Читать книгу Все о советской россиянке. повесть - Валентина Кондратьевна Орлова - Страница 5

Север Оренбургской области граничит с юго-востоком Татарии и западом Башкирии. Мой папа еще вовсю воевал, а в Башкирии в это время в 1944 году забил первый фонтан нефти.

Поженились мои родители в начале марта 1949 года, а в мае папа собрался и отправился в Башкирию, где рядом с нефтяным фонтаном строился новый соцгород. Кто же его населял в эти годы?

Во-первых, специалисты-нефтяники, прибывшие из Баку, во-вторых, русские немцы, которые приехали в Россию еще во времена императрицы Екатерины. После революции они имели свою автономную республику в Поволжье, но во время войны их вынудили бросить все и заставили переехать на принудительные работы, часть из них и оказалась в этом соцгороде. Кроме русских немцев здесь находились и военнопленные немцы из Германии.

Остальной народ- это русские, башкиры, татары, марийцы, мордва, чуваши и другие представители поволжских народов.

Папа устроился разнорабочим на буровую, ему дали комнату в бараке, а мама, будучи уже беременной мною, приехала к нему.

Буровая бригада, в которую устроился работать мой папа, была почему-то отстающей, поэтому аванс им выписывали, а в получку они оставались должниками. Мама не работала, и ей и папе с трудом удавалось на такие деньги прожить месяц. Вот в такой бедности и родилась я в этом соцгороде в декабре 1949 года.

Когда мне исполнилось полгода, папа попал под сокращение, и мои родители вместе со мной снова вернулись в Красную Поляну.

К концу лета папа снова собрался уезжать, на этот раз в Татарию, где находились более перспективные районы бурения. Мама и я остались в Красной Поляне.

Папа устроился в разведывательное бурение, где, после очередной пробуренной скважины предполагались бесконечные переезды из одной деревни в другую. Деревни были русские, татарские, мордовские, чувашские. Жилищная проблема буровиков решалась просто. Если деревня была большая, вселяли к тем хозяевам, у кого избы были просторнее, а если деревенька была маленькая, то вселяли ко всем и помногу. Желание хозяев никто не учитывал, впереди вселявшихся буровиков шел милиционер, который помогал находить еще одно койко-место даже в самых крохотных домишках. Времена были суровые, возмущаться никто не смел.

Естественно, «кочевать» с грудным ребенком было невозможно, поэтому до следующего лета мама со мной осталась у деда, но когда мне исполнилось полтора года, папа приехал за ней.

Маму мою к тому времени совершенно разочаровала семейная жизнь. Она очень завидовала своим подружкам, которые продолжали жить в родном поселке и никуда уезжать не собирались.

Но на защиту папы встал дед.

– Не поедешь с мужем, оставь у нас ребенка, а сама живи, где хочешь.

Дед с высоты прожитых лет знал, что ребенку, то есть мне, нужен родной отец, а маме-надежный муж. Так что у мамы выбора не было, и она уехала с папой, а меня пока оставили с бабушкой и дедушкой, которые по-настоящему меня любили.

Когда же мне исполнилось годика три, я тоже начала «кочевую» жизнь с родителями.

Итак, все мое раннее детство проходило в двух местах: поселок Красная Поляна и деревни юго-востока Татарии. Что же сохранила моя детская память из жизни, проведенных с родителями.

Помню, как скважина, которую бурили, находилась совсем рядом с мордовской деревней Ивановкой, в которой мы тогда жили, и мы с мамой носили папе обед на буровую, а папа подходил к нам в своей спецовке, отводил нас в безопасный уголок и прямо из кастрюли ел горячие щи, а я в это время смотрела, как какие-то трубы спускали вниз, под землю, а вокруг этих труб суетились рабочие бригады, многие из них мне были знакомы.

Еще помню, как перевозили бригаду, где работал мой папа, из одной деревни в другую. Была зима, все мы ехали в будке, которая стояла на огромных железных полозьях, а гусеничный трактор по целине тащил все это за собой. Вся бригада со своими вещичками умещалась в этой будке, внутри нее стояла железная печка, в которую время от времени бросали полешки дров, и было от этого тепло и уютно.

В каждой деревне у меня появлялись новые подружки, очень часто слова не знавшие по-русски, но я как-то усваивала чужие языки, и через какое-то время языковой барьер не мешал мне принимать участие в их играх.

