Читать книгу Беспутная жизнь Гавриила Карпова - Валентина Горлова - Страница 6

Я ни разу не был на похоронах. Погребение деда было нетрадиционным. Он расписал в подробностях, как оно должно происходить. Мне было жутко от мысли, что он посвятил столько раздумий своей смерти, спланировал каждую мелочь и будто смаковал детали. Он был идейным атеистом и наотрез отказался от отпевания. Все же набожная мать нарушила этот запрет, в душе сокрушаясь, что противится последней воле отца, но по– другому поступить не могла: иначе как его душа найдет дорогу в рай? «Еще как найдет», думал я. Если бы дед имел намерение поглядеть на ангелов с сахарными крыльями и скульптурным лицом его незабвенной Греты, он бы оседлал комету и пронесся на ней по всей солнечной системе в поисках волшебных врат.

Я практически не спал всю ночь. Моя тоска сменилась сначала ужасом, а потом затаенной обидой на деда. Как он мог так со мной поступить? Стоило мне закрыть глаза и начать погружаться в темную мутную водицу подсознания, как я слышал шорох: это коробка, запертая в шкафу, издавала страшные звуки. Наверняка руки хотели открыть крышку и вылезти из шкафа, забраться ко мне на кровать и задушить. Я так и представлял их: большие кожаные пауки, они быстро и хаотично перемещаются по стенам и предметам. Руки были покрыты синими надувшимися венами и старческими пятнами, из отрубленных кистей торчали шматки темного заветренного мяса и белые кости, за ними тянулся бурый кровавый след. Настоящий ночной кошмар!

Мы зашли в зал прощаний крематория. Помещение было светлым, гулким от большого количества мраморной плитки. На одной из стен висело полотно наподобие иконы, достаточное гламурное на вид: Иисус с идеально уложенными золотыми кудрями и изящным пухлым ртом распростер руки для объятий, утопая по колено в молочных облаках. Гладкий дорогой гроб стоял посередине комнаты. По всему периметру громоздились не вписывающиеся в интерьер темно– зеленые стулья. На прощание пришло крайне мало народа, мать решила позвать только самых близких. Настоящая вакханалия будет на поминках. Вот туда– то придет весь творческий сброд.

Дед лежал закутанный в желтушный пестрый саван до самой шеи. В его представлении это были этнические мотивы в похоронном облачении. Я боялся смотреть на него. Очень страшно видеть кого– то знакомого мертвым. Мумия в Эрмитаже, Ленин в Мавзолее или труп, отплясывающий чечетку, в кино – это совсем не то, как оно бывает в жизни. Бледная мать забилась в угол и невидящим взглядом изучала стыки мраморной плитки. Мрачный отец обнимал ее и что– то нашептывал на ухо. Я молча сел рядом с ними и тоже, как мать, уставился в пол. Мы могли бы устроить сегодня с ней соревнование, у кого темней круги под глазами. Владислав Петрович, разумеется, пришел. Он кинул на меня заговорщицкий взгляд: у нас теперь была общая тайна, в которую не стоило больше никого посвящать. Я сжимал и разжимал кулаки в бессильной злобе на деда, смерть и самого себя: старый фетишист, какую же он учудил шутку! И быстренько ушел, чтобы ни за что не держать ответ.

Долговязый молодой священник с кислым, как и подобает на таких мероприятиях, лицом, стал заунывно читать молитвы. Я не разбирал слов, и все то, что он говорил, казалось мне диковинным наречием, языком херувимов. Руки деда плотно закрывал раздражающий саван: если бы все присутствующие здесь узнали, что там, под ним, покоится рубленое мясо, как бы они повели себя? Мне стало дурно, мир поплыл в глазах. Я начал заваливаться вперед, угрожающе балансируя на самом краю стула. Если бы отец не подхватил меня, я бы шмякнулся лицом о плиточный пол, и, возможно, был бы еще один жмурик.

Когда пришла очередь прощаться у гроба, я решил пойти последним, оттягивая момент страшного контакта. Мать упала на колени перед гробом и расплакалась. Двое мужчин, друзья дедушки, быстро подхватили ее под руки и увели из зала.

Худенькая девушка со светлыми пшеничными волосами неслышно подплыла к гробу, словно не касалась земли или шла осторожно, на цыпочках, боясь разбудить того, кто заснул навсегда. «Кто это?», спросил себя я, а потом вспомнил, что это любимая и самая молодая ученица дедушки Катя. Он была такая блеклая, почти прозрачная, что я не заметил ее присутствия в зале. Катя была в черной водолазке и шерстяной темно– синей юбке ниже колена, скорбная, закрытая. Она склонилась над дедушкой и поцеловала его в лоб, едва касаясь мертвеца побледневшими губами, и положила ему на грудь маленькую веточку голубого гиацинта. Следом была моя очередь. Я не понимал всех этих целований и причитаний над покойным. Дед и сам бы плевался от такого прощания. Лицо его было желтым из– за отсветов кричащего савана, острым и усохшим. Даже в гробу он выглядел суровым и насупившимся, словно шел в последний путь без всякого страха, а наоборот, решительно и твердо. Будто там его ждал мрамор и новые, сильные руки, которые будут отесывать неподатливый камень и превращать его в холодных богинь и насмешливых фавнов. Никак не укладывалась в моей голове мысль, что мы больше никогда не увидимся. Я словно забежал сказать ему спокойной ночи в субботу вечером.

Я думал о том, что человек себе не принадлежит. Любовь его иррациональна, страдания надуманны, а длительность жизни определяет случай. И вот эта ушедшая жизнь передо мной, то лилово– красная слюда угасающей ауры, то кислотно– желтое пестрое зарево, меркнет, вытекает из согбенного тела, и ничего поделать нельзя. Я привык, что всегда есть выход, что можно сделать все по– своему. Впервые в жизни я зашел в очевидный тупик, которым была смерть.

И вот крышку гроба закрыли, мандариново-желтый саван скрылся под слоем лакированной древесины вместе с напудренным и подрумяненным (заботливыми служителями культа смерти) лицом. Дед запомнился мне в последние земные минуты пребывания здесь таким: неестественным, кукольным и ярким. Что– то было издевательское в его саване, в его напутствии об обряде погребения и гордом профиле, не вызывающем жалости или горя, а только недоумение, ведь смерти принято страшиться.

Я воображал, как гроб затолкают в большую печь, и там, в ее аду, будет гул и все оранжевое, пламя сольется с его одеждой, проглотит кожу и кости. Но дед еще долго будет со мной. Он придумал, как не исчезнуть сразу всеми частями тела.