Читать книгу Цветы незабываемые (сборник) - Валентина Анисимова-Дорошенко - Страница 5

Так уж случилось, что Лариса не ходила привычной дорогой месяца два.

Улица короткая и неширокая, на ней много старых двухэтажных домов – каркасно-камышитовых. Построенные после войны, они служили десятки лет людям. Здесь рождалось, умирало, ссорилось, женилось не одно поколение. В домах недавно кипела или теплилась человеческая жизнь…

Сегодня Лариса в изумлении остановилась. Заболела душа.

…В окружении праздничных осенних каштанов жалко и беспомощно выглядели знакомые строения.

Нельзя было определить: каштаны или дома протягивают пятипалые яркие ладони и к небу, и к прохожим. Просятся в облака или взывают о помощи? Впрочем, и для деревьев, и для человеческого жилья нынешняя осень – последняя… Никому не под силу продлить их жизнь.

Такая тишина и безжизненность! Дети не бегали и не играли. Не сохло развешенное бельё. Взахлёб не скрипели качели. Сиротливо прижались к боковой стене дома теперь редко встречающиеся цветы Лариного детства – золотые шары. Они ещё не знали, что не проклюнутся ранней весной бодрыми стрелками из-под земли… А грустили потому, что не привыкли расти у пустого дома.

…Рамы во многих окнах отсутствовали. Ветер вольничал: трепал оставленные на окнах занавески, шелестел пластами отставших обоев. На стенах комнат нелепо пестрели яркие прямоугольники – там несколько недель назад ещё висели картины, зеркала, фотографии, стояла мебель.

Всякому понятно: жильцов поселили в новых, построенных неподалёку домах. А здесь всё готово к сносу.

«Это, конечно, хорошо, что условия жизни улучшаются! Но почему так щемит сердце?» – Лариса сама не поняла, подумалось это или сказалось…

Она присела на скамейке у дома.

Нелепо и вызывающе выглядела та скамья: яркие разноцветные планки на спинке и сиденье, трубчатые фиолетовые подлокотники, новая урна сбоку – всё это будто вчера покрасили, но теперь некому здесь сидеть.

– Здравствуй, дом! Знаю, что тебе грустно, что доживаешь последние дни. Ты уж смирись: на твоём месте построят новый. Так задумано временем и природой: новое сменяет изжитое. Вот и твой черёд подошёл!

Ларисе не хотелось отсюда уходить. Всему виной воспоминания…

Первый в её жизни дом был в деревне в средней полосе России, где она жила до шести лет.

Отчётливо помнилась огромная русская печь, занимавшая большую часть дома. На лежанке печи за пёстрой занавеской так тепло и сладко спалось маленькой Ларе.

Мама называла печь спасительницей и кормилицей:

– Намёрзнешься, вымокнешь на работе, особенно осенью, когда из речки снопы льна достаём… Речка-то уже коркой льда покрыта. Мы, бабы, лезем в ледяную воду почти голяком и босыми. Беречь же приходится одёжку и сапоги, запасных-то нет… Прибежишь домой – и скорее на печку! Кирпичики тёплые, дух от печи сухой, уютный… Прогреешь косточки-суставчики, а утром встаёшь здоровым и сильным – никакой тебе хвори! Деревенские ребятишки почему здоровыми растут? Печечка в доме есть! Тёпленько им на русской печи, кирпичи всю простуду вытягивают. Никаких пилюль не надо – так приговаривала Ларина мама, когда любовно подбеливала известью закопчённые места.

Однажды она рассказала:

– У нас в деревне в конце двадцатых Марфа жила, четвёртым ребёнком беременная ходила. Заболела тифом, а болезнь эта в каждом доме прошлась. Умирали люди… Жар у Марфы такой был, что бредила, металась в беспамятстве. От жара, наверное, роды начались до срока. Девочка родилась крошечная, меньше чем семимесячная! Живая была, хотя даже не пищала. Не до ребёнка всем было! Свекровь Марфина завернула в тряпку и сунула девчонку в валенок, который на русскую печку положила: не убивать же живое создание! Сама умрёт…