А кое —какие моменты моей детской жизни в Красной Поляне я описала в небольших рассказах, и если кого это заинтересует, то я предлагаю их в качестве лирического отступления под общим названием «Росинки памяти детства раннего».

Ботинки

Пока Маришка не ходила в школу, каждый год ее привозили к бабке с дедом в небольшую, среди лесов, деревеньку. Привозили в конце весны, когда дороги уже просыхали и можно было по ним проехать, и увозили осенью, до проливных дождей, по причине тех же дорог. На все лето ей покупали одну пару ботинок с запасом навырост. Да и в них она только приезжала и уезжала. Остальное время ботинки валялись под кроватью, пылились и были совсем не нужны. Маришка бегала босиком, как и все деревенские ребятишки, а ноги ее от пыли и загара делались темно-коричневыми. Раз дед поглядел на них, улыбнулся и спросил, указывая пальцем: «Ты где это свой ботинок порвала?»».«Какой ботинок, -удивилась Маришка, -я в ботинках не хожу, они у меня под кроватью лежат.» Пробегав почти целый день, она и не заметила, что правая нога ее, чуть пониже щиколотки, была вспорота сучком. На задубевшей коже зияла ярко-розовая глубокая прореха.«Походи немного обутой, пока не заживет, -«посоветовал дед. Послушалась, обулась, добежала до огорода, но там, на картофельной меже, долго не раздумывая, расшнуровала и сбросила в траву стеснявшую ее обувь. К вечеру спохватилась и стала искать, но ботинки не отыскались, а Маришка никак не могла вспомнить, в каком месте их скинула. Несколько раз за лето искали вместе с бабкой, но тоже напрасно. Бабка каждый раз ворчала: «И в чем тебя мать домой повезет не знаю.«Маришка, понурив голову, молчала.

И только поздней осенью, когда убирали последний картофель, отыскались злополучные ботинки. Они лежали на сырой меже, разбухшие и раскисшие от дождей и никому уже теперь не нужные.

HE УСПЕЛА

Маришке нездоровилось. Она сидела перед избой на завалинке в суконном пальтишке. Изба была пуста и не заперта. Послышался гул Маришка запрокинула голову. Очень низко и как-то кругами летал над ней самолет-кукурузник. Потом взял вправо, долетел далеко за околицу и стал садиться. Что тут началось! Неслись к нему все- и не только дети. Изо всех сил припустилась к самолету Маришка. Бежать было нелегко: из-за тяжелого суконного пальтишка, из-за слабости во всем теле, а особенно в ногах. Они стали ватными и не своими. Горло все пересохло. Как ни медленно бежала Маришка, а вот уже совсем близко и сам самолет, и толпа людей вокруг него и летчик в шлеме. Оставалось добежать еще чуть-чуть, когда самолет вдруг окутался пылью и поднялся над головами людей.

Все что-то кричали, кидали вверх фуражки. Только Маришка стояла одна на расстоянии от всех и тихо беззвучно плакала.

ТЕТКА АНИСЬЯ

Pas в лето из села, которое находилось километрах в трех от деревеньки, приходила погостить на недельку-другую очень жизнелюбивая, спокойная и приветливая бабкина тетка-тетка Анисья. Маришке она годилась не только в бабушки, но и в прабабушки, но Маришка называла ее теткой, как и все, и та ее почему-то не пресекала. К тетке Анисье относились с почтением, а Маришка ее просто по-детски крепко любила. Утром, за столом, бабка жаловалась, что Маришка опять своим кашлем спать всю ночь никому не давала, а все потому, что целыми днями из речки ее палкой не выгонишь. Тетка Анисья, улыбаясь, тихо отвечала: «Вот сегодня в бане всю хворь и оставим.»

Каждая баня в деревеньке была одна на три-четыре двора и топили ее по очереди по-субботам. Летом топили поздно, чтобы могли помыться все, кто работает до темна в поле на косовице. Первыми в первый жар, шли мыться мужчины, а после них уже и бабы с детьми. Маришкины болезни лечили всегда одинаково. Самая тушистая из баб клала ее на полок и, крикнув: «А ну, плесните-ка еще на каменку, -парила березовым веником. Маришка истошно вопила, но ни для кого, а так, для всех сразу, может поэтому все моющиеся относились к этому очень спокойно. Сегодня же она вопит для тетки"Ой, тетка Анисья, отбери меня.«Тетка повысив голос, спрашивает и грозится строго: «Кто обижает мою Маришку? Я вот ей сейчас задам!» Потом не спеша приподнимается с лавки, отбирает Маришку, ополаскивает теплой водой из ковша, а затем вытирает насухо длинным узким льняным полотенцем.

