, чёрт возьми!» – пришёл к выводу Осип. Неожиданно для себя он удивился своей житейской мудрости и поделился размышлениями с Рахимом, занятым работой. К его удивлению, тот лишь с недоумением вскинул на него свои чёрные глаза, как-то отчуждённо посмотрел, да ещё строго нахмурился и ничего не ответил. Осип не на шутку обиделся на товарища за невнимание к его разумным рассуждениям о жизни и решил, хоть чем-то ему досадить, вывести из равновесия, чтобы встрепенулся.

Он украдкой, несколько раз подряд зыркнул глазами в сторону увлечённого работой, ничего не подозревающего Рахима, потом нарочито оглянулся и с притворным сочувствием вкрадчиво начал говорить:

– Слышь-ка! Рахим? Наши-то, деревенские сказывают, что ты у Зойки уже третьим мужиком по счёту будешь и тебе, кажись, повезло, что в призёрах у неё числишься, а сам об этом, похоже, не догадываешься!

Но тот, не вникнув в оскорбительный смысл сказанного, небрежно ответил, что он хоть и стреляет на соревнованиях из нагана на «хорошо», но призёром пока не был. И только взглянув в хитро прищуренные глаза и застывшее в настороженности морщинистое лицо собеседника, догадался, что сказал глупость, и тут же поправился.

– Да я, блиндер, с Зойкой уже поговорил так, что испугалась, сразу присмирела и послушной стала.

– Тогда, Рахим, другое дело, – примирительно ответил Осип Кузьмич, довольно улыбаясь, и они дружно принялись за работу.

Что любопытно. Разговор о «призёре» состоялся между двумя известными лицами, а вскоре стал известен всем жителям Захламино, но в разных вариантах, больше похожих на анекдот. И неудивительно, что слово «призёр» теперь стало среди его жителей нарицательным в разговорах между собой на всякие щепетильные темы, а в некоторых случаях насмешливым для мужиков.

Вести из Захламино. Ещё через год, на следующем совещании, известные его участники выяснили, что для борьбы с пережитками прошлого среди жителей Захламино нет настоящего разворота, масштаб не тот. Всё на виду, как на лысой голове Осипа, и никаких планов в намечаемой борьбе с пережитками прошлого не осуществишь. Сразу раскусят внутренне, привычно ощетинятся против всего нового, а то и пакостить по мелочам начнут. Однако эту проблему они обсудили без споров и вынесли постановление. Учитывая вышеизложенное, им пока следует искоренять лишь некоторые обычаи в свадебном ритуале, которые оскорбляют окружающих и самих молодожёнов.

– Какие такие ритуалы, что оскорбляют людей? – с удивлением переспросил Рахим.

– Сейчас введу в курс дела, – недовольно сказал Петрович и начал: – Для тебя, Рахим, это будет внове, а для Осипа проблема знакомая, привычная, как вековая традиция в нашей деревенской жизни. Дело вот в чём. В прошлые времена на свадьбе родители после свадебного застолья с благословением отправляли трезвых молодожёнов в отдельно приготовленную комнату, а если таковой не было, то в баню, на чистую постель, чтобы муж в страстном порыве сокрушил девственность своей венчанной жены. А утром родители жениха выносили на показ гостям её ночную рубашку с кровяными пятнами на ней от порушенной невинности и с четвертью вина. Затем отдавали её родителям невесты как память о девственности их дочери до замужества и как наглядное пожелание на будущее её детям, внучкам невесты, стараться сохранить свою девственность до свадьбы. Гости в таких случаях били посуду и кричали «ура», а молодой муж показывал гостям пятерню. Это означало, что они заведут пятерых детишек. И совершалось это ритуальное мероприятие только в ночь, когда народится молодой месяц. Это было верной гарантией того, что дитё, зачатое в это время трезвыми родителями, наверняка родится здоровым малышом, как и его многочисленные последыши, зачатые таким же образом. Они будут редко болеть, и в их жизни счастье и удача будут идти в обнимку всегда рядышком. Наверняка знали наши предки, что малыш при соблюдении молодыми родителями этого обряда будет сработан из крепкого корня и любую нагрянувшую беду перетерпит, выдюжит. Как тогда было заведено, всё славно ладилось на свадьбе, по старинному обычаю, если невеста до замужества сохранила девственность, а если нет, то публичного позора ей и её родителям было не избежать, и пережить этот позор было мучительно трудно для невесты, но особенно для её матери. Её заставляли во время свадьбы исполнять срамные песни, надевали ей на шею венки из соломы или баранок, одаривали мать селёдкой, которую клали ей на колени. Невеста, «лишившаяся девственности» до свадьбы, не шла к столу, а подползала на коленях под стол, чтобы сесть рядом с мужем, из-под которого показывала своё лицо гостям, а свекровь каждый раз била её по лицу, пока сын, уже ставший законным мужем, не останавливал мать. После этого невеста вылезала из-под стола и садилась рядом со своим суженым. Зачастую гости и родные жениха били окна в доме такой невесты, мазали сажей или дёгтем ворота. Но невзирая на эти, в общем-то, постыдные сцены, какими нам они сегодня кажутся, свадьба пела, плясала и веселилась около недели, а то и больше.

