Читать книгу Полет орла - Валентин Пронин - Страница 7

Новый император Александр I объявил в своем манифесте, что будет править «по законам и по сердцу», то есть как бы возвращал более вольготный для дворянства дух покойной его бабушки Екатерины II. Александр снял запрет на ввоз в Россию иностранных товаров и на вывоз за границу недостающего Европе хлеба. Разрешено было снова свободно получать из-за рубежа любые книги и ноты. Кроме того, упразднена была Тайная экспедиция (то есть сыскной политический отдел полиции), а из Петропавловской крепости выпустили всех заключенных – 153 человека. Многие несогласные с «павловскими изуверствами» известные военные, – такие, как Александр Давыдов, Алексей Ермолов и Александр Каховский, – возвратились из ссылки. Снова заблистали балы и светские рауты, открылись при богатых имениях крепостные театры. Впрочем, шагистика, занимавшая большую часть времени солдат и офицеров, пока что сокращена не была. И великий князь Константин, и император Александр, воспитанные павловскими вахт-парадами, с детства самозабвенно увлечены были пруссоманией.

Маленького роста гусар, чернокудрявый и лихой ротмистр Денис Давыдов уже прославился в то время своими истинно вольными и горячими стихами:

Всё думающее общество понимало, что Россия стоит на пороге войны. Отношения с Францией, и без того натянутые после блестящих суворовских походов, стали предельно жесткими. К тому же Бонапарт (как бы следуя традициям Древнего Рима) сначала объявил себя пожизненным консулом республиканской Франции, а затем и ее императором. Для коронации нового монарха римский папа был без церемоний доставлен в Париж.

– Что ж, цари меняются, – значительно упирая на последнее слово, сказал приятель Саши Сеславина молодой эстляндский барон Таубе, – а служба по защите отечества остается.

Как обычно, в 6 часов утра адъютант гвардейского артиллерийского батальона Сеславин 2-й (1-м считался Николай) отдавал перед строем рапорт командиру батальона генералу Аракчееву, строго следившему за исполнением этой обязанности. Приняв от генерала распоряжения, Сеславин записывал их в книгу приказов и развозил по ротам. Для гвардейских артиллеристов порядок «павловской» дисциплины не изменился ни на йоту.

Вечерами Сеславин, если был свободен от дежурства, читал книги по военной истории. Иногда вместе с новым приятелем Таубе выезжал в свет, на вечера и балы. Красивого гвардейского офицера Сеславина принимают в знатных домах, где, разумеется, завязываются нежные ухаживания или, может быть, легкие связи. Естественно, жалованья подпоручика на такую «рассеянную» жизнь не хватало. Ждать же денежной помощи от отца, ржевского городничего, не приходилось.

Александр Сеславин понимал, что равняться с надменными владельцами сотен и тысяч крепостных, с титулованными сослуживцами, получавшими постоянные денежные вливания из богатых имений, он не может. Но и по службе, несмотря на безукоризненную дисциплину и отличные показания в артиллерийских стрельбах, успехов не прибывало. Он оставался всё в том же звании подпоручика. Как светскому молодому офицеру, Александру волей-неволей приходилось влезать в долги. Такая жизнь угнетала его.

Получив наконец чин поручика, он на несколько месяцев выходит в отставку (таковы были вольности дворянства); однако скоро возвращается в строй и получает назначение в десантный корпус графа Толстого. Командующий корпусом генерал-лейтенант Толстой отличался мягким характером, истинно светским поведением, добротой и великодушием. На долгие годы он остается «добрым гением» Александра Сеславина, покровителем, ходатаем за него перед царем и его доверительным корреспондентом. Тогда же только завязалась эта отнюдь неравная (ни по положению, ни по званию, ни по состоянию), но верная и доброжелательная привязанность.

Десантный корпус под командованием графа Толстого предназначался для действия русской армии в Ганновере, захваченном войсками Наполеона.

Тем временем основная русская армия (Австрия и Россия заключили военную конвенцию против Франции) двинула свои полки навстречу победоносному захватчику Европы.

В октябре 1805 года русские войска вошли в Австрию. Один из молодых офицеров, поручик Василий Петров находился в егерьском разведовательном отряде. Несмотря на осень, было еще на удивление тепло. Жители спокойно занимались своим хозяйством в деревнях, похожих на аккуратные, крытые красной черепицей миниатюрные городки. Города же казались прямо-таки красочными декорациями к какому-то театральному представлению, вроде балетного дивертисмента. Даже собаки лаяли здесь почти ласково. И повсюду летало множество голубей.

Когда подошли русские победители из Италии, они много чего рассказывали про красивую страну, про черноглазых, пылких южанок, не очень строго хранивших свое целомудрие. А с другой стороны, о том, что мужчины тамошние весьма свирепы и, чуть приревнуют, тотчас берутся за ножи. На улицах же городов беспокойно, могут напасть грабители. Есть негодяи, ставящие на перекрестках капканы или сбрасывающие с крыш железные обручи и арканы, которыми душат прохожих. Но французы навели здесь страху, и только суворовские богатыри, выбив воинские части Бонапарта, показали, как ведутся регулярные военные действия, к которым итальянцы, видимо, совсем не способны.

