Читать книгу Неокантианство. Четвертый том - Валерий Антонов - Страница 3

Предисловие

Обоснование «Опровержения идеализма», содержащегося во втором издании «Критики чистого разума», является основной целью данного трактата. Поводом для этого послужило неоднократное утверждение Куно Фишера о том, что Кант в данном учении противоречит основным идеям своей системы. Этому мнению, отстаиваемому этим исследователем также в его «Критике кантовской философии» при возражениях Эмиля Арнольдта, приходится в очередной раз дать отпор и попытаться доказать, что «Опровержение идеализма» логически вытекает из системы Канта. Ввиду важности, которую я придаю этому учению, я сделал рассматриваемую дискуссию основной темой данной работы. Другие фундаментальные вопросы критической теории познания, которые, согласно первоначальному замыслу, должны были подробно обсуждаться в «Критике теории опыта Канта», я рассматриваю здесь лишь в той мере, в какой они необходимы для обоснования этого доказательства, и предпринял хотя бы попытку наметить следствия, которые из него вытекают. Наиболее существенные положения учения Канта, прежде всего понятия «трансцендентального» и «вещи-в-себе», были, вероятно, достаточно обсуждены. Конечно, предполагаемые подробные разногласия с более важными из предшествующих объяснителей учения о познании Канта пришлось опустить в этой работе.

Конечно, они были бы для меня вдвойне желанными, особенно по отношению к Вундту и Лаасу. Ибо, с одной стороны, я чувствую себя более близким к их направлениям, противостоящим предыдущему априоризму, чем к чем последнему, однако, я не незначительно отклоняюсь от них в моем понимании учения Канта. В принципе, я больше всего согласен с Риелем. Я признаю положение о том, что ощущение, рассматриваемое само по себе, имеет объективный смысл и включает в себя указание на то, что не является ощущением (Критика II, с. 32), как абсолютно необходимое для обоснованной теории опыта. Точно так же, однако, я считаю верным положение Авенариуса о том, что для научного понимания могут быть использованы только такие общие понятия, которые являются – объективно – действительными, содержанием которых является ощущение. (ср. «Философия как мышление о мире и т.д.», с. 32) Поэтому я не могу согласиться с Риелем, когда он придерживается достаточно «чистого» априоризма. С другой стороны, этот автор, возможно, прав, отделяя эпистемологический вопрос от эпистемологического (op. cit. стр. 7) и признавая, что первый может быть в определенной степени решен независимо от второго. Но тогда, прежде всего, доказательство того, что ощущение содержит «априорные» формы, должно быть проведено независимо от физиолого-психологических дискуссий, – которые поэтому нисколько не теряют своей высокой ценности. В некоторых статьях в «Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosopohie» (Zur Grundlegung des Erfahrungsbegriffs, vol. 6, p. 433f; vol. 7, p. 17f) я присоединился к этому виду доказательства в большей степени. Однако с момента написания этой книги я пришел к существенно иной трактовке кантовского учения о трансцендентальном единстве апперцепции, аналогии опыта и опровержении идеализма. Как следствие, я должен подчеркнуть требование, чтобы доказательство проводилось «трансцендентально», т.е. чтобы эти предположения были доказаны как условия возможного опыта, следовательно, как необходимые предпосылки объективно реального познания. В заключительной главе я попытался дать такое доказательство в принципе, кратко, но, я надеюсь, убедительно; и я считаю, что таким образом я сделал следующий и теоретически наиболее важный вывод из результата «Опровержения идеализма».

Из авторов, оказавших мне существенную поддержку в изучении Канта, я упоминаю, помимо упомянутых: Коген, Штадлер, Хёльдер, Якобсон, Либманн, Витте, Фолькельт, Вайхингер, Паульсен, Бенно Эрдманн. Я также испытываю особую благодарность к моим друзьям В. Флеглеру и П. Наторпу. Первый существенно помог мне в формулировке и рецензировании этой работы; второй, устным и эпистолярным беседам с которым я обязан многими предложенными советами, особенно ободрил меня своей проницательной книгой о «Теории познания Декарта». Хотя я должен возразить против отстаиваемой в ней точки зрения на отношение Канта к Декарту, я могу, тем не менее, признаться, что его изложение доказательства Бога Декартом имело для меня огромное значение в понимании «опровержения идеализма» Канта.

Но хотя это «опровержение» составляет центр настоящего трактата, оно не является его конечной целью. Не стремление, возможно, довести важный отдельный вопрос до окончательного решения, вопреки весомому голосу автора, который по праву известен мне, побудило меня написать его. Это было скорее убеждение, что этот вопрос тесно связан не только с системой Канта, но и с ядром всего вопроса о знании, и что каждый, кто чувствует в себе хоть какую-то силу, обязан работать над его решением. Силы догматизма наседают со всех сторон, указывая на распад в области знания, на невозможность одержать победу оружием разума и проницательности, и тем самым обосновывают душе, жаждущей надежной опоры, потребность в уверенности, укорененной в почве непогрешимого авторитета. Возможно ли сформировать наше знание единообразно на прочном фундаменте, лежащем в самом себе, и отсюда вершить правосудие над требованиями разума; или же ретроградное движение вновь свяжет нас в оковы догматизма – вот вопрос времени, стоящий перед всеми политическими и социальными спорами. Решающая битва будет вестись на поле знания.

1 Пути к Канту

Из всех кантовских понятий вряд ли какое-либо из них до сих пор не понято так широко, как два наиболее фундаментальных, а именно понятия «трансцендентное» и «вещь-в-себе». Когда видишь, что даже два таких превосходных знатока Канта, как Куно Фишер и Эмиль Арнольдт, не могут полностью согласиться с понятием вещи-в-себе в опровержении идеализма, то почти отчаиваешься, возможно ли когда-нибудь достичь ясности в этом вопросе и, если это произойдет, внятно представить другим обретенное понимание. Ведь необходимо настроить взгляд разума таким уникальным и непривычным образом, что вряд ли можно понять, как передать адекватный смысл фундаментальной мысли Канта словами, возникшими из совершенно иных представлений. В конце концов, сам Кант, когда хотел уберечься от непонимания с одной стороны, бросился в объятия другую. И все же именно эти пункты кантовской системы должны быть ясными как день, чтобы из лабиринта ошибочных путей можно было выйти на безопасный путь к истине, чтобы можно было внести улучшения там, где он сам ошибся, и, следуя безопасным результатам его системы, определить прочные основные линии нашего знания. Но как это единство должно появиться у Канта? Если мы посмотрим на отрывки, в которых он говорит о вещи-в-себе в ее отношении к явлениям, в отрыве от контекста, не уловив основной идеи, то при самом кропотливом размышлении не окажется никакого способа привести их в гармонию.

