Читать книгу Посох в цвету. Собрание стихотворений - Валериан Бородаевский - Страница 79

У парка дремного, где на заре весенней

Рокочут горлицы среди зеленых теней;

Где в ризе золота, воздушный иерей,

Взывает иволга под куполом ветвей, —

Просторный, белый дом, уютный и прохладный,

Обвитый дикою лозою виноградной,

Как бы расцвеченный лирической мечтой,

Лелеял бережно твой вдумчивый покой.

Белели яблони в расчерченных куртинах,

И ранний первоцвет ждал песен соловьиных,

И ждали соловьи, когда ты выйдешь к ним,

Старик болезненный, но с пламенем живым

Неутолимых глаз, влачащий слабо ноги,

И станешь, охватив колонну, на пороге…

Лениво громоздясь, воздушных облак рой

В лазурной высоте проходит над тобой;

Сонливый ветерок, дохнув, на кольцах ржавых

Натянет полотно – и опадет на травах;

И белая твоя взовьется борода

От вздоха жаркого, забывшего года…

Ты в светлой комнате… Твой профиль хищной птицы

Заостренную тень на белые страницы

Бросал, а зайчиков лучистая игра,

Лаская череп твой, скользила у пера;

Меж тем, как радуга из песен восставала

И вещим таинством два мира сопрягала.

Еще тенета паука

Волшебны в бисере росистом;

Еще замглевшая река

Прибережного кулика

Не внемлет перекрестным свистам;

Еще бакчи столетний страж,

Приметив, как подъемлет донце

Подсолнечник, – бредет в шалаш

И проворчит, кряхтя: шабаш!

Оставя караульным солнце.

Деревню лиловатый дым

Волнистым ладаном окурит,

И, прозвоня ведром своим,

Лучом обласкана рдяным,

Молодка томный глаз прищурит; —

А уж псари ведут на двор

Коней, – и ты, степной патриций,

Спешишь, под завыванье свор,

Чтоб кончить твой вчерашний спор

С ушедшей в камыши лисицей!

Да здравствует задорный треск шаров

И ящики загадочных избраний;

Мундирный блеск и рокот голосов, —

Внезапный взрыв призывных восклицаний!

Пожатья рук и сочный поцелуй, —

И на руках взлетает предводитель!

И острый ток шампанских пенных струй

Широко льет румяный победитель.

Я слушать вас любил с досужих хор,

Шумливые российские дворяне.

Смотрю, дивлюсь… Потом слабеет взор, —

Вы там, внизу – в мистическом тумане…

Меж тем со стен, где бледных досок ряд

Златят имен немые вереницы, —

На буйный пир таинственно глядят

Блестящие холодные гробницы.

Ты не для жизни, нет, – для томной мелодрамы

Построенный, стоишь, дощатый серый дом,

Где стекла – в радугах, и покосились рамы

С сердцами по углам, поросшими грибком.

Здесь были до конца меланхоличны дамы…

Как нежно клавесин журчал и пел о нем\

Но франты ловкие ловили легче гаммы

Записку жгучую с надушенным платком.

И тонкий аромат красивого порока,

Насквозь провеянный дыханьем злого рока,

Струил трагический и пряный пустоцвет;

И сколько шепотов носилось в темных залах,

Когда оглядывал в раздумьи пистолет

Вивер, развенчанный усмешкой губок алых!

В шлафроке стеганом, над грудью утучненной

Чубук подъемлет он как некий властный жезл;

Десница ж мягкая с истомой полусонной

Качает плавно кисть пурпурную у чресл.

На блеклом бархате резных огромных кресл

Как светел воск лица и череп обнаженный!

А над челом кумир Киприды благосклонной

Восставил друг искусств и судия ремесл.

Припухлые глаза, не ведая печали,

От дней медлительных лазурность потеряли, —

Лишь тлеет искорка в хладеющей золе.

Отец для поселян, а к девам пуще ласков,

Он весь тут до конца. – Прибавьте на столе

Том кожи палевой с тиснением: Херасков.

Ты был простой и тихий человек

И в сюртуке ходил ты длиннополом;

Краснел как девушка, детей не сек

И не блистал ни сметкой, ни глаголом.

– Стань ктитором! – тебе однажды рек

Сам протопоп. В молчании тяжелом

Ты сгорбился, потупя пленку век,

Зане ты был смиренным мукомолом.

И двадцать лет по церкви ты бродил

С тарелкой жестяной, покуда сил

Хватало. Колокол, тобой отлитый,

Так сладок в ночь, когда затихнет мир,

Что для тебя, почивший под ракитой,

Он, – верю, – слаще лучших райских лир.

Дорожкой полевой в потертом шарабане

Ты не спеша трусишь… Луга еще в тумане;

Но встал ты вовремя: ты правишь ремесло.

Картуз, надвинутый на хмурое чело,

В рубахе кубовой твой стан отяжелелый,

Степная крепость мышц и шеи загорелой,

В перчатке замшевой огромная рука

И длинный жесткий ус, седеющий слегка,

На грунте желтых нив и неба голубого, —

Как много для меня храните вы родного!

Лошадка круглая, не требуя вожжей,

Бежит размеренно – ни тише, ни скорей.

Ты должен осмотреть порядки полевые:

Потравы нет ли где, идут ли яровые,

Шалят ли овражки; не виден ли жучок…

Телега встретится: соседский мужичок;

Поклон приветливый – и вольная дорога. —

Ты тронешь козырек и поворчишь немного,

Что, в рожь заворотив, погложет как-никак

Клячонка тощая тобой хранимый злак.

На полку едешь ты. Там вольный распорядок.

Подолы подоткнув, рассыпались меж грядок

Девицы шустрые; не молкнет яркий смех…

Мелькнет вдруг молодость и первый сладкий грех,

И первое «люблю» полольщицы-дикарки

В глазах, расширенных как у пугливой ярки,

Что нож почуяла от любящей руки

И блеет и дрожит, исполнена тоски…

И снова никого… Кругом простор да тишь.

Поводья натянув, на пашню ты катишь,

А чибис, вспугнутый над ржавыми лугами,

Кружит и плачется и хлопает крылами…

Уж солнце высоко, и недалек обед.

Ты повернул – домой… Подруга многих лет,

Смирившая твой пыл своей природой прочной,

Завидя шарабан в окошечко молочной,

Поспешно кубаны на ледник отошлет

И, сплющив нос, к стеклу губами припадет.

Ходит черный при луне

Таракан по балалайке

И бренчит о старине

Да о белой молодайке.

На плите вода шипит,

Жаром пышет поварская. —

За окном сверчок трещит,

Смотрит звездочка, мигая…

– Спишь ты, старый? – И стучат

Девки шустрые в окошко.

За картинами шуршат

Прусаки… Мяучит кошка.

Замирает при луне

Таракан на грустных струнах,

И бежит по седине

Серебро от струек лунных…

Ну играй же, таракан!

Запляши по балалайке!

– «Ночь раскрыла сарафан,

Светят груди молодайки!»