В Австрии же для нашей армии сложились не совсем благоприятные обстоятельства. Об этом переговаривались и в штабе главнокомандующего Кутузова и среди армейских офицеров. Ворчали и усталые, запыленные, плохо обеспечиваемые продовольствием солдаты. Поручик Петров слышал много разных пересудов, а война с французами на австрийской земле все не начиналась.

Петров за свою егерьскую смелость, выносливость, необычайную меткость в стрельбе из карабина был хвалим начальством. Егерские отряды рассыпали повсюду; французов искали сами, не доверяя австрийцам. Он видел, как приехал Кутузов с повязкой на глазу (повязка черная), и мундир тоже черный с золотым позументом. С ним в коляске находился австрийский генерал из Вены князь Шварценберг, весь в белом, будто мелом обсыпанный, – важная птица: член гофкригсрата. Он приехал, чтобы побудить русские войска как можно скорее идти на соединение с армией австрийского императора.

Происходили совещания. Генералы вежливо ссорились. Кутузов хорошо знал немецкий, но старался отмалчиваться. Милорадович не знал немецкого и сердился, что неудобно говорить с союзниками по-французски. Дохтуров тоже плохо знал немецкий.

Находясь поблизости от палатки командования, Петров расслышал крупный разговор между генералами. Однако немецкий почти не понимал и лишь кое-что сумел уловить.

Оказалось, австрийский генерал Мак, не дождавшись присоединения к его корпусу русских войск, самовольно вступил в бой с Бонапартом и был разгромлен им беспощадно. Под городом Ульмом погибло сорок тысяч австрийских солдат. Остальные части Мак сдал французам. Следовательно, пришло время вступить в действие уставшим и неподготовленным русским войскам.

Но французы опередили русскую армию, и французская конная артиллерия приготовилась разгромить ее, так же, как недавно победила австрийцев.

Пришлось срочно отступать, чтобы не стать жертвами Бонапарта.

– Эге, во как торопимся, – услышал Петров от кого-то из солдат, когда со своими егерями продирался в густой мешанине войск по мосту через реку Энс, впадавшую в Дунай. – Ох, ей-ей, кости переломают… Ну, братцы, держись… Как бы тут еще до боя не помереть…

Какой-то офицер на гнедом высоком коне вертелся в этом солдатском бучиле, замахивался хлыстом, но никого не ударил, а только ругался.

– А между прочим, – говорил поручику Петрову высокий жилистый капитан Лисицкий, – Наполеон-то отпустил генерала Мака. Тот и прибыл в штаб, только не в свой, а в наш, прямо к Михаилу Илларионовичу, ха, ха… Побоялся к своим-то…

– Ну да, глядишь, по шее бы наклали, – смеясь, подхватил Петров. – Как-то у нас с Бонапартом война получится?.. Вот уж неизвестно… Порядка у нас с этими австрияками нету никакого.

Все офицеры, находившиеся вблизи, помрачнели. Солдаты тоже прислушивались тревожно. То есть Кутузов неспроста отступал к Вене, приказав сжечь за собой все мосты. А вот здесь, на Энсе, замешкались.

Неприятель (артеллерийские части французов) виден был уже на холмистой местности простым глазом. Скоро французские орудия начали обстрел русских пехотинцев, стремившихся скорей перейти мост. Ядра сначала пролетали над головами. Какой-то солдат, вскрикивая, рассказывал, как его полк попал давеча под обстрел.

– Ох, мил-человек, летит, как колобок обгорелый, и шасть в чащу-то, в человеческу… Только руки, ноги и полетели… А уж кровища-то, ой-ё-ей… Спаси и сохрани Господь Бог наш…

Последним проходил гусарский полк, в котором служил ротмистром известный московский поэт Денис Давыдов, молодой, пылкий, с черными кудрявыми бакенбардами и усами. Он бесшабашно ехал по мосту со своими гусарами, когда все услышали особенный резкий свист.

– Картечь, – сказал рядом гусарский полковник-немец. – Не рискуйте, ротмистр… Французы стреляют, как по мишень, о да… Скорее жечь мост. Почему не выполняйт приказ, шорт восьми! Всем сойти с коня и жечь этот проклятый мост…

Французы еще несколько раз хлестанули из пушек картечью. Несколько гусар было убито, но мост все-таки подожгли.

При деревне Шлампанице, где на небольшой высотке находился Наполеон, окруженный маршалами, стало совсем светло. А с низины, откуда должны были выйти русская пехота и австрийская конница, плыли вязкие волны белого тумана, который постепенно рассеивался.

Кутузов, сидя верхом, при выходе из деревни Пратц, раздражался тем, что русские войска перестраивались на виду у французов, которые, собранные в батальоны, стояли уже близко. Даже туман их не скрывал. «Это скверно, очень скверно…» – думал старый фельдмаршал.