Предметы воздействуют на нас; в пространстве нам даны реальные предметы, через идеи мы познаем предметы (Kb 76) (1), также и душа только через явления. (Prol. 140, §49) (2) Я могу рассматривать вещи как явления и как вещи-в-себе. (Kb 193) Если вещи просто представляют нечто, как оно появляется, то это нечто также должно быть предметом в себе. Слово явление уже выражает отношение к предмету, не зависящее от чувственности (Kb 232f). У явлений две стороны: одна – в том, что виден сам предмет, другая – в том, что видна форма созерцания этого предмета, и мы так уверены в достоверности опыта независимо от того, приложимы ли формы к вещам в себе или только к нашему созерцанию об этих вещах. (Kb 64) Да, тело означает не только внешнее созерцание в пространстве, но и вещь-в-себе, которая лежит в основе этого созерцания. (Prol. 141)

Тот, кто сравнивает эти отрывки, не зная других, должен сказать себе, что здесь не преподается ничего иного, кроме того, что понятно простейшему эмпирическому размышлению об отношении наших идей к предмету. Вещи существуют независимо от нас; они воздействуют на нас; мы соединяем воздействия в представления об этих вещах, и эти представления образуют знание о тех вещах, которые, будучи представлениями, признаются в нас, но все же обозначают вещи, существующие независимо от нас. Тот, кто считает это направление мысли Канта преобладающим, должен насильственно перетолковать другие отрывки как неверно выраженные или отвергнуть их как отступления от фундаментальной кантовской мысли. Но почему такие отрывки, как следующие, должны иметь меньше права на внимание, чем вышеприведенные?

Внешний вид тела не содержит ничего, что могло бы принадлежать вещи-в-себе (Kb 67). Явления – это не вещи в себе, а просто игра наших идей. (Kb 117) Наше созерцание доказывает наличие чего-то реального в пространстве, или, скорее, само является этим реальным; но пространство вне нашей чувственности – ничто, и явления тоже не что иное, как простые идеи. (Kb 318) Наше самосознание, в конце концов, снабжает нас только нашими собственными определениями (Kb 320). Материя, таким образом, есть просто мысль в нас, хотя эта мысль, посредством внешнего чувства, воображает ее вне нас, и вещи в пространстве как бы отделяются от души и парят вне ее. (Kb 324f)

Здесь, похоже, преподается простой феноменализм. Согласно ему, то, что вызывает аффект, само должно быть представлением в пространстве; вещь, существующая независимо от нас, совершенно излишня, если все, что мы познаем, находится в нас. Это следствие также было выведено, и оно, кажется, приобретает еще большую силу, когда мы видим, что трансцендентальный предмет исчез в форме нашего мышления:

Понятие трансцендентального объекта (= X) есть то, что во всех наших эмпирических понятиях может дать отношение к предмету, т.е. к объективной реальности. Это отношение, однако, есть не что иное, как необходимое единство сознания (Kb 122, ср. 119); поскольку, в конце концов, кроме нашего познания, у нас нет ничего, что мы могли бы поставить напротив него как соответствующее. (Kb 199) Этот трансцендентальный предмет вообще не может быть отделен от чувственной данности; он есть лишь представление видимости под понятием предмета. (Kb 232) То, что во внешности содержит условие этого необходимого правила постижения [резюме – wp], есть объект. (Kb 183)

В связи с такими отрывками нам кажется несколько понятным, что Канту приписывают идеализм, который делает все другие идеализмы неактуальными, делая весь мир, вместе с моим собственным эмпирическим существованием, явлениями в сознании вообще. Явления, конечно, не являются видимостями, поскольку они – единственные вещи, которые существуют; но они сами являются тем, что я мог бы распознать, а не тем, через что распознается. Феноменализм требует за свои услуги идеализму вознаграждения, которое дьявол требует от своих протеже. Мы находимся в еще более высоком идеализме, чем прежде.

Должно быть очевидно, что однобокое внимание к феноменалистическим отрывкам не в состоянии понять философию Канта, однако кажется, что именно этот взгляд, как относительно простой и в то же время возвышающий «философа» над «сбродом обыденного опыта», соответствует современному вкусу. С помощью этого учения новейшие популярные авторы распространяют Канта, к которому живой Кант, вероятно, отнесся бы с такой же энергией, как и к рецензии Гарве. В данный момент об этом позаботился Куно Фишер.

Но при одностороннем взгляде на Канта возможны и другие основные взгляды. Если у последнего вещь-в-себе – это только «придуманная причина» того, что что-то есть, и если здесь лучше всего отгородиться от всех недоразумений, если, как Либманн, показать вещи-в-себе на дверь в виде незваного гостя, то у Канта может быть другой взгляд, согласно которому он рассматривает вещь-в-себе как независимую от нас вещь, но при этом сам скептичен именно с этой точки зрения.

Так, он говорит (Kb 250) о трансцендентальном объекте, который может быть основанием явлений, а также (Kb 315) о чем-то, что может находиться вне нас в трансцендентальном уме. Согласно Kb 305, нечто, лежащее в основе внешних явлений, рассматриваемое как трансцендентальный объект, может также быть предметом наших мыслей. Совершенно неизвестно, находится ли трансцендентальный объект внутри нас или вне нас (Kb 288). Остается (Kb 312) сомнительным и отношение восприятия к его причине, внутренней или внешней, не являются ли, таким образом, все так называемые внешние восприятия простой игрой нашего внутреннего чувства, или же они относятся к внешним реальным объектам как к своей причине.

Далее, что касается бытия вещи-в-себе, мы имеем три основные точки зрения, все из которых могут ссылаться на Канта:

1) Она существует независимо от нас.

2) Она не существует независимо от нас.

3) Сомнительно, что она существует.

Дальнейшие возможности невозможны.

Однако эти три возможные точки зрения значительно усложняются, как только к вопросу о бытии добавляется вопрос о знании, из которого вытекает все в целом у самого Канта: Откуда мы знаем, что вещь-в-себе существует или не существует или сомнительна?