– Возможно, кто-то из вас ещё помнит, а может, подзабыли, – продолжал Петрович, – что хороший хозяин тогда заготавливал черенки для домашнего инвентаря – лопат, вил, граблей и прочей утвари, в весенние месяцы, апреле мае, и тоже с зарождением нового месяца. Сегодня даже не верится, что эти черенки служили ему годами, а то и до нового поколения не поддавались никакой порче и звенели, как железные, если их ударить.

Но вдумайтесь, товарищи! Сколько нравственной чистоты и духовного очищения несли в себе эти обычаи нашим предкам и передавались из поколения в поколение потомкам для сбережения духовности в человеке, хотя нам они сегодня кажутся постыдными и недопустимыми в сегодняшней жизни, а зря. Но не дай Бог, что-то из прошлых обычаев снова безалаберно растерять, как уже многое бесследно растеряли и никогда больше не возвратим, как бы нам этого ни хотелось. Надо нам, дорогие земляки, свято беречь память о своём прошлом, как нам это завещали наши предки, а они-то толк в жизни знали. К сожалению, надо признать, что от наплыва в нашу жизнь вредных привычек, уже ставших обычаями, таких как пьянство, нарастающая наркомания и разврат, те пережитки прошлого, которые мы с вами пытались изжить, сегодня нам кажутся потешной забавой. Они сами незаметно уходят из нашей жизни, как сухие сучья отваливаются от растущего дерева. Но непримиримую борьбу с прикатившим к нам злом мы должны вести постоянно. Сами видите, что в производственных делах мы скоры на руку, всего можем добиться и добились, а в нравственном отношении необычайно ленивы и бестолковы. Духовная работа над собой – самая тяжёлая для нашего человека и малоприятная, но без неё у нас с вами ничего не получится.

Вести из Захламино.

– Продолжим обсуждение, начатое ещё в прошлом месяце, – сказал Петрович и довольно решительно завёл начальственную речь: – Давайте на время закончим о женщинах вообще, но с небольшим довеском о них же. Как вы знаете, живут у нас женщины, как правило, с ребёнком, оставленные мужем, о причинах умолчим. Зовут их у нас «брошенками». Есть, чёрт возьми, и совсем молоденькие, нагулявшие ребёнка без замужества, и зовут их «гулящими», а самых-самых – распутных блядями. Эти прозвища им присобачил народ, исходя из многовекового опыта жизни, и они точно отражают суть явления. Стыдиться этих слов нам не следует. Возмутительно, что эти распутные женщины без каких-либо возражений принимают у себя любого пришлого забулдыгугулевана и угодливо, в пьяном виде под него ложатся. Что будем с ними делать? Куда их девать, чтобы из-за них не было этих диких скандалов с замужними женщинами на почве ревности? Ведь их откровенно презирают и ненавидят. А что будем делать с неженатыми мужиками, которые каждую ночь шатаются по всяким гулящим бабам, не брезгуя никакой из них, подавая другим дурной пример? Особенно для молодёжи. Думайте! Думайте! Товарищи! К следующему совещанию готовый ответ и свои предложения по этим вопросам мне выскажите, и мы их обсудим. Сами понимаете, что без решения этих проблем мы не сможем успешно бороться не только с некоторыми пережитками нашего прошлого, но и с накатившим новым злом, ранее не виданным, не совместимым с нормальной жизнью человека!