Про ребёнка забыли, спасали Марфу, ведь трое детей сиротами останутся! А на третьи сутки услышали детский писк, который и плачем-то назвать нельзя было. Спохватились, достали валенок! Девочка жадно в грудь материнскую вцепилась – не оторвать! Так целый месяц только грудь и печку знала, пока мамочка её с болезнью боролась. Машенькой назвали, когда поняли, что выжила девочка. Выросла из неё такая статная, красивая невеста, что женихи дрались за неё, пока она за Николая замуж не вышла. Так у неё самая красивая печка в деревне всегда была: Мария разрисовала её, занавеску вышитую повесила. Печка ей жизнь спасла. И не только ей… Памятник золотой должны русские люди печке поставить, цветы туда приносить!

Лара подошла тогда к родной печке, поцеловала в белёные кирпичи. Старшие сёстры засмеялись:

– Ну ты и дурочка у нас!

Только мама погладила по голове свою конопатую младшую дочку:

– Ларочка! Не обижайся на сестёр, они не со зла.

Ранним утром мама будила Лару, спавшую на печке, протягивала эмалированную кружку, полную парного молока. Девочка выпивала до донышка тёплое, пахнущее лугом, мятой и мамиными руками молоко и опять засыпала.

– Вот умница, – приговаривала мама, – будешь здоровой и сильной! Не то что твои старшие сёстры, которые фукают на парное молочко.

Их дом был бревенчатый снаружи, внутри оштукатуренный, побелённый известью. Этот дом строили своими руками родители.

На стенах висели портреты в рамах, обрамлённые вышитыми рушниками.

Ещё Лара помнила, как весной проклёвывались цветы в палисаднике под окнами дома, а потом всё лето цвели высокими охапками. Справа золотые шары, слева белые, розовые, бордовые мальвы.

Когда окна были распахнуты, Лариса усаживалась на широкий подоконник и разговаривала с цветами, зазывала их в гости. Мама строго-настрого запретила рвать цветы, а девчонке хотелось показать им кружевное и вышитое убранство дома, портреты и фотографии, про которые она любила расспрашивать взрослых, хотя уже давно всё про всех знала.

Да, Лариса очень любила цветы, но не любила лето! На то были две причины.

Первая – «жалостливая»: девчонке поручали пасти гусят на зелёном бережку возле речки. Вроде ничего сложного: гусята не разбегались. Поплавают, пощиплют травку, опять плавают. Лара сидела с прутиком, играла пёрышками, поглядывала на гусят. Но внезапно прилетал коршун, хватал гусёнка и уносил его на растерзание. От жалости и бессилия девочка рыдала, тогда её и поругать забывали за недосмотр. Как ругать пастушку, которая сама чуть больше коршуна, к тому же уж очень она горевала по своему гусёнку.

– Ларочка, не плачь! Коршун – хищная птица, ему нужно деток своих кормить. Он выбрал слабенького гусёнка, который долго бы не прожил!

– Но я сегодня коршуну хлебца накрошила на берегу, а он не стал его клевать!

– Он же не будет по крошкам хлеб в гнездо носить.

– Тогда я можно большой кусок в следующий раз для него положу на травку?

– Можно! И ещё прутиком размахивай, когда увидишь его. Он испугается и улетит.

Вторая причина нелюбви к лету «страшная».

Страшные грозы были в этих местах. Много пожаров и смертей приносили удары молнии.

Лара во время грозы пряталась в доме в самых недоступных для молнии местах. Так ей казалось, когда она забивалась под кровать или залезала в сундук. Там, зажав уши, закрыв глаза, от страха плакала беззвучно, чтобы её не услышала и не прилетела на голос молния.

Когда громыхать переставало, девчонка радостно кричала:

– Спасибо тебе, мой дом, что ты не рассказал молнии, где я прячусь!

Однажды в конце лета приехала к бабушке Нюре, что жила в доме напротив, внучка из города. Она была на год младше Лары.

– Как тебя зовут?

– Полянка!

– Такого имени нет! – уверенно возразила Лара.

– Я Полина, но меня все зовут Полянка.

Лара внимательно рассматривала Полинины наряды. Ей в диковинку были пёстрые платья, белые гольфы, красные сандалики. Летом все деревенские, от мала до велика, ходили босыми.