Здесь, например, скептическая позиция усиливается утверждением, что рассудок с помощью своих категорий не имеет возможности прийти к объектам. Через свободные мыслеформы нельзя узнать, мыслит ли объект. (Kb 217) Как может Кант утверждать, что категории предицируются вещам-в-себе, и отвергать утверждение, что вещи-в-себе остаются неизвестными. Если же, с другой стороны, утверждается, что через понятия объект мыслится, у человека есть выбор: либо настаивать на позиции феноменализма, рассматривать этот объект также как феномен мысли, как объект в явлении, либо верить в бытие вещи-в-себе, Кант тем самым приписывает рассудку как таковому способность проникать в сферу того, что существует независимо от нас. Если правила рассудка являются не только истиной, но даже источником всякой истины (Kb 222), то последнее, по-видимому, должно быть предположено и не подлежать сомнению, если рассматривать такие высказывания вместе с теми, которые ищут основание субстанции чувственных идей в вещи-как-самой-себе. (W1 436) Но если рассудок обладает способностью проникать в сверхчувственную область, рассматривая вещи-в-себе как нечто сущее, как причину, ведь вещи-в-себе – это те, которые рассматриваются рассудком-в-себе, то как могут существовать утверждения, согласно которым мы не знаем о вещах-в-себе? То, что в объекте чувств не является явленным, действительно умопостигаемо. (Kb 432)

Достаточно! Мне кажется, я показал, к каким мнениям можно прийти относительно краеугольного камня кантовского учения на основе простой компиляции кантовских отрывков. Трактат Эдуарда фон Гартманна о «вещи-в-себе» заслуживает того, чтобы называться классическим в этом отношении. Фолькельт тоже не гнушается изображать дух Канта как котел, в котором самые разные противоречивые ингредиенты смешиваются в безнадежное варево. Как, с другой стороны, можно признать смелую логику Боллигера, по мнению которого Канта, поверхностного мыслителя, писавшего с большой беззаботностью, нужно просто забыть.

Если противоречия, подобные тем, которые мы собрали выше из вырванных нами отрывков и которые можно было бы умножить с небольшим усилием, действительно заложены в самом Канте, то я говорю открыто: Боллигер прав в том, что мир позволил себя обмануть Канту в течение целого столетия; система, в которой на самый фундаментальный из всех вопросов познания, о значении нашего воображения для нашего познания, даются всевозможные путаные ответы, уже не может быть философией.

И все же! Удивительно, как с помощью магических ловушек человек снова и снова тянет нас к себе, когда мы уже десять раз откладывали книгу в сторону и негодовали по поводу неудобоваримой пищи, которую нам предлагают там под видом небывалой мудрости. То тут, то там истина захватывает слишком глубоко и мощно, а над всем этим витает дух, слишком могучий для обмана и простой глупости. Противоречия, возможно, не в Канте, а в вас и вашем понимании; попробуйте еще раз разгадать тайный смысл; из всей системы попытайтесь понять ее!

Из идеи целого? Именно это должны передавать отдельные фразы, а как я могу понять целое, если отдельные фразы остаются для меня неясными и противоречивыми? – И все же другого пути нет, ибо те же слова, которые в других случаях передают знакомые всем нам взгляды, здесь служат для того, чтобы представить совершенно иной взгляд на вещи, противопоставить его обычному, доказать последствия для последнего. Кто не знает ничего, кроме последнего, кто все еще способен спутать понятие трансцендентального взгляда на вещи с часто предпринимаемой попыткой эмпирического и рационального рассмотрения эмпирических и трансцендентальных объектов, для того Кант остается книгой за семью печатями. И пусть он хоть десять раз поймет из нее, что явления должны быть лишь представлениями, а пространство и время – лишь внутри нас, у него нет для этого трансцендентального взгляда. Как они добывают себе пропитание? Здесь мы подобны шкиперу, который вынужден плыть против ветра и долго лавировать взад и вперед, чтобы, наконец, достичь пункта назначения. И когда тогда, мало-помалу, темный берег другого берега, когда тогда, мало-помалу, горы и леса, города и поля на другом берегу выходят из тумана и становятся все ярче и яснее; когда новые озарения вспыхивают из темноты, как звезды вечером; Когда продолжаешь читать и понимаешь, что и почему Кант должен был говорить здесь так, а там так, в зависимости от меняющегося намерения, когда убеждаешься, что, стоя на почве Канта, нужно говорить здесь и там так, тогда только начинается понимание Канта. Проникнуть в него полностью, до мельчайших деталей – это, конечно, еще не цель. С каждым прочтением Канта будут встречаться доселе непонятные выражения, то тут, то там блеснет новое понимание, о котором раньше не задумывались, а часто, к собственному удовольствию, человек снова найдет у него то, что, как ему кажется, он сам думал в связи с его ходом мысли. Но тогда станет достижимым и то, что является и должно быть целью изучения Канта: не понять Канта, а понять себя через него, и тогда станет яснее, что и где путь Канта вдруг теряется в чащобе, где его мысль, заблудившись в самой глубине, уже не находит выхода.

2. метод и цель

«То что тела существуют вне нас (в пространстве), – это такой же достоверный опыт, как и то, что я сам существую согласно представлению внутреннего чувства (во времени). В самом деле, понятие вне нас означает только существование в пространстве. Но так как Я в положении Я существую означает не только предмет внутреннего созерцания (во времени), но и субъект сознания, точно так же как тело означает не только внешнее созерцание (в пространстве), но и лежащую в основе этого явления вещь самое по себе, то можно без колебания ответить отрицательно на вопрос, существуют ли тела (как явления внешнего чувства) вне моих мыслей как тела в природе; но точно так же отрицательно должно ответить и на вопрос, существую ли я сам как явление внутреннего чувства (душа, согласно эмпирической психологии) вне моей способности представления во времени. Таким образом, все, будучи сведено к своему истинному значению, разрешается и делается достоверным». (Прол. §49)

Кто, стоя на одной из односторонних позиций, охарактеризованных выше, может понять эти предложения как логически связанные друг с другом? Кто, предполагая, что сам Кант придерживался самых разнообразных точек зрения, может увидеть в них что-либо иное, кроме запутанного сумбура? И все же все, доведенное до своего истинного смысла, решено и определено.