Подъехал император Александр со свитой. Кутузов с подчеркнутой почтительностью приветствовал его, но отвернулся от австрийского императора Франца и от всех этих остальных молодых нарядных, жизнерадостных, августейших или титулованных господ на прекрасных конях.

Неожиданно из спасительного для союзников тумана появились сомкнутые в густые колонны французы. Русские, которых так же неожиданно покинули австрийцы, попятились, а потом побежали. Артиллеристы, перестав стрелять, были атакованы французами. Однако после великолепной атаки русских кавалергардов, которая захлебнулась от французской картечи, французы оказались позади русских и австрийцев.

Тогда с высоток, где наблюдал за сражением Наполеон со своими маршалами, начали упорно и непрерывно стрелять французские пушки. В карете русского императора сидел бледный и, кажется, раненный осколком гранаты, обер-гофмаршал граф Толстой. А сам император Александр уже давно ускакал верхом и находился в трех верстах от сражения. К вечеру оно было окончательно проиграно.

Наполеон приказал оказать медицинскую помощь не только французам, раненным в этот день, но даже австрийцам и русским.

Итак, генерал Мак из-за своей бездарной торопливости потерял целую армию. Эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл растерялись и долго не подавали признаков жизни. На дороге около Эцельсдорфа в беспорядке, с какой-то угрюмой поспешностью двигалась русская армия. Повторяли среди офицеров слова Наполеона по поводу разгромленной армии австрийцев, но уже будто бы предрекая судьбу русских: «Эту русскую армию, которую английское золото перенесло сюда с конца света, мы заставим испытать ту же участь».

По приказанию Кутузова Багратион с четырехтысячным авангардом голодных, разутых, промокших русских солдат, по горам и трясинам вышел на венскую дорогу за несколько часов до французских передовых отрядов. Чтобы спасти остальную российскую армию, Багратион должен был держаться против Наполеона сутки, ибо именно сутки требовались Кутузову, чтобы с обозами и всей остальной армией уйти подальше. Король неаполитанский Мюрат, примчавшийся с кавалерией, и красуясь (как обычно) в развевающихся перьях и лентах, был озадачен. Он принял ослабленный отряд Багратиона за всю русскую армию. Не зная, на что решиться, Мюрат предложил князю Багратиону перемирие. Узнав об этом, Бонапарт пришел в бешенство и послал двоюродному брату свирепое письмо, где требовал напасть на русских и уничтожить их. Сам же Бонапарт двинулся вслед за кавалерией ускоренным маршем.

И тогда началось сражение, про которое Наполеон позже напишет: «Несколько русских батальонов проявили бесстрашие». Геройски сражались пехота, гусары, артиллерия и егеря. Почти весь авангард Багратиона оказался уничтоженным, только остаток истекающих кровью, но не потерявших организованности героев присоединились к армии Кутузова. А артиллерия Наполеона, выстроившись правильными рядами, каждые десять секунд посылала вдогонку тяжело уползавшим русским войскам ядра и гранаты, которые шлепались в середину толпы обессилевших людей. Остался живым, получив легкое ранение, егерский поручик Петров.

Еще до начала сражения был окружен и захвачен эскадрон французских кавалеристов. Император Александр счел этот эпизод благоприятным предзнаменованием. Возгоревшись желанием нанести поражение покорителю Европы, он почти устранил Кутузова от главнокомандованья.

Однако, увидев несколько убитых и раненых русских солдат, он взволновался и сказал кому-то из своей свиты по-французски:

– Какая ужасная вещь война… – и повторил: – Какая ужасная война… О, это страшно…

Но все придворные заговорили о славе русского оружия, о замечательном прозрении государя, о дисциплинированных, отчетливо действующих, хорошо подготовленных союзниках – пруссаках и австрийцах. Император Александр приободрился и приказал Кутузову продолжать военные действия. Впрочем, толку от этого было мало.

Русские войска сделали два дневных перехода, и французские аванпосты предусмотрительно отступали после перестрелок до самого 20 ноября 1805 года, пока не показалось селение Аустерлиц.

Отойдя в сторону с графом Толстым, Кутузов довольно долго объяснял ему что-то, относящееся к предстоящим военным действиям. Затем, после состоявшегося военного совета, где вместе с Кутузовым, рослым Милорадовичем и маленьким Дохтуровым был в основном необычайно осанистый и представительный австрийский и прусский генералитет, который сразу возымел главенствующее положение, Кутузов негромко произнес:

– Я думаю, мы проиграем это сражение…

– Но… – начал было возражать представитель гофкригсрата генерал Вейротер, – сам великий Суворов никогда не ставил себя в положение атакованного. Он атаковал сам…

Кутузов пожал плечами и перестал слушать генерала. А Вейротер продолжал доказывать кому-то другому:

– На войне не всегда оправдывает себя опытность и выжидание старых кунктаторов[4]… – Он высказал это, конечно, вполголоса. Но Кутузов расслышал. Впрочем, от него уже ничего не зависело.