В первый же день Лара повела новую подружку в свой огород, где стояли кадушки с водой: их всё лето вымачивали для нового засола капусты и огурцов. Рядом с кадушками была куча золы, которую осенью раскидывали по грядкам. Играть с водой и золой очень нравилось Ларе. Полина тоже вскоре стала чумазой и мокрой. Сандалики сохли на плетне, а белые гольфы стали такого же цвета, как зола.

Бабушка Нюра, которая пришла за своей внучкой, ахала и ругала Лару:

– Зачем же ты её сюда привела? Я разве всё отстираю? Что моя сноха скажет?

– Бабушка! Мне нравится здесь играть! Давай я не буду ходить в красивых платьях, буду в трусиках, как Лара!

С того дня Полина не отличалась от деревенских девчонок.

Однажды утром она вбежала в Ларин дом и закричала:

– Спрячьте меня! Скорее! Ко мне хотят быка привязать!

Лара потащила подругу к своему убежищу – сундуку.

– Сиди тихо, дом тебя не выдаст! И я не выдам!

Мама Лары выскочила на улицу, чтобы узнать, чем так напугана Полинка.

Бабушка Нюра стояла у калитки, безудержно смеялась.

– Нюра! Что такое? Твоя внучка к нам прятаться прибежала, а ты хохочешь?

– Стоим мы с Полькой у калитки, а мимо Захар идёт. На верёвке бычка ведёт. Я спрашиваю, куда он его тащит… Захар объяснил, что бычка в стадо не гоняют, потому что корову высасывает, их без молока оставляет. «Пойду и привяжу его на полянке!» – сказал мне Захар. А моя внучка пулей к вам помчалась! Я даже не успела её остановить! Её же там в городе все Полянкой зовут! Сын придумал, она и привыкла.

…В начале сентября Полина-Полянка уехала в свой город. Задождило. Лара больше времени проводила в любимом доме.

Осенью в нём становилось ещё красивее: развешивались косы из лука и чеснока, под лавками красовались поцелованные солнцем тыквы, брюквы и репки, из которых мама Ларисы парила в печи вкусную кашу.

Этой кашей Лара тайно угощала овчарку Тайгу, которая жила во дворе.

Отец два года назад принёс её щенком. Марии не нравилось, что Тайга прошмыгивала в дом.

– Ишь чего захотела! Дом для людей, а ты в будке должна жить. Мне не нужны твои запахи здесь, уходи по-хорошему!

Лариса сердилась в такие моменты на маму:

– Почему ты её гонишь? Ты же добрая!

– Не переношу запах псины, вот и гоню.

Но один случай изменил мамино отношение к овчарке.

Отец работал бригадиром в колхозе, в страду приходил домой поздно. Уставший, мокрый от дождя и слякоти, старался сократить путь домой. Он рисковал, идя напрямик.

В тех краях основным топливом был торф, который заготавливали семьи всё лето. Вырытые торфяные ямы быстро наполнялись водой. Глубокие, с краями вровень с землёй, они в темноте были незаметны, поэтому не раз жадно поглощали не только скот, но и людей…

В тот осенний вечер накрапывал дождь, небо было затучено: без звёзд и луны.

Три сестры уже улеглись спать. Мария при свете керосиновой лампы штопала детскую одежонку, когда услышала громкий лай собаки. Тайга никогда так душераздирающе не лаяла: с хрипом, вытьём…

Все проснулись.

– Девчонки, я пойду в сарай схожу, может, хорёк или лисица забрались. Кур потаскают! Лампу с собой возьму, вы не бойтесь темноты, Ларку не напугайте, она у нас придумщица, что-нибудь насочиняет страшное.

Мама вскоре вернулась.

Старшая дочь спросила:

– Что там?

– Сама не знаю. Тайга как с ума сошла! В сарае спокойно, я же и переполошила всех… Спите, мне пришлось собаку с цепи отпустить! Может, к жениху помчалась?

Часа через полтора в дом вошёл отец: с телогрейки, из сапог ручьями стекала вода. Сам дрожал от холода, говорить не мог.

Девчонки опять вскочили со спальных мест, окружили отца. Он стащил одежду, стал вытираться.