Но довести его до истинного смысла мы можем только тогда, когда признаем решающее значение особого способа смотреть на вещи, который Кант открыл и назвал трансцендентальным. Когда мы обычно смотрим на вещи, мы рассматриваем их как объекты, пытаясь изучить их отношения друг с другом в пространстве и времени. Даже когда мы рассматриваем свое «я», мы представляем его таким образом как объект наряду с другими объектами. Именно так естественные науки относятся к своим объектам, и когда в психофизике, или физиологической психологии, они пытаются исследовать наше Я в связи с внешними объектами, они могут оставаться только в рамках своего собственного способа наблюдения. Гордясь своими достижениями, можно не признавать никакого другого способа смотреть на вещи, и все же приходится делать те же самые предпосылки, которые могут быть решены только в совершенно другом способе взгляда на вещи, которые составляют фактическое неразрывное поле философии. Приходится делать заимствования, о которых неизвестно, как в достаточной мере объяснить, и через которые, как показывает настоящее время, слишком легко попасть в царство фантастической натурфилософии.

Но если мы спросим: кто на самом деле признает все то, на что претендуют объекты, то ответ будет прост: я. В той мере, в какой они признаются, все объекты в любом случае находятся в «Я». С предложения о том, что человек есть мера всех вещей, начинается обозначение проблемы учения о познании.

Но теперь возникает угроза обмана, которого можно избежать только при внимательном отношении. Я, которое познает, остается субъектом всякого мышления. Все, о чем я говорю, принимает форму объекта, и когда я говорю о самом Я, я могу лишь снова сделать его объектом. Я, которое познает, само остается совершенно непостижимым как субъект.

Но я знаю, что этот субъект есть, знаю, что он мыслит объекты, даже если я не могу определить, что это такое, является ли он вещью, подобной другим, является ли он простой деятельностью, о которой я знаю, или чем-то еще неизвестным. Только это я знаю с достоверностью, что это мыслящий субъект, и что он объединяет все идеи в своем единстве, оставаясь во всех них как субъект, который знает эти идеи как свои собственные.

Теперь, оставив в стороне другие вещи, я могу просто обратить внимание на то, какие виды деятельности присущи этому субъекту, когда он мыслит объекты, и я могу выделить те, которые необходимы для любого мышления об объекте или об отношениях объектов. Совершенно очевидно, что эти способы деятельности, посредством которых я должен мыслить объекты, отражаются в этих мыслимых объектах, что способ, которым объекты представляются моему познанию, обусловлен способом, которым я должен познавать.

Я сказал, что все, что я думаю, само становится объектом. Поэтому, когда я говорю о деятельности, обусловливающей для меня объекты, эта деятельность, говоря о ней, сама становится объективно мыслимой. В этом корень трудности, которую не преодолел ни один мыслитель до Канта и немногие после Канта. Ибо я склонен не просто принимать найденные таким образом детерминации за объективные обозначения субъективных процессов, но принимать свое «я» за объект так, как это происходит с другими объектами, и принимать эти найденные детерминации за детерминации объективно воображаемого «я», которое теперь стоит в связи с другими объектами и рассматривается «я» -субъектом во взаимосвязи с ними. Но тогда я превращаю квазитекучую деятельность в жесткие предикаты вещи, и я совершенно не знаю, соответствует ли активно действующее Я такому представлению о вещи и в какой степени. Рассматривая теперь эту вещь во взаимосвязи с другими объектами, с которыми она теперь кажется стоящей в одном ряду, я в мгновение ока теряю ту точку зрения, с которой начал. Объективно представленные термины должны быть лишь обозначениями для субъективной деятельности. Но теперь остается под вопросом, обозначает ли то, что само объективно является «понятием» этой деятельности, данное понятие. Так, я объективно создаю для себя понятие пространства, но еще более сомнительно, и это справедливо отрицает Кант, что субъективная установка пространства также является понятием. По его мнению, понятие пространства состоит в том, что оно является простым способом восприятия.

Если, однако, я соотношу эти понятия с объектом, они, естественно, остаются в этом отношении только понятиями, и если я делаю вид, что рассматриваемый таким образом объект «Я» должен обозначать то Я, которое действительно имеет место в активном познании, и представлять его как объект, я упускаю из виду две вещи. Во-первых, я не могу знать, достаточно ли найденных мною таким образом детерминаций для того, чтобы придать «Я» действительно объективное значение как объекту. Для эмпирического примера я вижу на столе край, две ножки и коричневый цвет. Но при этом я еще не знаю, достаточно ли этих предикатов для того, чтобы определить для меня требуемую вещь «стол»; и, взглянув вверх, я сразу же замечаю, что их недостаточно. Но, во-вторых, я не могу знать, является ли это Я, которое я хочу определить предикатами его деятельности, в этой деятельности таким объектом, каким я его себе представляю, не должно ли это Я-сознание со всей его деятельностью, хотя оно и является стоящим субъектом в познании, само не быть взято в качестве предиката в рассмотрении как объективный объект. Ибо единство, на которое я объективно ссылаюсь, есть, как мы показали, всегда другое, чем сам субъект. Я никогда не могу превратить активный субъект в объект. (ср. Kb 310) Поэтому я могу лишь сделать мое понятие о нем предикатом чего-то или объектом и сказать: я есть нечто мыслящее; но я не могу сам создать его на объективной стороне ни как предикат, ни как объект (= субъект суждений), но в такой попытке, подобно человеку с косичкой, постоянно оборачиваюсь вокруг себя. (Kb 310)

Теперь, как только я не просто позволяю своим понятиям по отдельности, как я их нашел, обозначать то, что я знаю в субъективной деятельности, но объединяю их в определения объекта, я подвергаюсь величайшей опасности совершения скрытых действий, некоторые из которых Кант обсуждал и опровергал как паралогизмы. В любом случае, пока я не знаю этих двух способов острого взгляда на «Я», у меня вообще нет правильного суждения, даже об отношении «Я» к объектам, даже если я уже могу, как показывает естествознание, в широких пределах определять простые отношения внешних объектов. Ибо когда я говорю об определениях, находящихся в Я, то, как только я узнаю, как провести вышеуказанное различие, те же самые термины смешиваются как обозначения субъективной активности и как определения Я как объекта, и все возможные кажущиеся противоречия, а также все возможные метафизические причуды проистекают из этого смешения.

Точное понимание этого различия является «высшей точкой», к которой следует «приложить трансцендентальную философию», и обозначает границу между философией и естествознанием. Таким образом, понимание различия между психологическими понятиями, в той мере, в какой они служат простым обозначением отношения «Я» к объектам, и в той мере, в какой они используются для определения «Я» как объекта, или тщательное различение между «Я апперцепции» и «Я внутреннего чувства», составляет ядро и исходный пункт трансцендентальной философии. Различие между явлением и вещью-в-себе является лишь самоочевидным, возможно, не везде правильно сделанным выводом из этого.

