Читать книгу Пазл без рисунка - Валерий Александрович Акимов - Страница 17

От кабинета коменданта к выходу вёл короткий коридор; лампы были выключёны, и с конца коридора бил поток яркого света. Кристина быстро проскочила через коридор, оказавшись рядом с лифтами. Поглядев в сторону парадного входа, Кристина всё же решила подняться и посмотреть свою комнату – приезжать завтра с утра неизвестно куда она не хотела. Это была спасительная мысль, будто посмотрев комнату, Кристина её приручит, как приручит неизвестную и устрашающую жизнь, которая начнётся вместе с учёбой в университете. Однако подобная задумка являлась обыкновенной реакцией испугавшегося человека. Возникшее в кабинете коменданта чувство имело тотальное воздействие – теперь всё время целиком сместилось за любые пределы. Зря я так сделала. Зря я приехала сюда. Зря подала документы, поступила в этот универ. Это ошибка. Как теперь объяснить это другим? Мама-папа, привет, я попала в лабиринт. Карту потеряла где-то по дороге. У меня есть какой-то ключ, но он, чёрт возьми, ни к какому замку не подходит. Подумай, наверное, всё дело в том, что ключ сломан – поцарапан, сбит, откололся какой-нибудь зубчик или типа того. Замки-то все в порядке. Нажала на кнопку, и длинная вертикальная кишка отозвалась хрипом и скрежетом, словно я ненароком потревожила покой древнейшего из чудищ. Это дух лабиринта. А потом раздался звук – ууууоооп-пщдц-пффф! – и что-то пришло в движение. Лабиринт открывает свои врата. Я уже давно в лабиринте. И карты никогда никакой не было. Кажется, выход прямо за спиной, оттуда бьёт свет, слышится жизнь, чувствуется пульс, надо только шагнуть назад, однако устройство лабиринта таково, что вернуться невозможно даже после первого шага. Я пячусь, пячусь, пячусь. Попятная тактика – тактика каждого, кто очутился в лабиринте. Что-то за спиной. Говорят: «кожей чувствовал чьё-то присутствие». Правда, сколько ни оборачивайся, ничего не увидишь, кроме лабиринта. Мне не поверят. Мама с папой дружно фыркнут и закатят глаза; им по барабану душевные метания. Я вне времени, значит – вне семьи. Я одна в лабиринте. Лифт остановился. Раскрылись скрипучие старые створки, звук такой, будто раздаётся из темнейших эпох, великие мученики, так скрипят сухие костлявые веки слепцов, чьи глаза впервые зрят и прозревают. Глаза зрят лабиринт. Тускло, неприятно, на железной стене нацарапаны имена, ругательства, набор из чисел и символов, будто лифт постоянно остаётся обетованной землёй неизведанной цивилизации. Мама скажет, что я всё придумала, накрутила себя и вообще ни разу не задумывалась о своём будущем отсюда все твои проблемы говорит мать ты не понимаешь что время уходит ты не понимаешь мама что мы в лабиринте у нас нет времени время идёт своим ходом пока мы пятимся пока мы отступаем времени нет. Кабина напоминает гроб; тебя хоронят в небо. Восьмой этаж. Прожжённая кнопка глубоко провалилась в панель и застряла, но лампочка зажглась, и лифт закрылся. Так похоже на то, что я испытала, приехав в Волгоград. Житель лабиринта – логический парадокс. Кабину трясёт, пол подрагивает, будто вот-вот провалится. Разговорчивые механизмы: пшикают, пищат, трещат, улюлюкают. Как бы ни застрять здесь. Я уже в лабиринте. Постоянно пячусь. Дверь открылась, когда я вспомнила про Москву, однако тут нет связи, случайно вышло, что про Москву я вспомнила, когда дверь открылась; мозг пеленает и сворачивает узлами реальность – возникают связи, которых нет; связь и есть реальность, следовательно, реальность есть то, чего нет. Площадку заливало солнцем. Совсем как летом. В Москве сухо и пыльно. В Москве отстойно. Ныне горюем о лете. Наступила осень, и не придётся теперь каждое утро принимать ледяной душ, а днём подыхать от духоты. Да, в Москве было невыносимо. Она меня заклеймила. Всё, что у меня не получилась – это Москва. Та, кем я не стала – это Москва. Та, кем я останусь до конца жизни – Москва. Окутанный мглой город; злой, закрепощённый город; всякая улица, всякий проспект, всякий переулок утопают в тумане – тяжёлом и ядовитом, тумане из самого ада; коптятся торфяники, и пространство осаждают миллиарды кубометров смога; воздух непроницаем и страшен; прозрачность – райское, безвинное состояние, когда видно линию горизонта, и здания, и крыши зданий, когда видно небо и известно, что есть даль; стена, сама идея стены, этот смог, как будто не было никогда проницаемости, это всё фальшь и иллюзия, а на самом деле – заколоченное, залитое дымом пространство, которое всегда было таковым, и люди ходят, как замурованные, через туман, пока само пространство не будет опровергнуто и разрушено, пока не поймёт человек, что он – часть монолитного города. Извини, мама, я провалила экзамены. Не видать