Читать книгу Посох в цвету. Собрание стихотворений - Валериан Бородаевский - Страница 82

Моя свирель – из белой косточки:

Слезами щели прожжены.

Когда взойдут, мигая, звездочки,

И копья льдистые ясны

Над белым и лазурным глетчером,

И зелень неба холодна, —

Еще белей холодным вечером,

Еще умильнее она.

Ко мне свирель моя запросится,

Коснется губ моих, любя;

И с ней душа горе возносится,

И с ней – ищу, ловлю тебя!

Вожу очами оробелыми:

И там и здесь – неверный свет…

И мне ль за горними пределами

Найти твой перелетный след?

Я не знаю, что было, как было, —

А смерть – та будет потом.

И за что мое сердце изныло,

Расскажет Архангел с мечом.

Расскажет Архангел гневный,

Потрясая пурпуром крыл,

Что очи любимой царевны

Я сам – убийца – закрыл.

А впрочем, на свитке свершений

Так много заклятых имен…

Так темны сходящие тени,

Так жуток прощальный их стон!

Не знаю, как было, что было, —

Вся мудрость моя изошла.

Кровавые смотрят светила

На холм, где царевна легла.

Июль пылал, и вихорь пыльный,

Крутясь, бежал и бил в лицо

И от невесты замогильной

Бросал разбитое кольцо.

Лучились жгучие осколки,

Дымился золотистый прах…

И дале вихорь мчался колкий

И где-то падал – на полях.

И где-то падал – в сизой дали,

И не восстанет никогда!

Ланиты, как июль, пылали

От грезы смутной и стыда.

А кузнецы в траве звенели,

Ковали неразрывный сплав…

И кольца новые горели

На перегибах шатких трав.

Огнем пожара сожигая

Из темных, окруженных глаз,

Мою дорогу, роковая,

Пересекала ты не раз.

И как губительной стихии,

Что победить не станет сил,

Я образа заповедные

Тебе навстречу выносил.

Ты усмехалась и бледнела

И, вскинув горестно платком,

Как лиру, выгнутое тело

Топила в хаосе людском.

Тогда я звал… Но ты молчала,

И я достичь тебя не мог,

Пока ты вдруг не вырастала

На перекрестке трех дорог!

И через годы, – в этой пытке, —

На перекрестке трех дорог,

Судеб таинственные свитки

Я разбирал – за слогом слог.

И ныне мне темно и сиро:

Уж не постичь твоих путей,

Ты, пламень сумрачных очей,

Ты, плоть, звенящая как лира!

Довольно. Злая повесть кончена

О возмутившемся рабе.

Чтоб улыбнулась ты утонченно,

Я посвящу ее – тебе.

Ты в ней проходишь, маскирована;

Но, размышляя, ты поймешь,

Зачем с прожитым согласована

Однажды снившаяся ложь.

И острия зачем притуплены

Былой снедающей тоски,

И много ранее искуплены

Пожатия твоей руки.

Не повторить, что жизнью скажется

О возмутившемся рабе;

А как узлы в ней крепко вяжутся,

Ты верно знаешь – по себе.

Подошли мы к разбитому зеркалу

И глядимся, глядимся туда…

Черной трещиной лица коверкало;

О былые, о злые года!

Камнем выбит твой смех озаряющий

(Я осколок в душе схоронил).

Брезжит глаз, как огонь догорающий,

Как светляк на кусте у могил.

Изувеченный резкими струями,

С омертвелым стоял я лицом.

Покрывай же его поцелуями

И рыдай о небывшем былом…

Натянешь ли ты голубую вуаль,

Мерцая булавкой, – широко, округло

Откинувши руки, и смотрятся в даль

Глаза, где угрюмое пламя потухло;

Иль руку в перчатке мне молча даешь

(Там бледный кружок у ладони любовно

Моим поцелуям оставлен!) – и ждешь

И слушаешь сердце, – забилось ли ровно;

И тронешь дверную скобу и ко мне

Опять повернешься и медлишь, мечтая

О встречах давнишних, о милой весне,

И крадет румянец вуаль голубая, —

Я знаю: я нищий… И чем отплатить

За чашу, где пенится горечь разлуки?

Не этой ли позой: недвижно скрестить

Тебя обнимавшие руки?

Да, мы пройдем с тобой близ ветхого собора

И стену обогнем, и тот же жидкий сквер

Нас поманит иссохшими ветвями

К скамье убогой, где когда-то мы

Читали вензеля, слова – признанья

Любовников давнишних… Уж они

Те надписи забыли и затерли

Телами грузными, вкушая отдых

С детьми и няньками в закатный час.

Под нами – Тускар. В голубых волнах,

Как жимолости цвет, снесенный ветром,

Тела людей отрадно розовеют —

Бесстыдные, зовущие тела.

Там, над водой часовенка и крест,

Которому так жарко я молился;

О чем – ты знаешь… Эти вечера,

Когда луна нас мягко озаряла,

Казалась ты далекой, как луна,

Как метеор, низвергнутый на землю…

Теперь все это – правда ведь – как сон?

И, может быть, пора с холодным смехом

Резнуть ножом усталую скамью

И начертать горящие два сердца,

Которые пронзил единый вертел,

Протянутый лукавою судьбой?