В коридоре Петровича шёпотом подозвала к себе уборщица Савельевна, даже для верности, поманила пальцем. Подойдя к нему, заплакала и поведала о своей беде, показывая на большой синяк под глазом, прикрытый платком.

– Старик-то мой, Илья Семёныч, кажись, совсем умом рехнулся, Петрович. Никак не могу понять, с чего это он вечор начал ко мне приставать и выпытывать; давай сказывай, бабка, я у тебя в призёрах числился или нет, когда на тебе женился? А я штоись, вот те крест, – перекрестилась Савельевна, – даже слова такого никогда не слыхивала. Сначала подумала, что спрашивает про какую-нибудь штуковину от самовара, и присоветовала самому этим призёром заняться, а он мне кулачищем по лицу-то и заехал. Вот и синяк всплыл, прямо стыдобушка, на людях показываться. Грехто шибко срамной! Да на старости-то лет, прости, Господи!

– Так я чем тебе могу помочь, Савельевна? – еле сдерживая смех, спросил Петрович.

– А в арестантскую его посадите или ещё куда, пущай старый посидит. Только ненадолго, может, одумается и забудет о «призёре».

И вроде собралась Савельевна уходить, но чтото вдруг вспомнила и снова обратилась к председателю:

– Слышь, Петрович! Што я туто-ка надумала! Слово-то «призёр», похоже, не русское, а за какойто холерой к нам приплелось, видать, из чужих краёв. Да шибко уж прилипчивое, что к языку моего старика сразу прилипло. Прямо беда! И што типеря с этим словом делать, давай решай!

Продолжая сдерживать смех и придав лицу серьёзное выражение, Петрович направил её к Рахиму, которому по служебному долгу и положено было заниматься подобными делами, и, по слухам, он с ними справлялся. Выходя на улицу и продолжая улыбаться, подумал, что раз такой зачин в их деревне в этом деле сделан, то теперь запоздалые жертвы состоявшихся и несостоявшихся «призёров» к нему наверняка потянутся на приём.

Вести из Захламино. Новостей разных и всяких ждут многие, а сплетни не ждут, они появляются как бы сами собой, почти из ничего, и чем они злее и ядовитее, тем для людей интересней. Вот так и получилось, что в Захламино неожиданная новость прилетела к вечеру и наповал сразила почти всех жителей, поскольку чего-чего, а такой новости никто не ожидал. Их Петрович приехал из района с молодой женой, да ещё никому незнакомой, и, судя по всему, была она из чужих неведомых краёв, что больше всего и поразило захламинцев. Любопытство лишило его земляков привычного покоя, особенно женскую половину. Одна, самая любопытная, найдя пустяковую причину, заскочила в их дом, всё в его жене высмотрела, выспросила, и тут же это стало достоянием всех жителей Захламино. А на другой день его жёнушка появилась в магазине и немного постояла в очереди за продуктами. Тут уж языки у баб развязались, не остановить. «С ума што ли сбрендил наш Петруха, – осуждали они его. – Грудёшки-то у неё совсем никудышные, с большую картошину поди-ка и будут. Где же в них молоку накапливаться и робёночка выкармливать, когда появится? Придётся, наверное, нам пристраивать его к нашей бабе, которая к той поре успеет разродиться дитём. Уж у ей-то завсегда молока с избытком будет. А жопка-то у неё совсем не проглядывается, наверное, с тарелку и будет, не больше, раз платье на ней, как на колу, висит. Вот маета для Петрухи привалила, так маета! И где только он её умудрился выкопать? Ищи не найдёшь, а он сумел. Ну и пущай типеря мучается, раз по своей дури лучше не смог выбрать. Женился бы на местной девице, да катался бы на ней, как с горки на Масленицу, да грелся бы, как у печки. И без всякой заботы о робёночке. А типеря майся, майся, Петруня наш, родненький. Нашенски-то девки все грудастые да жопистые, прямо бугром у них всё наружу выпирает, да такая девка в сладость любому мужику будет, кому достанется. А он-то куда своими глазищами смотрел? Да што там говорить, заранее видно, что добром это не кончится! Капризная она, прилюдно в магазине заявила, что жить здесь не будет, а уедет к родителям в Сарантеево, а муженёк пусть сам решает, где ему лучше жить. Это, говорит, его дело. Да как это его! А пошто ни её, как жены? Ну дела-а, ну и дела-а, язви его, нашего Петруху! Эт-то што натворил, што натворил, а типеря пущай терзается всю жизнь своим промахом»!

