Читать книгу Пазл без рисунка - Валерий Александрович Акимов - Страница 8

Центр города. Как бы обходим, объезжаем его об,- если съехать со второй продольной прямо сейчас и устремиться вниз вниз хорошая категория для прибрежных городов когда говорят «вниз» сразу понимают – к воде, к плеску, к тихому звуку, к глади, к ветру, к покою, то мы окажемся на набережной, я спущусь к пирсу и пойду вдоль берега к развалинам, за спиной моей будут подниматься дома и смотреть на противоположный берег безразличными окнами и окна будут восприниматься как сама безразличность знаете это обыкновенный закон оптики с моей стороны слишком много света снаружи очень много света пиздец этот мир и есть свет и любой взгляд изнутри будет безразличием значит стекло будет непрозрачным значит взгляд обозначаемый окном будет тёмным бесстрастным нейтральным безразличным закрытым замкнутым изолированным ебанутым-в-себе Закурю. Чёрт возьми, я закурю. Сяду на цементный блок, один из тех, которыми оковали Волгу, достану сигарету, зажгу её, пламя зажигалки как пародия более жалкая чем какая-либо другая попытка уличить волгоградское солнце в беспощадности, сделаю вдох. Выдох выход Облачко дыма, потом – струйка, чёткая, сизая струйка вонючего дыма. А волны делают – вшых!… вшых!… катают гальку, мелют песок, вода грязная, зеленоватая у самого берега, кусочки тины, но ноги всё равно можно ополоснуть, всё равно жара, всё равно пот ручьями льётся, как будто вода решила отомстить свету, выходя наружу из человека. Маленький скромный бунт воды. Шорох набегающих волн. Словно напев. Очень старая песня, заупокойная, заунывная, ритмичная. Аккомпанемент старой, раздолбанной набережной, которую так и не достроили… нет, это не вода, это мысли текут на глубине, как сходятся, сталкиваются тектонические плиты; а на самом деле это дорога, прямая, бесчувственная дорога, движение в никуда – движение, которое и начала не имеет, оно возникло из воздуха, из ничто, само ничто – это движение, и всё оно изничтожает, и всё оно себе подчиняет, это ведь пространство, простор. Движение в энной степени, подчинившее себе покой – за тем, чтобы самому им сделаться, чтобы иное движение уже было парализовано, увидено, замечено, очерчено, единоличная власть, тотальность покоя, чья структура выпета и вылизана движением. Уже успела пожалеть, что не взяла с собой наушники; или забыла, собирала вещи второпях да нет же, никуда я не торопилась, просто оставила их дома Музыка замыкает человека в кольце самосозерцания; человек в наушниках упивается собой, и даже если личность его мелка и ничтожна, эта ничтожность приобретает бóльшую ценность, когда прямо в уши, прямо внутрь, по этим кривым анатомическим загогулинам льются один за другим треки; тут уж не важно, идёт плейлист вразнобой или строго по порядку; человек не может себе надоесть, он заразен для самого себя. Кристина хороша это понимала; ей стало казаться, что она намеренно оставила наушники дома, чтобы подвергнуть себя подобному испытанию, умалив собственную персону до очередной клетки славно живущего социума и мироздания. Во всяком случае, этого желала какая-то часть её души. Та самая часть, которая сама хочет зазвучать, но голосовой канал перекрыт, всё глухо, однако глаза видят, беспристрастные свидетели, безразличные каждый орган как бы выпирает из тела отрывается от тела остаётся только Я-я-«я» которое маленьким комком переживает страшный сон где все вещи стылые шепчут что скоро случится нечто чудовищное Я остаётся в теле тело само отчуждается от мыслящей субстанции Сперва было трудно на чём-то сосредоточиться: мысли неизбежно кучились в разномастную толпу, что вызывало чувства отчаяния и страха. Раз музыки нет, придётся созерцать внешний мир, и первое, что поражало – этот мир есть. К нему необходимо прислушиваться. Лабиринт из зеркал разрушен, разбит. Отражение ныне не успокаивало разум. Выйти из музыки – значит рискнуть собственным рассудком, потому что количество напластовывающихся, пересекающихся и смешивающихся ритмов зашкаливало; надо обладать завидной выдержкой, чтобы расслышать их все и не сойти с ума.