Ты видишь, там – веселые гуляки,

Идут сюда… В нахохленном платочке

Девица краснощекая… Нам нужно

Скамейку уступить. Мечтать о жизни

Они не будут, если должно жить!

И отведем глаза, затем что опыт

Неправо судит бренную любовь.

Ты, дорассветной мечтою взволнована,

Никнешь к стеклу утомленным челом.

Белое небо, печально по-новому,

Смотрится будто незрячим бельмом.

С плеч заостренных платок опускается;

Ночью греховной ты шепчешь упрек.

Жадные красные губы сжимаются,

Как на снегу оброненный цветок.

К Царству Небесному сердце усталое,

Уж не противится, тихо идет.

Но и земное свое, запоздалое,

Счастье, как крест, покоряясь, несет.

Солнце потоками крови горячей исходит.

Солнцем зажженные, мы улыбаемся двое.

Губы раскрылись, как рана, – и рану находят.

Солнце великое, кто твою рану закроет?

В древнем покое бесстрастья – кто прорубил тебя, злобный,

Жизнь неизбывная, боль воспаленных зияний?

Черные, милые очи, что тайне домирной подобны,

Слезы роняют одни, но верны своей тайне…

С улыбкой детских губ, раскрашенных на диво,

Он смело подбежит и, перед вами став,

Окинет взглядом вас так остро и пытливо

Глазами цвета ранних вешних трав!

И вы потянетесь к остриженной головке,

Звеня запястьями; а он, скользнув, как уж,

Докажет скоро вам, что не всегда вы ловки

И что дитя отважнее, чем муж…

Легки, затопают сафьянные сапожки;

У ваших ног, грозя, сомкнет он полк солдат,

Рукой коснется вдруг агата круглой брошки, —

И, не сморгнув, на взгляд ответит взгляд.

А вы потупитесь негаданно-нежданно,

И в сердце запоет, заноет, зацветет,

Как роза пурпура, зияющая рана

И бледность щек окрасит в свой черед…

Если сердцу нужно приобщиться радости, —

Шелковинку нежной паутинной нити,

Что струится в крепком, ясном, синем августе,

Между мной и вами, улыбаясь, киньте.

Если скорби сердце хочет упояющей,

Только скорби жгучей – что, слепые, знаем? —

К страсти одинокой неравного товарища

Увлечете ль весело, холодная и злая?

Но я знаю, знаю… Пусть вы не поверите…

Ночь любимых глаз мне одному измерить:

Если станет жаждать сердце только смерти,

Вы одна придете смертный кубок вспенить.

Гремели, ослабев, и множились трикраты

Над сводами туманных, синих чащ

Еще зловещие, последних битв раскаты,

И в клочьях багровел простертый в небе плащ.

Стволы дубов, мрачась, как уголья, чернели;

Больной огонь под пеплом слабо тлел.

И только над крестом горе взнесенной ели

Кровавый мотылек любовью пламенел.

Разносит вихорь сумрачный глагол

Бездомными червлеными листами.

Сойди ко мне в уединенный дол,

Коснись чела прохладными перстами!

Бездомными червлеными листами

Пестрят овраги и сожженный луг.

Коснись чела прохладными перстами,

Заворожи снедающий недуг.

Пестрят овраги и сожженный луг.

Зеленый луч дробится в сетке веток.

Заворожи снедающий недуг,

Твой поцелуй рассеянный так редок…

Зеленый луч дробится в сетке веток.

Смешливая синица прозвенит.

Твой поцелуй рассеянный так редок…

В какую даль лазурный взор стремит?

Смешливая синица прозвенит.

Стучит желна, подъемлясь по вершине.

В какую даль лазурный взор стремит?

Ведь ты моя… Ведь ты моя – поныне?

Стучит желна, подъемлясь по вершине.

Там за холмом, трубя, манит рожок.

Ведь ты моя… Ведь ты моя – поныне?

Пусть затаен язвительный упрек.

Там за холмом, трубя, манит рожок.

Заноет сук надломленной березы.

Пусть затаен язвительный упрек, —

Я жадно жду, когда прольются слезы.

Заноет сук надломленной березы;

Вот дождь листов пурпуровый пошел.

Я жадно жду, когда прольются слезы.

Разносит вихорь сумрачный глагол.

Золотая минута любви как лист пролетает осенний,

Лист, что утренник меткой рукой в лазоревом небе сломил.

Выходите же, мудрые девы, спешите на встречу мгновений:

Скоро буря все золото вмиг свеет к уступам могил.

В час крылатых свиданий забудь про ненужные, длинные речи.

Постучится ли в маске любовь, – нет, не гони ее прочь.

День придет, и вздыхая шепнешь: день не румянит мне плечи.

Ночи скажешь: не лги про любовь, гадальщица нищая, прочь!

Еще мертворожденный день

Костлявыми руками скошен.

И Ночь мою торопит лень,

Затем, что сам себе я тошен.

Она тиха, она черна,

И поцелуи ей не внове:

Она – законная жена

В задрапированном алькове.

Прольет холодного свинца

Она мне в мозг – и веки тронет,

Морщины темного лица

Короной фольговой разгонит; —

И до полудня я готов

Внимать бездумно, недвижимо,

Как с реверансом ряд послов

Шуршит, прихрамывая, мимо.