Вести из Захламино. В эту ночьнад Захламино будто разверзлись небеса. С оглушительными и трескучими раскатами грома неистово всю ночь бушевала гроза, а утро, умытое грозовым ливнем, выдалось тихим, солнечным, с прохладной свежестью. Ведь природа сама по себе чистоплотна, если в её естественный процесс грубо не вторгается человек, тогда она для сохранения нужных ей животворных источников начинает очищаться от накопившейся скверны, пока не восстановит своё естественное состояние. Но у природы есть свой предел, и человеку нельзя его нарушать. Иначе для жизни людей и их здоровью это может обернуться непоправимой бедой. Жители Захламино испокон веков, как и их предки, всегда в полном согласии уживались с природой, никогда её не проклинали и в противоборство с ней не вступали, поскольку осознавали наступление нежелательных последствий. Однако, с открытием здесь нефтегазового месторождения, в их жизни, кое-что, постепенно начало меняться. Но им ещё предстояло в ближайшем будущем в полной мере ощутить на себе влияние пришедшей цивилизации.

Но что интересно: среди захламинских жителей давно бытовала легенда, которая родилась в незапамятные времена. По сказаниям старых шаманов из иноверцев, живших ещё севернее, получалось, что над их Захламино будто бы находится центр неба, где ночью в непримиримой схватке встречаются злые и добрые духи, и кто из них победит, такая погода утром и будет. Действительно, погода у них была непредсказуемая, она менялась почти каждый день, а то и много раз в течение дня. И только в летние и зимние месяцы она немного усмирялась, чтобы после отыграться в полную силушку.

В эту грозовую ночь Рахиму не спалось, поэтому он встал рано, не отдохнувшим и всем на свете недовольным. Зойка, его жена, укутавшись в одеяло, почему-то сердито морщилась и, приоткрыв глаза, украдкой наблюдала за мужем, как он с усилием натягивает на себя галифе и другую милицейскую амуницию. Одевшись по полной форме, повернулся к ней и, самодовольно улыбаясь, спросил:

– Ну, как, жинка, я выгляжу?

Зойка в ответ чуть сдёрнула с себя одеяло, показывая голые ноги, и с ехидной усмешкой выдохнула:

– Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булки испекал, – и, нехорошо хохотнув, с тяжёлым вздохом отвернулась к стене.

Удивлённый Рахим ничего из сказанного не понял и, насупившись, подозрительно спросил:

– Эт-то какой-такой Гаврила у тебя, шайтанка, снова объявился?

– Да из книжки эти слова о Гаврила-е-е, из стихотворения-я-а о нём, – плаксивым голосом лениво отозвалась она и, тяжело вздохнув, с головой укрылась одеялом.

– Ладно-о! Ладно-о! Раз так, приду с работы и такой тебе допрос устрою, блиндер, что навеки забудешь своего Гаврилу и его булки, будто у меня голодной бываешь, – угрожающе произнёс Рахим и в самом скверном настроении ушёл на службу.

А чуткий и внимательный к людям Осип, краем уха услышав от него эту историю про Гаврилу, еле сдерживал невольную ухмылку и, наклонив голову к его уху, таинственно прошептал, а вернее прокричал:

– Да она же тебя, Рахимка, морально убила, как негодного мужика!

– Как это убила? – выпучив от изумления глаза, удивлённо спросил Рахим.

– А так, взяла и словами пришибла.

– Да я, Осип Кузьмич, все недоразумения с ней уладил. Пригрозил, если ещё раз услышу про какого-нибудь Гаврилу, застрелю, шайтанку!

– Не дури, Рахим, головой-то соображай! Ведь сдуру и убить её можешь, такую молодицу да нашего библиотекаря! Наверняка и свою жизнь можешь загубить. Образумься, Рахим, нам с тобой здесь надо порядок наводить, а ты с Зойкой дебоширишь! Шибко нехорошо будешь выглядеть в глазах земляков.