– Лезь на печку скорей, я тебя самогонкой разотру! Ты где так вымок? – Мама суетилась, запаривала какие-то травы, доставала из сундука сухое бельё.

Девчонки втроём легли на кровать за занавеской, а мама растирала отца на русской печке.

Потом он рассказал, как поскользнулся около торфяной ямы и угодил в неё. Как барахтался, как не мог удержаться за раскисшие края ямы.

– Одежда, сапоги тянули вниз, я уже простился с вами, подумал, что нескоро меня мёртвого найдут. Вдруг слышу голос Тайги. Только хриплый какой-то.

– Так она до хрипа лаяла! Я её с цепи и отпустила.

– Она, родимая, меня вытащила из этой ямы. Обратно почти ползком добирались оба: и я, и она. Сил не было.

Когда отец уже сидел за столом, хлебал горячие щи после выпитой, по настоянию жены, рюмки самогона, Мария шмыгнула в сени. Вернулась мокрая: дождь продолжал лить. На руках она внесла Тайгу. Вытерла собаку хорошим рушником, налила в большую миску щей, накрошила хлеба.

– Ешь, спасительница! Теперь зимой в сенях жить будешь! И в дом иногда заходи! Ты у нас умница! Надо же, сердцем почуяла, что хозяин в беде.

– Посмотрите, Тайга улыбается! – закричала Лара, перестав вытаскивать колючки репейника из отцовского чуба.

– Ага! Хохочет! – Старшая сестра щёлкнула младшую по носу.

– И дом сегодня улыбается! Посмотрите на потолок!

На потолке полукругом светилось пятно от лампы.

– Сейчас лампу подвину, и не будет улыбаться! – Средняя сестра показала Ларе язык.

– Танюш, не надо! Пусть улыбается! Ты мне не веришь? А помнишь, как дом улыбался грибам?

Где-то за месяц до этого отец заказал кому-то, кто поехал в город, большую клетчатую красно-зелёную шаль для Марии. У неё был день рождения восемнадцатого сентября.

Иван нёс свёрток с подарком домой, потом свернул в лес, чтоб сократить путь. Вскоре набрёл на грибное место. Не просто грибное, а какое-то ненормально грибное!

Огромное сборище белых грибов будто праздновало чью-то свадьбу! Неделя стояла погожая, так называемое бабье лето. И лес был в этом месте светлым, молодым. Ольха уже пестрела жёлто-зелёным, будто не могла определиться, какую выбрать одежду, чтобы была к лицу. Осина не так разборчива, она по привычке страстно дрожала каждой веточкой, надев своё багряное платье. Только дубы не замечали осени, в их кроне притаилось, застряло зелёное лето. Часто бывало так, что мороз сковывал ветки на забывчивых дубах: так и зеленели они всю зиму, шурша сухими ломкими листьями.

Под этой лесной осенней неразберихой весело красовались сотни разноразмерных крепеньких грибков.

У Ивана всегда с собой был складной нож, он достал его, чтобы срезать грибы, но задумался: куда их положить?

Неохотно развернул новенькую шаль, расстелил её на жухлой траве. Азартный процесс сбора природного урожая закончился через полчаса!

Еле связал крест-накрест углы шали, закинул огромный узел за спину. Так и внёс его в дом.

Сдвинули с середины горницы к окну круглый самодельный стол, прямо на полу развернули шаль.

– Батюшки! Какая красота! – Мария всплеснула руками.

– Это тебе на день рождения! – гордо объявил отец.

– Где ж ты взял?

– Купил!

– А шаль чья?

– А ты про что?

– Я про грибы! Шаль где взял?

– А я про шаль и говорю! Тебе в подарок купил! На грибы набрёл, а с собой ничего не было, в рубаху они не поместились бы, вот и обновил шаль!

По мамину лицу пробежали восторг, возмущение, сожаление… Но потом она счастливо рассмеялась! Девчонки следом!

Смеющаяся Лара запрокинула голову, сквозь смех прокричала:

– Смотрите! Дом улыбается! Наш дом улыбается!

И правда, на потолке чётко виднелся полукруг улыбки.

