Читать книгу Тайна замка Бельвуар - Валентина Бекетова - Страница 22

Пока заговорщики принимали окончательное решение о книге, его светлость, отобедав в кабинете (ему так захотелось), отдыхал на роскошном мягком диване. Обдумав всё произошедшее, он решил не спешить, не бросаться в крайности, дождаться следующего дня, выздоровления Скревена, потом обсудить с ним мероприятия, связанные с приездом высоких гостей, а сегодня за ужином попросить книгу у Гилилова. Его светлость справился у секретаря о здоровье управляющего и, спустя час, сел за письменный стол. Его пьеса называлась «Буря». Он задумал её давно; в голове сложился сюжет, действующие лица, отдельные фрагменты, монологи. Тогда он полагал, что она будет прощальной, реквиемной. Тем более, что в тот страшный кризисный для его состояния период уже была создана ещё одна часть подобного, как бы первый вариант «Жертвы любви».

Теперь, когда ситуация в жизни графа в корне изменилась, а Игорь Витальевич давно обещал в конце курса основного лечения ответить ему на самый трепещущий вопрос о возможности иметь детей, Рэтленд решил изменить задуманный вариант «Бури», но оставить пьесу всё-таки как прощальную с литературным творчеством. Пусть знают, что Шекспир прекращает писать и «ломает свой волшебный жезл». «Я не смогу, как и моя жена Лизи, смириться с этим миром зла и боли. Исправлять его мы сможем только тайно, иначе его адские силы проглотят и уничтожат нас физически, как это было с Эссексом, его друзьями. И если через четыреста лет умные люди нашли подлинного Шекспира, то наш якобы уход с жизненной и творческой арены мы упрячем так, что этого не раскроет никто и никогда. Мы не оставим никаких зацепок, ариадновых нитей, ничего, что потревожило бы наш покой даже посмертно».

Эти мысли молнией пронзили сердце Рэтленда. Прошлое хлынуло в него потоком. Он вспомнил, как жаждал покоя: «Перед глазами ночь! Покоя жажду» (Шекспир. «Юлий Цезарь»). «Забыться и уснуть» (Шекспир. «Гамлет»). «О мои любимые герои – Брут, Гамлет! Я вам вверял себя, свои сомнения, метания, невыразимую боль души, предчувствия, страхи, устремления и отчаянную храбрость. Вы, лучшие мои друзья, вы – моя душа и моё тело, живёте во мне и день, и ночь, выражая всё моё существо до последнего атома! Вы жжёте меня своей судьбой, делами, рождаете чудовищные угрызения совести и бессилие. Но теперь „В такую бездну страх я зашвырнул, что не боюсь гадюк, сплетённых вместе“ (Шекспир. Сонет 112). Однако я должен успокаиваться, ведь на мне ответственность за моих сестёр, братьев, за Лизи, верящую в меня душу ангела. Нам уже не нужна игра, мы уйдём от неё, не будем прятаться за масками, станем сами собой. Теперь домом для нас будет тихая, спокойная, не обремененная страстями любовь; любовь в творчестве, в наших детях, если боги их нам даруют. Мы укроемся в своих сонетах и песнях, в них совьём себе гнёзда для наших сердец, а мир будет где-то рядом. Наши имена ни под какими масками больше не появятся. Оставшись без нас, мир будет продолжать запущенную нами игру в Шекспира. Да, да… Он её непременно продолжит. И если Гилилов привезет, минуя вековые границы, все виды отчётов о том, что Рэтленд – это Шекспир, ему, кроме его приверженцев, не поверят, а в лучшем случае будут сомневаться и продолжат „играть“. Даже если я явлюсь в этот „играющий“ мир собственной персоной, покажу свои рукописи и заявлю всем, что перед ними подлинный Шекспир, разве они поверят? Возможно, но немногие, очень немногие. Ведь от Христа только за одну ночь Петр отрекся трижды!

А сейчас, когда христианская религия победила, в сердцах думающих людей царят неверие, сомнения. Вне этих чувств человек не живёт. Вот и я хотел „уснуть“; „уснуть“ сладостным сном смерти, но страх, что там, „откуда ни один не возвращался“, возможно, хуже и ужаснее, чем здесь; этот страх и сомнения оставили моё бренное тело жить и по инерции продолжать начатую в юные годы игру в Шекспира. Сколько в этом было таинственной романтики и счастья! Они били во мне „кастальским“ ключом, и Аполлон вёл меня за собой! Может быть, благодаря этому я выжил, а не погиб в каменном мешке Тауэра и в ссылке. И я жив по сей день, хотя обострившаяся в заключении болезнь меня гнула до самой земли, превращая в „догорающую свечу“. Друзья и Лизи меня спасли, вытащили из могильной тьмы, заставили жить и бороться с болезнью, депрессией, а эти люди, которых привело сюда могущество Ордена, уже почти вылечили меня. Значит, мир не так плох? В нем нужно жить и продолжать свою борьбу и творчество? Но нет, нет! Я должен остановиться. Врачи не разрешают мне так думать, не разрешают писать… Однако „Бурю“ я закончу, а задуманное с Лизи мы осуществим», – так думал, может быть, и несколько бурно, непоследовательно граф Рэтленд, склоняясь над листом бумаги, где уже давно и чётко стояло слово «Буря».

Граф работал почти три часа. Время шло к вечеру; ему доложили о Скревене. Тот вошел с очередной почтой, которая только что прибыла. Управляющий был здоров, нога его поправилась, и он не хромал. Граф был этому безмерно рад; он вскрыл конверт и, прочтя содержимое, объявил управляющему, что король отправляется в длительную поездку по стране, родственники графа (Пембруки) его сопровождают; визит в Бельвуар, при благополучии дел, состоится теперь в середине лета. Эта новость была благоприятна для всех по понятным причинам, но чувств никто не высказывал, и жизнь в замке шла своей, уже привычной и устоявшейся чередой событий; заботы его не покидали. И разве они могут покинуть массу живущих, работающих, думающих людей с их чувствами, желаниями, потребностями, разговорами и даже неожиданными встречами.