– Да я, блиндер, припугнул её для порядка, а после, Осип, я всё решу с ней, как надо решать в таком случае…

Но неожиданно вошёл Петрович, и началось очередное совещание по повестке борьбы с пережитками в их повседневной жизни. Особенно в быту.

Вести из Захламино. Совещание продолжалось. Петрович держал речь.

– Мы, товарищи, неправильную линию выгибали в борьбе с нашими пережитками, – морщась, с сожалением говорил он активу единомышленников. – Наоборот, нам надо бережно сохранять то, что полезно для духовного оздоровления наших граждан, исковерканных советским средневековьем в нашей местности, и ненавязчиво вводить в жизнь новые обычаи, которые усилят полезные старые.

Сейчас всех нас шибко тревожит половая распущенность нашей молодёжи. Им в замужестве надо бы рожать здоровых детишек, а рожают нередко недоносков и, что плохо, психически ущербных детишек, зачатых родителями в пьяном виде, а после рождения, как скотинку, сдают в разные приюты, где они и доживают свою несчастную жизнь на иждивении государства. Но это варварство они продолжают творить и дальше, заново продолжают рожать таких же уродцев и снова, как игрушки, отдают их в те же приюты, куда не приезжают даже чтобы навестить своих детей. И никакой ответственности, ни перед несчастными детьми, ни перед государством, они не чувствуют и не несут. Это же невиданная дикость в нашей сегодняшней жизни и с ней надо решительно бороться.

Также не могу не коснуться и такого щепетильного вопроса в личной жизни наших земляков, как участившиеся аборты, особенно криминальные. Такая женщина не хочет съездить в район к акушерам, а, рискуя своей жизнью и здоровьем, идёт к местным повитухам. Но дело не в этом. Почему беременная женщина не слышит в себе трепетного шепотка, зачатого в ней дитя? «Мама, не надо! Не убивай меня»! Она же своим нутром это чувствует, но не щадит и безжалостно его убивает в себе, совсем беспомощного. Так ради какой манящей выгоды она приносит в жертву жизнь будущего человека на планете Земля? Молчит Вселенная. Молчим и мы, грешники в нашей жизни, пустившие на поток это изуверство на века, во все поколения. Похоже, нас одолела нравственная глухота, и мы перестали слышать боль и страдания, даже кровно близких нам людей. А после такой экзекуции над собой и своим дитём такая грешница на всю свою жизнь может остаться либо бездетной, либо с надорванным здоровьем и обязательно, на первый взгляд, неприметным сдвигом в психике, который позднее ей другими болезнями напомнит. Такого морального извращения в облике наших женщин мы не должны терпеть. С этого и начнём.

Надо установить у нас в Захламино неписаный, но всеми беспрекословно исполняемый порядок: «Забрюхатела – рожай и не гневи Бога. Обесчестил парень девицу, так хоть умри, охальник, но женись на ней, без промедления!» Завтра, на общественном совете это обсудим и утвердим, как моральное правило поведения для всех здешних совершеннолетних женщин и мужиков, а членам Совета нужно будет довести этот новый моральный обычай до каждой семьи. Например, крестят родители своё чадушко в церкви, а про себя родительскую молитву ему истово возносят: «Будь в жизни всегда трезвым христовое дитятко и не прелюбодействуй! Да храни тебя Господи!» Вдумайтесь! Вроде маленькая добавка к одной молитве из Псалтыря, но какова её моральная сила воздействия на родителей! Представляете!

– Да-а, – вразнобой ответили его соратники по борьбе с местными пережитками.

– Завтра продолжим эту тему и закроем. Других дел прорва. А сейчас всем разойтись по своим рабочим местам. И помните – местное самоуправление, предоставленное нам высшей властью, обязывает нас трудиться на благо людей не покладая рук.

Порой Петровичу казалось, и он говорил соратникам, что, отдавая много сил и времени борьбе с местными пережитками, мы будто пригоршней пытаемся вычерпать воду из реки. Борьба с этими пережитками иногда нам кажется бесполезной. Ведь новые вредные привычки нарастают, как поганки на куче навоза, и бороться с ними, вместе взятыми, надо бы в государственном масштабе. Но это не означает, что свою работу по их искоренению нам следует прекратить. Да ни в коем случае.

– Будем делать то, что нам по силам, а дальше посмотрим, – твёрдо сказал он и тут же начал готовиться к завтрашнему дню.