Трансцендентальное, таким образом, есть познание тех действий «я», которые необходимы для всякого познания каких-либо предметов и их неизбежных отношений друг к другу. То, что необходимо для познания объекта, необходимо, следовательно, и для этого объекта как объекта моего познания. Ибо дух не есть прялка, вращающая нить, которая затем разматывается и уже не обнаруживает ничего от прялки, но его деятельность продолжается до тех пор, пока я имею предметы перед глазами или мыслю их. То, что является необходимым условием прорастания и роста растения, постольку является и условием существования этого растения.

Но то, что является необходимым и общим условием познания предмета, является априорным по отношению к познаваемому предмету, поскольку оно делает этот предмет познаваемым в первую очередь. Поэтому трансцендентальное «это не всякое познание априори, а только то, посредством которого мы узнаем, что и как определенные идеи просто применяются априори», или «познание, которое не касается как предметов, так и нашего способа познания предметов вообще, в той мере, в какой это возможно априори».

Таким образом, можно увидеть, какой трезвый и несомненный смысл имеет априори в принципе. Также легко увидеть связь между трансцендентальным и априорным. Априори – это субъективные способы деятельности, которые необходимы для того, чтобы я осознал нечто как реальный объект, как вещь. Трансцендентальное – это познание этих способов деятельности. Строго говоря, сами эти способы деятельности не являются трансцендентальными, но и сами понятия о них в их объективной понятийной форме тоже не являются трансцендентальными, но лишь постольку, поскольку эти понятия обозначают эти виды деятельности. Но хотя Кант чрезвычайно строго придерживался того, что эти познания обозначают для него не что иное, как эти виды деятельности, и решительно отстаивал их «трансцендентальное использование», он не придерживался строгого различения самих видов деятельности от их познания. Так, он называет «чистое изначальное неизменное сознание» (т.е. «я-сознание», которое остается во всяком познании постольку, поскольку оно относится к объекту) «трансцендентальной апперцепцией». В соответствии со своим определением, он должен был бы назвать априорную апперцепцию и только ее познание «трансцендентальным». Должно быть, он считал это несущественным, полагая, что все остается неизменным; человек должен понимать то, что он хочет. Но это не совсем так, и критика учения Канта может доказать, что из него проистекало не только много грубого непонимания его учения со стороны других, но и много ошибочных выводов с его собственной стороны. Здесь мы можем указать лишь на следующее.

Соответственно – оставляя в стороне подразумеваемую путаницу – простое активное отношение «я – объект» есть чистая или изначальная или трансцендентальная апперцепция, изначальное самосознание. В этом отношении, которое необходимо для всякого познания любых объектов, чистое или логическое Я обозначает, так сказать, субъект точки; а трансцендентальный объект обозначает единство объекта. Пока что я подчеркиваю слово единство; позже я докажу, что трансцендентальный объект – это не просто отношение к «чему-то», но лишь отношение к чему-то, уже присутствующему в ощущении в форме единства рассудка. Все, что должно стать «познанием в действительном значении», должно быть связано с этим единством через суждения рассудка. В этом отношении отношение «я – объект» есть «трансцендентальное единство самосознания». Теперь, поскольку через отношение к объекту предикаты суждений также связаны друг с другом, приобретая синтез друг с другом в отношении объекта, как «шершавый», «сладкий», «белый», «угловатый» и т. д. в отношении объекта, который, согласно этому отношению, называется сахаром: таким образом, это единство «Я – объект» является в то же время синтетическим. Поэтому принцип «изначального синтетического единства апперцепции» является высшей точкой, к которой должно быть привязано любое использование рассудка; действительно, деятельность (» способность»), обозначенная таким образом, есть сам рассудок (Kb 660 note).

Сам Кант называл открытие этого факта своим коперниканским достижением. Разумеется, многие его комментаторы ищут его совсем в других местах, чем именно в этом разделении эмпирического и трансцендентального значения представлений «я» и в основанном на этом различии между синтетическим единством активного мышления и эмпирическим единством «я» как объекта. Кант, конечно, выбрал бы другое сравнение, которое сделало бы для него более ясным решающее значение его открытия и, возможно, спасло бы его от некоторых ложных выводов, но в любом случае предотвратило бы радикальное непонимание многих его комментаторов.

Кант является, если можно так выразиться, первооткрывателем фундаментального закона интеллектуальной перспективы. Хотя в применении этого закона он был подобен Колумбу, который думал, что открыл Индию, тем не менее он является Колумбом философии, который решил проблему, поставленную Протагором и тщетно преследовавшуюся более двух тысяч лет. Нам достаточно понять его в этом ядре его учения, тогда мы также заметим, что между реальным и предполагаемым результатом его учения все еще существует безмолвный океан.

Тот, кто первым заметил, что мы видим тела в смещениях, которые меняются при движении объектов или наблюдателя, и попытался осмыслить это, был Фалесом перспективы. Тот, кто первым дал понять, что положение глаза по отношению к объектам вызывает это смещение, был Протагором перспективы; но тот, кто признал, что линии, идущие от глаза к объекту, и линии, относящиеся к точке глаза на изображении объекта, должны позволить построить это отношение, был Кантом перспективы.

Если предположить, что мой глаз остается на одном месте и что я могу измерять только расстояния каждой из видимых точек тела от глаза и, кроме того, только прямые линии в изображении тела, но не могу применить никакого измерения к самому телу, то я могу распознать известные мне элементы как условия, при которых изображение тела представляется мне таким, а не иным образом.

Итак, в исследовании познания объектов я нахожусь, с одной стороны, в невыгодном положении, а с другой – в выгодном положении по отношению к исполнителю телесных образований. Наблюдатель тела не ограничен одной точкой. Он может перемещаться и рассматривать тело, до которого не может дотянуться, с разных точек зрения и на основе сравнения конструировать его истинный размер и форму. В познании, однако, я всегда остаюсь познающим субъектом по отношению к познаваемому, и поэтому не могу фактически выйти из себя и занять новую точку зрения, результат которой можно сложить с предыдущей.