И во всех ее движениях столько любви и ласки, что Маришка всхлипывает все реже и реже, а тетка Анисья неторопливо одевает на нее одну одежку за другой.

ПАТЕФОН.

Если дед покупал новую вещь для хозяйства, то бабка считала, что без нее можно было обойтись, и что все это пустая трата денег. Дед, чтобы не попасть впросак, прятал купленное на погребке и показывал тогда, когда бабка была в хорошем настроении* Так он купил керосинку, и сепаратор. Первый сепаратор появился в доме у деда* Маришка очень гордилась этим и было отчего. Поздно вечером, когда уже зажигали керосиновые лампы, в задней избе у деда собиралось около десятка баб с подойниками, полными молока. Они занимали очередность, рассаживались на лавках и о чем-нибудь тихонько толковали. Маришка сидела на печке и вслушивалась в их разговоры. Сначала они доходили до нее ясно и отчетливо. Потом, когда ее одолевала дремота, то и голоса баб, и однообразные, повторяющиеся звуки, которые издавала ручка сепаратора «у-у-у-блям, у-у-у-блям», и бегущие по желобам молоко и сливки, все это сливалось в единый, слаженный оркестр, исполняющий очень знакомую, близкую и родную мелодию. И от всего этого становилось почему-то очень мирно и покойно на душе.

Как-то с самого утра лил дождь. Маришка и дед с бабкой сидели дома. Дед читал сказку про Финиста Ясного Сокола. Маришка любила сказки и видела, что деду самому очень она нравится. Чтобы не поте] ять строчку, он водил по книге указательным пальцем правой руки. Средний же палец был согнут и крепко, навсегда прижат к ладони. С такой рукой дед вернулся с войны. Бабка успевала и слушать, и суетиться по хозяйству. Вдруг Маришка и дед вздрогнули, когда рядом с книгой на столе появился синий продолговатый чемоданчик, а бабка запричитала:” Ну, а это нам, старикам, для чего нужно?» Это был патефон. Патефон Маришка уже видела и даже знала, как заставить его играть. Дед, застигнутый врасплох, смущенно молчал, не зная, что и сказать в свое оправдание. Бабка продолжала ругаться, а Маришка занялась самим патефоном. Неожиданно, всю избу заполнила песня:

«Окрасился месяц багрянцем.

Где волны шумели у скал,

Поедем красотка кататься.

Давно я тебя поджидал.»

Голос, поющий песню, был настолько сильный, что бабке было трудно его перекричать. Она осеклась на полуслове, села, облокотилась на руку и уставилась куда-то вдаль.

Чтобы лучше видеть, как крутится пластинка, Маришка придвинулась поближе к деду. А дед поглядывал на бабку, а сам гладил и Маришкину головку правой ладонью и ее нельзя было спутать ни с чьей другой ладонью в мире.

ЯГНЯТА.

Школа в деревеньке была только начальная, да и то малокомплектная. Деревенька распадалась, детей в ней оставалось все меньше и меньше. Школа находилась рядом с избой деда, может поэтому, когда начинался учебный год у него всегда квартировал кто-то из учителей. Дом деда был просторным пятистенником, состоящим из передней и задней избы. Главной примечательностью задней избы была огромная русская печь с печурками, а передней – двухъярусный стол, накрытый скатертью. На ней были вышиты цветы, по форме похожие на ромашки, а по величине- на цветущий подсолнух. Скатерть скрывала первый, нижний ярус стола. Тут летом хранились книги школьной библиотеки с хорошими рисунками и в ярких обложках, и лежала небольшая стопочка дедовых книг в темных переплетах. Дед проучился три класса в церковно-приходской школе и книги его были на старославянском языке. Из них он иногда зачитывал вслух небольшие абзацы, а затем растолковывал прочитанное. Когда Маришка оставалась одна в избе, то усаживалась на полу возле стола и пересматривала всю библиотеку. Из дедовых книг Маришка брала только одну «Жития святых,» потому что только она одна была с картинками. Каждая страница этой книги рассказывала о жизни и муках какого-нибудь святого и тут же был его портрет. Все они -высокие и худые -стояли босиком на холодном полу. Над головой у каждого сиял венец, и смотрели они не прямо_s а куда-то вверх, закатив глаза. Только Илью Громовержца нарисовали не так. Он ступал решительно, как-будто хотел выйти со страницы. Плащ на нем развевался, глядел на Маришку в упор и очень строго, а позади него сверкали огромные стрелы молний. Маришка побаивалась этой картинки, но в то же время и жалела Илью. Он не был похож на остальных праведников, и, наверное, ему было неуютно среди них.