…Лариса часто крутилась около ткацкого станка. Зимой он занимал в доме лучшее место: напротив окон в горнице. Мама и часто приходившая к ним бабушка, а также старшая сестра ткали зимой не только половики, но и льняное полотно. Лара смотрела, как в две или четыре руки женщины передвигали планки. Она упивалась громким звуком, который издавал станок. В этом грохоте не было жалобы, было торжество, гимн труду, марш умелых рук. Девочке иногда позволяли заправлять нить, класть свои руки поверх маминых. Она в такие минуты была счастлива, что причастна к таинству рождения материала, который летом был зелёной травой, цветущей голубыми маленькими цветочками. Она не всё понимала умом, но считала станок не чудовищем, а чудом!

Лён выращивал колхоз, часть урожая выдавал на трудодни колхозникам.

Сотканное полотно выбеливали или красили. Мама шила девчонкам ночные сорочки, сарафаны…

Из самого тонкого материала делались рушники, которые вышивала крестиком старшая сестра. Традиции местности требовали от невесты пятьдесят вышитых рушников. Шестнадцатилетняя сестра Раюшка считалась уже невестой, поэтому готовила себе приданое.

…Ларкин дом редко улыбался! Чаще всего он грустил, печалился, вздрагивал от плача, скукоживался и становился ниже ростом от скандалов и драк.

Иван яростно ревновал Марию, а сам часто не ночевал дома, имел женщин на стороне. Возвращался угрюмый, раздражительный, без повода устраивал скандал. Девочка Лариса иногда просила дом:

– Пожалуйста, сделай так, чтобы папа не избивал маму! Ты улыбайся чаще, тогда подобреет папа!

Как-то Ларин разговор с домом подслушала бабушка, которая скоро уезжала жить в Москву к младшему сыну.

– Внученька! Давай я заберу тебя с собой? В Москве в школу пойдёшь, спокойно жить будешь. Ты и так напугана жизнью такой. Пусть остальные остаются, а ты маленькая, чтобы всё это видеть и слышать!

Лара заплакала:

– Бабушка! Я не могу так! А как же я без мамы и сестричек буду? Нет, я не поеду в Москву! Папа исправится! Я ему помогу!

Бабушка погладила шершавой жилистой рукой светлые волосики внучки, сунула ей в руки принесённую тряпичную куклу с неумело нарисованными глазами.

Девочка забыла про всё на свете, когда увидела первую в своей жизни куклу: с ножками, ручками, нитяными волосами. Раньше ей просто делали кукол-мотанок. Перетянут нитками кусок полотна и готово! Она убаюкивала куклу без лица, играла с ней, а понадобится ткань, куклу развязывали и что-нибудь шили из лоскута.

На этот раз Лара понимала, что кукла настоящая, сшитая. Недолго думая, она назвала куклу Галей, как звали её крёстную.

Отцовская старшая сестра Галя была незамужней, бездетной, поэтому очень любила племянниц, особенно Лару. Работала Галина в школе уборщицей. После уроков приходила к ней в школу крестница. Ларе разрешалось писать каракули, рисовать мелом на доске. Это было для девочки ново и заманчиво!

Кто знает, может, именно эти вечера в сельской маленькой школе повлияли на выбор главного учительского дела жизни?

До того момента, как Ларе разрешили ходить в школу к крёстной, она очень хотела быть дояркой. Когда её спрашивали, почему именно дояркой, она показывала журнал «Огонёк», который хранила как ценность: на обложке был цветной портрет незнакомой доярки, награждённой орденом.

– Дояркам медали дают! Я хочу медаль!

– Для этого работать нужно лучше всех!

– Я научусь! Я же помогаю маменьке ткать, картошку копать. Скоро она меня научит доить корову нашу, Селяну!

…Лариса сидела на яркой скамейке у пустого дома и с грустью вспоминала «расстрелянный» дом своего раннего детства.

Когда родители его продавали, собираясь уезжать в Казахстан, мама в первую очередь заделала четыре пулевых отверстия: два в стене и два на потолке.

Стрелял январской морозной ночью отец из своего ружья. Стрелял, чтобы запугать или убить маму, а расстрелял дом, построенный своими руками.

С того дня до самого отъезда дом ни разу так и не улыбнулся. Лара вслушивалась, вглядывалась, пыталась развеселить дом, но детские попытки были тщетны: дом не простил своего хозяина.