Если бы, с другой стороны, глаз был ограничен одной точкой, подобно тому как ум ограничен всеми предметами, он не мог бы, как мы предположили выше для сравнения, измерять свои отношения к какому-либо предмету, расстоянием между ним и глазом. Но наше познание есть само наше сознание в нас; поэтому, если мы хотим найти отношения познания к предметам нашего опыта, мы можем узнать их только в познании самих этих предметов.

Познание природы, математика, метафизика присутствуют, присутствуют с претензией на научность. Их предметы существуют во мне совершенно несомненно, и хотя я не мог бы испытать, что они означают вне моего познания, я имею их в себе. Но есть и различие. Предметы первых двух осязаемо находятся передо мной и имеют строгую связь внутри познания. Этого нельзя сказать о метафизике. Поэтому мы должны попытаться выяснить прежде всего условия, обусловливающие эту строгую связность и относительное единообразие в познании природы со стороны нашего разума. Затем, как только мы найдем в них причину, согласно которой мы должны мыслить в них строгую согласованность по нерушимым законам, согласно которой мы таким образом открыли условия познания нашего духа по отношению к предметам вообще, мы, возможно, найдем также условия, согласно которым непостижимые мыслительные вещи метафизики могут быть постигнуты законным образом.

Эти условия, обнаруживаемые в отношении разума к предметам, действительно связанным в опыте, Кант называет «условиями возможного опыта». Показав, таким образом, путем обратного построения, что они необходимы для опыта, который мы действительно имеем, он считает, что решил свою задачу.

Это обратное построение не является кругом, точно так же, как если бы, имея две стороны и включенный в них угол, которые были отделены как необходимые для построения треугольника, человек теперь осуществил это построение и тем самым документально подтвердил правомерность своего утверждения. Не оставил ли Кант тем самым пробел, который будет затронут позже, не доказал ли он тем самым, что пространство, время и категории являются априорно необходимыми средствами построения опыта, а также доказал ли он, как он убежден, что они имеют свое происхождение в духе, – это другой вопрос. Он действительно доказал, что они сначала превращают опыт в законную связь, которую мы называем опытом и предмет которой мы называем природой, что они, следовательно, являются априорными условиями опыта; но он не доказал и не мог доказать, что их одних достаточно, чтобы придать ощущениям эту законную связь.

Тем не менее, само открытие трансцендентального единства апперцепции как субъективного основного условия познания остается для философии непреходящим достижением, а различение трансцендентальной точки зрения от чисто объективной – величайшим достижением, которое еще предстоит продемонстрировать этой науке; тем самым все возможные диалектические поползновения, которые сбивали с пути философию до Канта и которые из-за принципиального непонимания его учения его преемниками имели сбивающий с толку эффект и после него, становятся совершенно невозможными в случае более общего ясного знания этого учения.

Тем не менее, полезно попытаться представить себе реализацию, даже если она возможна только символически. Два рисунка ниже выражают контраст между трансцендентальным и обычным созерцанием в пространственном символе.

Рисунок 1 Интерсубъективное наблюдение

Рисунок 2 Трансцендентальное наблюдение

Пояснение:

JS = стоящий и пребывающий «я» субъект.

tJ = трансцендентальная идея этого. oo = объекты (вещи).

JO = Я-объект в собственном смысле.

ee = единицы эмпирических объектов, порожденные отношением к трансцендентальному объекту.

x = то, что обозначается ощущением, пространством, временем и понятием единства, которое дает ощущение.

Как в трансцендентальном, так и в интерсубъективном созерцании Я остается в качестве стоящего и пребывающего субъекта (JS). Но в интерсубъективном наблюдении оно представляет сами объекты через свои отношения. Как правило, оно даже не замечает этих отношений как таковых, а если и замечает, то сразу же объективирует их как предикаты «я» -объекта (ЯО), который, однако, в этом случае стоит в одном ряду с другими объектами.

В трансцендентальном наблюдении, с другой стороны, объектом моего внимания являются не объекты, а отношения Я к объектам (tJ-o-e-x). Сами объекты существуют лишь постольку, поскольку они находятся в этом отношении и обусловлены этим отношением в своей объективной форме. Объект «Я» в своей объективной форме также находится в тех же трансцендентальных условиях, что и все остальные объекты. Его положение в ряду других объектов ни в коем случае не является принципиально фиксированным.

Однако выражение «интерсубъективное рассмотрение» требует обоснования. Кант проводит различие между трансцендентальным и эмпирическим. Однако это не чистое противопоставление, поскольку наряду с эмпирическим существует и якобы рациональный взгляд на вещи. Но мы хотели бы обозначить противопоставление двух способов наблюдения, один из которых представляет трансцендентальное отношение к объектам вообще, а другой – взаимоотношения вещей, воспринимаемых как объекты (будь то реальные эмпирические или мнимо рациональные вещи). Поскольку обозначение «объективный способ наблюдения» могло бы привести к недоразумению, так как трансцендентальное познание также до некоторой степени представляет себя объективно, мы выбираем обозначение «интерсубъективный способ наблюдения»; поскольку это обозначение позволяет понять, что в нем мы просто сравниваем объекты друг с другом как объекты, а также придаем объективное значение определениям субъекта в нем, таким образом, мы также рассматриваем эмпирическое Я интерсубъективно, то есть в его отношении к другим объектам, расположенным рядом с ним. Я лишь прямо отмечаю, что мне пришлось нарисовать х, к которому мои объекты должны отсылать в трансцендентальном наблюдении и отношение которого понимание обобщает в трансцендентальном понятии единства е, позади этих объектов; но что я не хочу тем самым выразить, что в кантовской системе оно стоит пространственно позади или что стоящий и остающийся активным субъект стоит пространственно перед этими объектами; и столь же мало, что х обозначает множественность вещей-в-себе.

Тот, кто понял сказанное здесь и должен убедить себя путем вдумчивого изучения Канта, что это соответствует фундаментальному учению Канта, будет тщательно оберегаться от утверждения, что Кант путает трансцендентное и трансцендентное. И тогда его сразу осенит свет на разнообразие взглядов Канта среди его интерпретаторов. Поскольку они не разделяли резко интерсубъективный и трансцендентальный способы взгляда на вещи, то, естественно, не было конца противоречиям, которые можно было бы возложить на Кант, пока такой решительный мыслитель, как Боллигер, просто не бросил его на произвол судьбы.

Давайте теперь продолжим учение Канта, уделив особое внимание учению о вещи-в-себе, и дадим краткий обзор фундамента, на котором построено это учение, и его основной идеи, чтобы затем развить и доказать ее по отдельности.