В передней же избе, за перегородкой, стояла кровать молоденькой учительницы. Веры Ивановны. В этом году она квартировала у деда. Наступила осень, а за Маришкой все еще не приезжали. У бабки с дедом окотились две овцы. Черная принесла одного ягненка, а белая- двойню. Ягнят держали в задней избе, а когда немного окрепли стали пасти за домом. По утрам ребятишки шли учиться, Вера Ивановна уговорила и Маришку ходить с ними. Дала тетрадь, карандаш. Вечером при свете керосиновой лампы Маришка прилежно выводила палочки.

Так прошло несколько дней ее школьной жизни. Но вот, как-то утром, Маришка проснулась с радостно-тревожным предчувствием. Гера Ивановна уже была готова и поторапливала. Начала собираться, но вдруг заупрямилась и наотрез отказалась идти в школу. Вера Ивановна стала уговаривать, обещала даже ленточку купить, но все напрасно. Со двора в избу зашла бабка. Маришка к ней: «Дай, я сегодня пригляжу за овцами.» Бабка почему-то не удивилась ее просьбе, ни о чем не расспрашивала, а велела только побыстрее позавтракать. День был погожий и солнечный. Присматривать за овцами было не трудно. Они далеко от стожка сена, стоящего за избой, не отходили. Маришка сначала пасла их, а потом присела, и до слез в глазах всматривалась в дорогу у околица деревеньки и все ждала, что вот-вот проедет грузовичок, остановится и высадит долгожданных для нее родителей.

Солнце повернуло далеко за полдень и освещало стожок уже с другой стороны. Овцы дремали. К ним тесно прижались ягнята. А немного поодаль, сиротливо свернувшись калачиком и уткнувшись головой в стожок, крепко спала Маришка.

СТРАХ.

В то лето, когда Маришке уже исполнилось семь лет, и осенью надо было идти в школу, деревенька распалась окончательно. Некоторые семьи уезжали в города, но большинство, как и дед с бабкой, перебирались в село, от которого и откололись лет тридцать- тридцать пять назад. Дом в деревеньке дед только сладил к продаже, а в селе уже купили новый. Потихоньку перевозили вещи, и жили теперь на два дома, поэтому Маришка иногда оставалась только с бабкой, иногда с дедом. Был конец августа, темнело уже рано. Набегавшись, с наступающими сумерками заявилась домой, Дед уже дня три жил один, как мог так и хозяйничал: «Ну-ка, Маришка, -сказал он, – сбегай-ка с чайником к роднику, воды совсем в доме нет.» Родник находился под горой, на краю деревеньки. Несколько ключей било из земли в этом месте. На самый большой когда-то поставили деревянный сруб, а вокруг-вечное болото от маленьких ключей и от копыт скотины. К срубу пробирались по огромным камням, выдолбленным из той же горы. Камни всегда были мокрые и скользкие, а по вечерам на них, как и на срубе, устраивались проквакать лягушки. В нескольких метрах от родника текла речушка, питавшаяся ключами, и начиналась урема.

Маришка быстренько добежала до горы, но вдруг остановилась как вкопанная, дальше идти страшно. Внизу, под горой, уже совсем темно, а вокруг ни души. Босые ноги мерзли, но никакая сила не заставила бы ее спуститься. И такой она казалась себе маленькой и беспомощной в этой ночной, безлюдной тиши, под этим скромным куполом неба с его бесчисленными звездами. Сколько бы еще простояла- неизвестно. Но тут до ее слуха сначала донеслось тихое понуканье: «Но, но.» Затем увидела, а может и почудилось, что увидела, как по дороге, ведущей в деревеньку, ехал кто-то на лошади. И хотя внизу стало еще темнее, Маришка уже не была одинокой. Вихрем слетела к роднику, прошлепала по скользким камням до сруба, лягушки при ее приближении спрыгивали и плюхались в воду, зачерпнула она чайник и так же бегом забежала на вершину горы.

Улица по-прежнему была безлюдной. Сердце у Маришки колотилось часто-часто, но руку оттягивал тяжелый чайник с родниковой водой, поэтому в душе все ликовало, и страх прошел.