Раненый дом, наверное, знал, что какая-никакая семья была только здесь.

В Казахстане она разрушится через два года после переезда Александровых.

В Алма-Ате Ивану от работы дали жильё в бараке. Он работал в военизированной охране воинской части. Адрес был простой для писем и газет: Алма-Ата, в\часть 29219.

Маленький городок-островок, в котором жили офицеры и работники, обслуживающие огромный склад ГСМ для воинских частей, состоял из трёх домов.

Кирпичный – с большими квартирами – предназначался для семей офицеров. Второй – каркасно-камышитовый – для тех, кто проработал в части немало лет, а новеньким или временным работникам давали комнату в саманном бараке. В каждую комнату вход был прямо с улицы: ни веранды, ни сеней.

Лариной семье сначала дали одну комнату, а когда освободилась соседняя, разрешили соединить их дверным проёмом, а дверь на улицу Иван заложил кирпичом. Всё умеющая Мария оштукатурила, забелила кирпичную кладку. Вскоре все забыли, что там была дверь. А семье теперь хватало места!

Потолок в комнатах у входа был низкий, а в противоположной стороне устремлялся ввысь метра на четыре. В бараке комнаты располагались с двух сторон, крыша была острая, без чердака: поверх рубероида насыпан толстый слой земли. На крыше местами кустились заросли: прорастали семена тополя, карагача, вяза.

Мучения были, когда мама организовывала побелку: достать потолок сначала можно было с табуретки, потом со стола. А в противоположной стороне от входа громоздили на стол столик, потом табурет, потом фанерный ящик. С такой высоты страшно было упасть; мама торопливо крестилась, потом лезла на верхотуру, а дочки держали с трёх сторон «сооружение».

Слава богу, всё обходилось без падений и травм…

– Ну вот, теперь чистенько и беленько! Красота! – Довольная мама развешивала занавески, коврики над кроватями…

Мамина тяга к чистоте рано научила девчонок подбеливать плиту-печку, трясти на улице домотканые половики, которых было не счесть. Всему виной был пол.

Зимой от пола веяло таким холодом, что страшно было утром сделать первый шаг, вставая с кровати. Вот и застилали его половиками в несколько слоёв!

В дальней комнате пол был гладкий, хоть и цементный. А в первой походил на асфальт. Скорее всего, так и было! Тряпку во время мытья трудно было протянуть! И вода моментально впитывалась!

Лара на всю жизнь запомнила стыд, который пережила однажды. Ей поручили вымыть пол, а сёстры с мамой вышли трясти половики. Много ушло времени на гладкий пол, потому что он всё равно был шершавым, тряпка тормозила.

Ларисе несколько вёдер воды пришлось принести и для комнаты с асфальтовым полом. Но вода куда-то исчезала, как только попадала на пол. Измученная девчонка поленилась доставать из-под кровати чемоданы с вещами и книгами.

– Заходите! Я закончила! – крикнула маме и сёстрам, которые в летней кухне наводили порядок.

– Так быстро! Ты везде помыла пол? – мама удивилась и засомневалась в дочкиных возможностях.

– Конечно везде! Я и воду из арыка приносила, а то она исчезала!

– А чемоданы вытаскивала? Под кроватью хорошо помыла?

– Да, я там мыла…. – Лара знала, что обманывает, но сил не было, чтобы сделать так, как надо.

Мама внимательно посмотрела на семилетнюю дочь и решила проверить качество работы.

Когда она, стоя на коленках, провела рукой по чемодану, показала пыль на ладони. Ларе так было стыдно, что она заплакала.

Всю дальнейшую жизнь любую работу выполняла так, будто её проверит мама. Хотя проверять давно некому, но чувство стыда стало главным контролёром с тех детских лет.

В Ларином доме-бараке, конечно, не было русской печки, была печка-плита, в которую сбоку вмурована железная духовка с дверцей. В этой духовке на листе всегда сушились-жарились сухари из остатков хлеба.

Печку топили углём. Пока с семьёй жил отец, уголь привозила машина. Его разгружали и переносили в сарай. Здесь же лежали и дрова на растопку.

Но через полтора года родители разошлись. Конечно, жить стало бедно, но спокойно.