3. отношение Я к вещи-в-себе.

Все, что я знаю, есть отношение моего сознания к чему-то. Но это отношение имеет две стороны: связанное содержание и отношение его к чему-то. Все, что находится в активном отношении, может также стать объектом активного отношения. Теперь необъяснимый факт, но тем не менее правдоподобный при некотором размышлении, что все, что мгновенно находится в сознании, может, именно потому, что оно сознательно, принадлежать только к действию, а не к чему-то, к чему оно относится, что это всегда только обозначается отношением сознания, но само не может содержаться в нем.

«Все понятия имеют свой предмет как понятия и сами могут снова стать предметами других понятий». (Kb 122)

Это слово Канта наиболее четко описывает вышеприведенные мысли. Все представления имеют, т.е. все воображение имеет свой предмет, и содержание этого настоящего воображения может снова стать предметом нового воображения. Тогда, однако, оно уже не находится в самом активном воображении, а только относится к этому содержанию. То, к чему относится активное сознание, воображается только через это отношение, и то как нечто, что объективно не содержится в нем как таковом. Теперь кажется, будто, например, зеленый цвет, который я только что представил, находится в сознании как предмет, и при этом в активном сознании. Но это обман. Зеленый, который только что присутствовал, не является предметом как таковым, но сам по себе является чем-то, что обозначает для меня предмет; хотя я могу называть его предметом вместе с этим отношением. Я не могу распознать «зеленый» как таковой, но только отношение «зеленого» к чему-то, что представлено «зеленым». Мы говорим: Эта вещь зеленая. Но мы не могли бы произнести это суждение, если бы «зеленый» сам по себе был предметом в сознании. Ведь тогда его нельзя было бы отличить как предикат от того, что им обозначается. Как только я делаю «зеленое» своим объектом как простое качество, я уже не имею в своем сознании «зеленого», как может убедить себя каждый, а только понятие о нем; и как только я хочу сделать это понятие чувственным, как только я хочу увидеть, что оно означает, я должен воспроизвести идею «зеленого», которая, однако, тут же становится для меня объективной как отношение к чему-то, никогда как «зеленое как таковое». Оно всегда будет представлять, пусть и неопределенно, нечто в пространстве.

Эти предложения, как станет ясно из последующих глав, лежат строго в следствии фундаментальных идей Канта. Правда, он не везде четко их подчеркивает, поскольку не разделяет точно активное отношение сознания к его содержанию и трансцендентальные познания, которые они просто обозначают; хотя часто повторяющиеся выражения «отношение», «действие сознания» дают их в руки.

Только в трансцендентальном познании, по-видимому, есть исключение из вышесказанного. Оно, в конце концов, обозначает то, что находится в активном сознании, и тем самым объективно представляет это содержание. Поэтому кажется, будто то, что представлено, есть то же самое, что и то, что представлено, то есть будто в активном сознании присутствует не просто отношение к чему-то, а само это отношение как таковое. Но это исключение лишь кажущееся. Мое нынешнее активное сознание по своему нынешнему содержанию относится к тем своим активным действиям, которые необходимы для всякого познания объектов. Но эти активные деятельности вовсе не являются в активном сознании такими изолированными и абстрагированными. Понятия, посредством которых активное сознание отсылает к чему-то, что мыслится в себе, не являются, как я показал выше, тем, что они должны обозначать; то, к чему они отсылают, как бы оторвано от субъекта, и даже если оно отсылает к самому виду деятельности, оно не может само схватить его и перебросить на сторону объекта; напротив, оно всегда остается как субъективная деятельность. Но только тогда, если бы я смог это сделать, если бы через отношение субъективной деятельности к чему-то я смог схватить само это как объект, то то, к чему относится активное постижение, было бы в нем объектом как таковым. Но это, как очевидно, невозможно.

Таким образом, и для постижения активной деятельности, для трансцендентального познания, применимо положение о том, что то, к чему они относятся, никогда не может вступить в это отношение как обозначаемый объект, то есть что сам обозначаемый объект состоит лишь из понятия, посредством которого активное сознание представляет себе нечто, что как таковое вообще не может стать объектом.

После этих предварительных замечаний становится понятной точка зрения, с которой Кант отличает явления от вещи-в-себе и отделяет их от вещи-в-себе как нечто внутренне вне трансцендентального отношения.

Если мы возьмем любой предмет, например дерево, мы должны трансцендентно утверждать, что оно само есть лишь отношение в нашем сознании, потому что иначе мы ничего не могли бы о нем знать. Столь же ясно, что нечто от этого дерева не может быть вне нас, нечто в нас; ибо о том, что не мыслится в нас, мы ничего не можем знать. На этом основывается утверждение Канта, во-первых, что все может быть реальным только в восприятии и никак иначе. Человек пытается избавиться только от того, что чувственно воспринимает предмет; если мысленно отбросить от дерева все представления о нем, все, что есть о нем в нас, то не останется ничего, что можно было бы таким образом представить; остается только мысль, что я хотел бы теперь узнать это дерево. Но что еще у меня есть от него? Только тенденция желать узнать что-то, но поскольку не осталось ничего, что я мог бы узнать, это просто X, вопрос без ответа. Я больше не могу претендовать на существование в качестве дерева, и поскольку я также удалил пространство, в котором оно находилось, у меня нет даже возможности определить, находится ли оно во мне или вне меня. Вот та простая мысль, которая лежит в основе пропозиций, интерпретируемых в смысле скептицизма и феноменализма. Обычное сознание, конечно, отделяет идеи дерева от души, и они как бы плывут вовне, но для самого трезвого наблюдения очевидно, что они плывут во мне, ибо я их представляю, или, скорее, что-то через них. В этом представлении нет ни малейшего права собственности, которое принадлежало бы вещи как таковой независимо от меня. В этом отношении видимость – это всего лишь игра нашего воображения. То, что я воспринимаю, находится во мне только как созерцание; если бы оно было вне меня, оно не было бы созерцанием.