Вести из Захламино. Это событиеоказалосьновостью, на крыльях прилетевшей в Захламино, и удивило всех его жителей. Шутка ли, вышла в свет книжка районного журналиста Демьяна Звонарёва, которая называется «История села Захламино», правда, малым тиражом. На общем собрании в гробовой тишине эту книжку торжественным голосом читал Петрович. Надо признать, история интересная.

В самые стародавние времена их Захламино называлось Забугорьем. Жителей было мало, семей двадцать – двадцать пять, и занимались они в основном охотой, рыбалкой, скотоводством, лишь малая часть – огородным земледелием: выращивали скороспелые овощи. О двух свершившихся революциях они узнали только в 1929 г., когда началось раскулачивание. Многих охотников, скотоводов и земледельцев увезли в ссылку, откуда никто из них не вернулся, других расстреляли. Из оставшихся шести человек организовали колхоз, но они вскоре померли с голоду. Лишь некоторые охотники, вместе с семьями успели заранее скрыться в тайге, когда новая власть начала настоящий грабёж работящего населения.

Довольно удачно руководил этим грабежом районный комиссар Савоська Ножиков, бывший конокрад, дважды отсидевший за это в царской тюрьме. И как пострадавшего от царского режима, поскольку партийца или кого другого более подходящего для этой должности не было, его вердиктом советской власти и назначили комиссарить в их районе. Надо признать, что более подходящей кандидатуры для расстрелов безвинных людей тогда было в их захолустье и не найти. По своему жестокому характеру он мог любого человека объявить врагом советской власти и без суда отправить в тюрьму или расстрелять. О его лютой жестокости к своим жертвам вспоминают до сих пор. Не зря в те годы его именем пугали всю голытьбу в округе. Немногих относительно зажиточных мужиков он причислил к богатеям и истребил в первый же год своего «комиссарства».

В конце двадцатых голодоморных годов ему, как первому комиссару района, беспощадно боровшемуся с кулачьём и другими врагами, поставили памятник за установление здесь советской власти, в чём он и преуспел. Однако политика жестокой власти в то смутное время очень быстро менялась. И в страшные тридцатые годы Ножикова неожиданно арестовали, судили и расстреляли как врага народа. Памятник снесли, а написанную о нём книжку уничтожили.

Из ушедших в спасительную тайгу пяти семей охотников через 10 лет вернулось только две семьи, Ламиных и Захарьевых, остальные умерли от какой-то эпидемии, а может, от голода при попытке возвратиться из тайги. Падали и умирали они на глазах у своих родных – и дети, и взрослые. В живых остались кое-кто из малых детишек, их находили в разных местах тайги охотничьи собаки, и охотники забирали их в свои семьи, называли «найдёнышами», а после, как те подросли, фамилию давали по месту их нахождения: Березняков, Осинников или вроде того. А имена им давали произвольно, но больше по их предполагаемым родителям, сгинувшим в тайге. К примеру: Пётр Петрович, Иван Иваныч и пр.

Находили охотничьи собаки в таёжных и болотистых местах и детские трупики, но уже обглоданные разным лесным зверьём. И сколько такой страшной смертью погибло детишек из тех трёх семей, никто не знает до сих пор и никогда уже не узнает. Ни одного свидетеля в живых не осталось. А из двух фамилий Захарьевых и Ламиных, живыми вернувшихся из тайги, назвали вновь возродившуюся деревню Захламино. Вдумчивый читатель наверняка узрел в этом названии что-нибудь насмешливое или уничижительное. Да нет, на деле всё оказалось проще и страшней.

В самом начале войны почти всех местных охотников власть организовала в охотничью артель, освободила от призыва на войну и обязала их добывать пушнину, ценившуюся на вес золота. В обмен на неё за границей покупали всё необходимое для фронта. Надо признать, что за добытую пушнину, воюющее из последних сил государство по меркам того времени рассчитывалось с охотниками щедро. Они получали продукты питания, необходимые товары и деньги. За войну семьи тех охотников заметно увеличились, и не от плохой жизни. Петруха, по своему малолетству, не помнил ни своих родителей, ни братьев, ни сестёр, которые были в его семье, по воспоминаниям Захарьевых и Ламиных. Их останки охотники так и не нашли, сколько ни искали. Ходил потом слух, что набрели его родители на засаду чекистов, которые их, еле живых, доставили в район и там расстреляли. О судьбе двух других семей ничего точно не известно. Но почему чекисты не забрали двухлетнего мальчишку, осталось загадкой. Наверное, он или от страха спрятался, или ему мать шепнула в последнюю минуту так поступить, потому его и не нашли. А возможно, и не искали.