Просыпаясь ночью от кошмара, когда снился родительский скандал или драка, Лара бежала в мамину комнату, ложилась к ней и шептала:

– Мамочка, как хорошо, что ты выгнала папку!

Мама действительно однажды после недельного отсутствия отца выставила ему чемодан с вещами, не пуская в дом.

Он удивился: мама всегда была терпелива к его изменам. На этот раз она решила протестовать!

Иван взял чемодан и поселился в летней кухне, которую сам построил метрах в пятидесяти от барака рядом с выкопанным погребом. Кухня служила семье месяцев девять в году добрую службу: в ней готовили, обедали, стирали, отдыхали, принимали гостей, а в бараке только ночевали. Зимой в кухне хранили продукты, семечки, сухую лущёную кукурузу, которые выращивали на огороде.

Через месяц отец уволился и уехал в Кокчетавскую область вместе со своей любовницей.

Была весна. Как-то вечером в летнюю кухню вошёл незнакомый мужчина. У него был серьёзный разговор с мамой.

Потом она рассказала дочкам, что этот мужчина – Анатолий, муж той женщины, с которой уехал отец. Она оставила трёх сыновей с мужем. Анатолий предложил маме с ним сойтись и построить семью назло уехавшим.

– Мама! Ты согласилась?

– Нет, девчонки! Нажилась я с мужем на всю оставшуюся жизнь! С меня хватит! Как-нибудь проживём… Правда?

– Правда! Я тебе помогать буду! – Лара боялась, что чужой дядя обидит маму.

В июне средняя и младшая сёстры наслаждались каникулами. Хотя поручений от мамы всегда было много: прополоть, полить огород, убрать комнаты и кухню, приготовить на примусе обед.

Самым сложным было приготовление обеда. Примус не хотел правильно разгораться, в него надо было тыкать специальной иглой, но он коптил и шипел, пугая девчонок. Иногда разжечь пламя помогал сосед дядя Володя.

Однажды пришедшая с работы на обед мама поворчала, что макароны с тушёными помидорами сырые, невкусные…

Дочки обиделись и решили уйти из дома.

– Пусть сама вкусно готовит! Это примус виноват, а не мы! – Танюшка плакала и звала с собой Ларку.

– Куда мы пойдём? Что с собой взять? А мама без нас не умрёт? – Лара растеряно металась по летней кухне.

Ушли куда глаза глядят. Вскоре устали, лежали в траве до тех пор, пока не заснули. Проснулись, когда настали сумерки.

– Танюш, пойдём домой! Мама нас ищет и плачет! Я домой хочу…

Через два часа были дома.

Мама не заметила их отсутствия, она приготовила ужин, согрела воды для вечерних процедур.

– Вы почему воды холодной не принесли? Эту пить невозможно: тёплая. Заигрались? Давайте ужинать!

Танюшка хмурилась: лучше бы её отругали! Даже не искали!

Лара радовалась, что мама не знает о побеге из дома. Она зашептала в ухо сестры:

– Давай никогда не расскажем никому, что мы из дома уходили!

– Дурочка ты! И никогда не поумнеешь!

Второе по сложности задание от мамы – собрать два ведра угля. Денег на уголь после того, как уехал отец, не было, чтобы, как раньше, купить машину топлива.

Метрах в трёхстах от городка был железнодорожный разъезд. Мимо проходили и останавливались товарные поезда. Среди них были с углём. Открытые платформы, доверху нагруженные, на скорости сбрасывали кусочки угля, которые валялись ненужным мусором.

Этот уголь собирали девчонки в вёдра и уносили в сарай. В день нужно было собрать не меньше двух вёдер. Танюшка стыдилась такой работы:

– Как побирушки, с вёдрами ходим! Мне стыдно! Я лучше заработаю на уголь, чтобы купить! Так все люди делают!

Мама хмурилась в такие моменты:

– Это воровать стыдно! А поднять то, что никому не нужно, это нормально. Подрастёшь – заработаешь! А пока это и есть твоя работа!

Сестра приказывала младшей одной собирать уголь, а потом звать её, чтобы донести вёдра до сарая.