мне востоковедческого факультета. Все разъехались по домам, общага омертвела. Не сегодня-завтра вернутся заблудшие души и будут дальше блуждать. С чего мне вообще пришёл в голову образ лабиринта? Кто бы знал. Мысли, как споры, оседают в сознании, прорастают, вьются, точно стебли плюща, закрывая оставшееся пространство. Мысли уничтожают сознание. Надоело искать двери. Сегодня только этим и занимаюсь. Постучавшись и не получив никакого ответа, Кристина вставила ключ. Замок не поддавался. Потянув ручку на себя, девушка крутанула ключ ещё раз – замок послушно щёлкнул. Полумрак зашторенных окон и мягких духóв вперемежку с ароматом кремов и шампуня. Справа стояла застеленная кровать, рядом с ней – приставленный к стене письменный стол. Над столом висели две полки, обе заставлены книгами – учебники по праву и юриспруденции и всякие романчики, что-то про вампиров и любовь. На столе лежало несколько тетрадок, ноутбук с закрытой крышкой, ещё красовалась тарелка с неубранным завтраком. В целом, прилегавшая к двери половина комнаты производила впечатление цивилизованного человеческого обиталища, чего не скажешь о другой половине – вдоль окна стояла деревянная кровать с покоящимся на ней грязным матрасом, ещё был стол – такой же, как у соседки, – и стул, их покрывал такой слой пыли, что отгадать настоящий цвет этих предметов было невыполнимой затеей. Кристина осматривала комнату, стоя на коврике перед дверью, она боялась ступить внутрь; она наверняка уже нарушила какой-то негласный запрет, лишь зайдя сюда. Утопленный в гробовом молчании этаж и так напоминал внутренности египетской пирамиды, невозможно, чтобы здесь жил человек, не верится, что всё это построено руками человека. Она уже начала прикидывать, сколько ей придётся здесь жить. Четыре-пять лет. Немереное количество минут, часов, дней, месяцев – в конце концов, это количество иссякнет, однако, столь долгая и дальняя перспектива ни разу не приободрила девушку, скорее наоборот – беря отсчёт ровно с этой секунды, время перестало быть исчислимой величиной – оно приобрело характер вязкой однородной массы, сворачивающейся-разворачивающейся, но никак не завершающейся, словно время отринуло свою векторную ипостась в пользу спонтанного вихреобразного движения, и куда не ступи, везде окажешься в беспредельном, неизмеримом пространстве. Пирамида. Коридор уходит в глубь этажа, коридор похож на колодец – бездонный, тёмный, сырой, кажется, земля не может быть такой глубокой, но тем не менее колодец продолжает упрямо не превращаться в тоннель. Тут время утонуло, забылось, и тебя тоже забудут, и ты сама забудешь себя. Забудешься, заблудишься. Таков лабиринт, когда стоишь на месте и всё равно путаешься. Та самая машина, которая уже фиг знает сколько стоит во дворе, прорастает корнями, живёт в своём собственном отчуждённом вакууме, пленница времени, она тем не менее от времени освободилась, достигла своего собственного, внутреннего развития, как монах-отшельник в вечном отшельничестве, где ход времени уже не важен, где прошлое не перетекает в настоящее, а настоящее – в будущее. Там, внутри, всё идёт своим чередом. Время-жижица, время-клубок. Кристина вышла, заперла дверь. Снова за ней кто-то следит, как утром. Чьё-то незримое присутствие в древней гробнице, страшно до чёртиков, страшно обернуться, страшно сдвинуться с места, чтобы движение не было оценено, прочитано, страшно даже что-то подумать, дыхание перехватило – и сознание будто застыло в бесконечном ожидании, ибо всякая мысль внезапно может стать воспринятой. Меня видно, целиком, полностью, как распахнутый книжный переплёт, вечно открытая книга, идеальная модель чтения. То есть… Моё тело – письмо, буква, знак. Почему страшно? Потому что можно прочесть то, что я прячу. Кто читает? Бесстрастный, безличный взгляд бессмертного божества, самоисточающегося солнца, сердцевины абсолютного пространства, перед которым испытываешь стыд – хотя бы из-за бесполезной попытки спрятаться, затаиться, зашифровать и скрыть желание, но её глаза смотрят – и читают. Глубина разоблачена, письмена изучены и расколдованы, тьма развеяна; язвящее и одновременно блаженное чувство, что я могу быть опознана, и этот момент засекречен, я ещё в силах затемниться, стушевать чувства, снять эмоции, противопоставить её лику собственный, вылепить маску, стать безличной. Она подарила шанс не замечать её, потаённо любить, она подарила мне ночь с условием в одно мгновение высветить её, будто всё это было бестолковой шуткой. Ти-ши-на. Ударение на первом слоге. Она всё равно про меня ничего не знает; наверное, она – призрак, обитающий в лабиринте, его дух, его исток, его смысл. В коридоре пусто. Тихо настолько, что с трудом верится в существование подобной тишины.