Время было жестокое, и жизнь человеческая тогда ничего не стоила. Тем более – ребёнка из семьи охотника, скрывавшегося в тайге от рабочекрестьянской власти. Слухи в ту пору ходили всякие, но он не любил об этом вспоминать, а когда изредка и вспоминал, то плакал, не стыдясь слёз. Его жена Клавдия поселилась в районном центре Сарантеево, у своих родителей, с двумя сыновьями. Почти каждую неделю он к ним наведывался за семьдесят километров и каждый раз после встречи с ней возвращался мрачным и расстроенным. Она неузнаваемо изменилась по отношению к нему, и Петру казалось, что его присутствие в семье её тяготит. Его всё больше беспокоила её раздражительность, даже при редких с ним встречах, когда женщина без всякого повода закатывала истерики, которые его пугали, и он не знал, как в таких случаях надо поступать. На его настойчивые вопросы объяснить причину этого нарастающего к нему отчуждения жена угрюмо отмалчивалась или начинала плакать, иногда навзрыд. Но причину разлада в своей семье он скрывал от земляков. Видимо, какие-то сомнения в поведении жены у него были и раньше, но он не хотел перед своими знакомыми признавать своё жестокое поражение на личном фронте, в тридцать-то семь лет. Как говорили потом его земляки, он надорвался морально и физически от многолетней изматывающей работы, а больше, пожалуй, от уродливой семейной жизни, которая выпала на его долю. Близких друзей у него не было, а были приятели и соратники по работе, и поделиться своими неприятностями в личной жизни ему было не с кем.

Вести из Захламино. В ту среду на общем собрании жителей Захламино Петрович должен был доложить итоги работы за прошлый год и обсудить план работы на первый квартал. Но, к удивлению собравшихся земляков, начал говорить, что под его руководством было сделано за четырнадцать лет. Припомнил, что во время раскулачивания сельчан и их фактического ограбления в 1929 г. старую церковь коммунисты разобрали по кирпичику и построили из неё в районном посёлке Сарантеево лучшую тюрьму в области и райотдел милиции. Однако захламинцы в послевоенные годы умудрились сами построить маленький кирпичный заводик, где всё делалось вручную, а уже из нового кирпича соорудили другую церковку и назвали её «Божий Храм на крови», где верующих в Спасителя всегда было полно. Затем перечислил построенные новую школу, детсад, клуб, медпункт и другие сооружения при финансовой помощи геологов и леспромхоза, разместившихся в Захламино. Но с особым волнением он рассказал землякам, что недалеко от их посёлка геологами обнаружены нефть и газ, и в скором времени к ним в Захламино прибудет буровое управление, а следом и нефтегазодобывающее, и вся жизнь неузнаваемо преобразится. Слышал от высокого начальства, что в ближайшем будущем планируется на месте их посёлка построить городок нефтяников и газовиков, и городок этот будет расти. Сообщение о предстоящих скорых переменах в их жизни взволновало всех присутствующих на собрании, и они начали задавать Петровичу разные вопросы, на которые тот охотно отвечал. И, наверное, это совещание затянулось бы надолго, но неожиданно председателю позвонили по телефону. Он выслушал, посерел лицом, в спешке закрыл собрание и уехал в район, якобы по вызову руководства.

Рассказывает шофёр:

– Всю дорогу он молчал, но было видно по лицу, что его тяготила какая-то неожиданная забота. Подъехали к дому жены, и он по высокому крыльцу бегом туда вбежал и скрылся в доме.