Лара поначалу очень боялась проходящих мимо поездов, особенно когда шли одновременно два состава в разные стороны, а она оказывалась между ними. Она садилась на корточки, закрывала глаза, затыкала уши, сердце выскакивало от страха. Она уже научилась не плакать, как в грозу. Только боялась, что её снесёт ветром под поезд. Но потом привыкла, смогла побороть страх. Бывало, весь день под палящим солнцем собирала угольные осколки. Вёдра наполнялись медленно. Но ослушаться маму и сестру она не могла: понимала, как трудно семье свести концы с концами…

Седьмого июня у Лариной подруги Люси был день рождения. На вечер пригласили ребятню в гости. Лару тоже. С утра приготовили наглаженное новое платье. Его сшила мама из голубого с жёлтыми цветочками ситца. Юбка-солнце, широкий поясок, который на спине завязывался бантом. И вырез горловины назывался «лодочка». Лара сама придумала фасон платья, раскроила соседка тётя Галя.

Старшая сестра Раюшка, окончив курсы проводников, уехала в конце апреля в свою третью поездку на поезде Алма-Ата – Москва. На обратном пути её с поезда забрала скорая помощь в Уральске. С брюшным тифом положили в больницу. В начале июня она прислала письмо и доверенность на получение зарплаты.

С утра мама собиралась поехать в депо.

– Лара, а что ты подаришь Люсе? Тебе же вечером на день рождения идти!

– Я ей подарю свою любимую книгу «Света и Камилла». Люся такую хочет!

– Ты же постоянно перечитываешь её. Как расстанешься?

– Ну и что! Другого подарка ведь нет…

– Я, может, куплю такую же! Зайду в книжный магазин.

– Спасибо, мамочка!

Лара начала этот день с «добычи угля». Ей повезло: за ночь много прошло угольных составов. Первое ведро она смогла сама дотащить до сарая. Конечно, останавливалась передохнуть, когда темнело в глазах от тяжести. Второе тоже надо было нести самой, потому что Танюшка ушла поливать огород.

Полпути кое-как пронесла, неожиданно ведро подхватили сзади! Это был дедушка Парахин, который жил в их городке.

– Молодцы, девчонки! Маруся вас приучает к труду – значит не пропадёте.

– Спасибо, дедушка Вася! Я могу прийти и вам с бабушкой Таней пол помыть! Я умею! Я хорошо мою!

Пожилой мужчина погладил Лару по голове, грустно как-то ответил:

– Ты просто приходи к нам, не стесняйся! А то наши внуки далеко живут! Баба Таня тебе лоскутков приготовила для кукол.

– Приду, точно приду! И пол всё равно помою!

Лара умылась под колонкой ледяной водой. Выполнила все поручения: помыла пол в летней кухне, сходила на огород к сестре, отчиталась перед ней, но всё равно получила подзатыльник за то, что сама принесла тяжёлое ведро с углём.

Лара не обиделась на сестру, она понимала, что такой подзатыльник ставят из любви и заботы.

Время тянулось, стрелки часов, казалось, застыли на месте. Чтобы сократить время ожидание мамы, Лара пошла в барак, бросила на пол одеяло и решила поспать.

Она никогда не спала днём, даже в самую жару находила себе занятие или развлечение. Но сегодня она ждала возвращения мамы. А ждать оказалось очень трудно.

Разбудила Лару незнакомая женщина, которая постучалась в дверь, а потом вошла в комнату.

– Мне сказали, что здесь живут Александровы. Я туда попала?

– Да, туда! А вы кто?

В руках женщины была мамина сумка и прозрачный пакет с клубникой.

– Кто-нибудь постарше есть? – спросила женщина и положила сумку на табурет, а пакет на кухонный стол.

– Танюшка в летней кухне, наверное. Я заснула, точно не знаю! А почему у вас мамина сумка?

– Пойдём к сестре. Я объясню…

Лара почувствовала беду! Она со всех ног помчалась в летнюю кухню, крича:

– Танюш! К нам тётенька чужая пришла, а мамы нет!

От женщины девчонки узнали, что мама в больнице. В автобус, в котором она ехала, вонзил стрелу следовавший за автобусом автокран. Он пробил заднюю стену автобуса как раз в том месте, где сидела мама. Пострадала только она.