Рассказывают родители жены:

– Поздоровался, всех обнял и сел на стул. Сыновья-погодки увлечённо играли в шахматы, не выказав особой радости от приезда отца. Жена, к его удивлению, была навеселе и сходу, не дав ему опомниться, заявила, что сходится с первым мужем, от которого у неё два сына, а не от него. Он их признал, помогает материально, и они его тоже признали за родного отца, поскольку очень на него похожи. Петрович будто окаменел от неожиданности и, кажется, перестал дышать. Однако видно было, что сразу поверил словам жены и с побелевшим лицом будто от испуга резко встал, подошёл к ней, порывисто её обнял, хотя она пыталась отстранить его руками, и поцеловал в лоб, как с покойницей простился. То же самое проделал с каждым из сыновей, коротко сказал им охрипшим голосом «простите», от чего они стыдливо покраснели и не сказали ему на прощание ни слова. Также попрощался с её родителями, которые застыли в испуге от всего происходящего. Затем ещё раз на всех смущённо посмотрел и молча, опрометью выскочил из дома, сел в машину и тихонько, без слов, махнул рукой шофёру, что «надо двигаться».

Рассказывает шофёр.

– По пути заехал по его просьбе в магазин, где он купил бутылку водки, что обычно он делал в подобных случаях. И всё делал бегом, в спешке, будто куда-то боялся опоздать. Постоянно заставлял гнать машину, хотя и так неслись на предельной скорости. Так проехали Толубаево, Ембаево, Суматошное, затем мигом проскочили Балдёжное и уже в сумерках подъехали к его дому, и Петрович, впервые обняв шофёра, тепло с ним попрощался и торопливо вошёл в калитку.

Рассказывают старики, доживавшие свой век у него в доме, присматривая за его маленьким хозяйством да по дому прибираясь. Говорили, как он зашёл в избу с посеревшим, состарившимся лицом. От ужина отказался. Сняв верхнюю одежду и ботинки, не спеша зашёл в свою комнатёнку и двери закрыл на ключ. Медленно, с неохотой сел за письменный стол и облегчённо вздохнул, будто на своих плечах долго держал непосильно тяжёлый груз. Облокотившись локтями о стол, сжал голову обеими ладонями и закрыл глаза, должно быть, устал смотреть на белый свет. Затем, словно очнувшись, достал из кармана бутылку водки, морщась, с усилием откупорил её, поискал глазами стакан, но не нашёл и выпил полбутылки из горлышка, занюхав распустившимся цветком герани из горшка на подоконнике.

Затем тяжёлыми шагами, слегка пошатываясь, подошёл к шифоньеру, решительно открыл дверку, достал пятизарядное бельгийское ружьё и зарядил патроном с пулей, которыми бьют медведей. Отяжелевшими ногами подошёл к дивану и, сдерживая дыхание, медленно сел и отвалился на его спинку. Ещё раз передохнул и наставил срез ствола на тревожно бьющееся сердце. Мельком окинул взглядом комнату, закрыл глаза и, затаив дыхание, большим пальцем правой ноги нажал на спусковой крючок; и его страдающая душа улетела на Небеса, на суд Божий.

И хотя по церковным канонам нельзя было хоронить самоубийцу на кладбище и устраивать ему пышные похороны, однако священник, отец Николай, разрешил это сделать, поскольку покойный, по его мнению, покончил с собой в сильном душевном потрясении и помутившемся сознании. Это же было написано и в акте судебно-медицинского заключения. Похороны были жуткими. «Петрун-яа! Што же ты, сердешный, с собой сдела-ал? Зачеем»! – в слезах голосили бабы. Все местные охотники, пришедшие на кладбище, залпами и вразнобой бабахали из своих ружей. И как-то необычно стонали церковные колокола под рыдание огромной толпы собравшихся земляков, провожавших своего любимца в последний путь. Казалось, что церковные колокола не звонили, а стонали той человеческой болью, когда измученная страданиями душа слёзно и тяжело скорбит от неутешного горя при кончине родного человека. Видимо, сам Господь вложил свою душу в их стон, как утешение покойному и всем, кто его любил.

Да! Да! «Найдёныш» Пётр Петрович Березняков, не помнивший родной отцовской фамилии и своего имени, данного родителями, заслужил своей человечностью и неутомимой работой на общее благо почёт и уважение всех людей, живших с ним в одно время и в одном месте. Пристигнутый неожиданной и непоправимой бедой, он в одиночку не справился с ней, а верного друга в эти роковые минуты рядом не оказалось, и он навсегда покинул грешную землю. Печально и прискорбно, что на одного доброго и порядочного человека на земле стало меньше.

1 августа, прошлого года, однако – забыл какого.

Д. Звонарёв.