Таким образом, исключительно субъективные отрывки, доведенные до их истинного смысла, совершенно бесспорно верны. Это нисколько не говорит, даже отрицательно, о транссубъективных вещах. Или такие вещи также должны быть моими концепциями? Только тогда я застрял бы в настоящем высшем идеализме. Если я знаю, что эта «зелень» воображается мной, что пространство и время воображаются мной, что я вижу в них воображаемые мной вещи, то существуют ли эти идеи вдруг вне меня? И как я могу узнать, что эти идеи в то же время не являются идеями, что они прилипают к вещам, которых нет в воображении? А если это так, то как они могут быть моими представлениями в то же самое время? Когда я говорю, что мои представления находятся во мне, я без лишних слов утверждаю, что они не находятся вне меня; а что значит «вне меня»? Вне пространства, через которое я представляю? Никто не может этого понять, даже если бы можно было ему об этом сказать. Не хотим ли мы спутать здесь простой смысл с метафизическими угрызениями совести и утверждать, что мы действительно имеем в виду признание чего-то вне нас через представления? Это вовсе не оспаривается. Однако, прежде всего, видимость смысла, который помещает наши идеи сами по себе вне нас, должна быть разбита перед духовным взором, который должен увидеть, что он никогда не встречает ничего, кроме видимости, то есть простых идей, в глубочайшей основе вещей.

То, что через эти явления наше познание обращается к чему-то, что само не является представлением, – это «постоянное учение» Канта, но именно поэтому представление = моей идее, а не этому чему-то. Последнее не переходит в меня и само не становится представлением. Здесь не следует выдвигать слишком очевидный эмпирический контраргумент, что я никогда не смогу открыть новые тела, поскольку они лежат вне моего понятия до моего познания, а затем входят в него. В интерсубъективно-эмпирическом рассмотрении последнее утверждение верно, но только в нем. Ведь если я говорю об объектах между собой, то мне может прийти в голову множество новых; если же я говорю о простом отношении к объектам, то ничто, что по своей природе стоит вне этого отношения – а это и есть то нечто-в-себе – не может войти в него. «Вне нас» в трансцендентальном смысле означает вне отношения познания «я – объект». Там может «быть» многое, ибо нельзя утверждать, что все, что «есть», может быть познано. Могут существовать существа, которые смотрят на вещи четырехмерно; кто хочет опровергнуть это? Глупость спиритуалистов заключается не в утверждении возможности существования таких вещей, а в утверждении, что мы испытываем нечто подобное, что подобное может войти в наше отношение к чему-то, поскольку оно лежит вне всякого отношения знания к нам.

Если, таким образом, то, к чему познание обращается как к объекту, никогда не является объектом в активном сознании, а всегда лишь обозначается объективным представлением, если, конечно, объект, который мы представляем себе как вещь, находящуюся вне нас и независимую от нас, никогда сам не может войти в сознание, то возникает вопрос, как мы можем прийти к тому, чтобы обращаться к тому, что во всех отношениях находится «вне нас».

Этот вопрос решается просто тем фактом, который будет более подробно объяснен в следующей главе, что ощущения даны нам. Если бы то, что дает ощущение, также содержалось в активном отношении познания, оно должно было бы сознаваться в нем как то, что дает ощущение, ибо активное отношение есть сознание. Тогда познание сделало бы ощущения-содержания самими собой, и если бы они все-таки имели объективное значение, то они должны были бы быть приведены в качестве объектов просто в силу того, что они мыслятся. Но это потребовало бы интеллектуального восприятия, которого у нас, людей, нет, и которое мы можем приписать только «изначальному бытию». Но то, что мы знаем наши ощущения как данность, является самым неоспоримым положением учения о познании. Тот, кто хотел бы отрицать это, должен был бы, конечно, быть в состоянии утверждать, что ощущение обязано своим существованием не принуждению сознания, а своей собственной деятельности. Но ни один человек не может этого сделать. Мы знаем, что можем соотнести данные вещи только с предметами «вне нас». Но мы не знаем, кто их дает. Мы даже не знаем, что такое вещь-в-себе. Является ли она вещью, подобной нашим воображаемым вещам, является ли она одной вещью, существует ли их несколько, возможно, столько же, сколько мы признаем воображаемых вещей, находятся ли они в причинной связи друг с другом: обо всем этом, согласно учению Канта, мы вообще ничего не знаем.

Но Кант говорит о вещи-в-себе, о «вещах-в-себе», позволяет им существовать, быть причиной?

В этом отношении вещь есть лишь общее название для «чего-то», выраженного для нас в умопостигаемой форме.

«Как называется эта неопределенно мыслимая вещь – вещью-в-себе или вещью-в-себе, умопостигаемым или абсолютным – не имеет значения». («Арнольдт», «Пролегомены» Канта и т.д., стр. 46).

То, что «нечто» существует, несомненно. В трансцендентальном единстве апперцепции я также знаю, что я существую. Но есть разница, знаю ли я, что я существую, или знаю ли я, как то, что я существую. И когда Кант говорит, что существование не содержится в простом представлении о чем-то, нужно быть осторожным с маленьким словом «просто». Ведь «просто» думая, что что-то есть, или я есть, я еще не могу сказать, есть ли это «что-то» или «я». Но я говорю и то, и другое на основе реальных отношений. Поскольку я должен соотнести разумное содержание с чем-то, я могу сказать, что это что-то «есть»; поскольку я аналитически развиваю понятие Я из фактического отношения мысли (Kb 660), я могу сказать, что я «есть». Эти фактические отношения, а не «простые» мысли, делают меня уверенным в существовании.

Нечто является причиной! Но разве я тем самым утверждаю, что это определенное ощущение обязательно должно быть следствием определенного чего-то, например, выстрела из пистолета? Тогда я должен был бы иметь это «нечто» само по себе как идею во мне. Но только тогда я бы применил кантовскую категорию причины, которая связывает события с событиями. Но я не могу даже приблизиться к «чему-то», что должно быть причиной, поскольку оно находится за пределами моего познания, которое только ссылается на него как на нечто, но не может втянуть его в себя. Поэтому слово причина, как подчеркивает сам Кант, следует понимать здесь в совершенно ином смысле (Prol. §53). Оно означает не эмпирически установленную причину, которая сама по себе уже воображаема, а «нечто», что действительно является причиной ощущения, но из чего я не могу как таковой исходить, чтобы определить из него его следствие.

Однако у Канта, наоборот, все то, что делает объект объектом, находится во мне. Предмет по внешнему виду – это субстанция. Субстанция, однако, не есть нечто само по себе, а постоянное в восприятии. Реальное, соответствующее ощущениям, предполагается в пространстве. То, что во внешности содержит условие необходимого правила постижения, есть объект. После этого мы вдруг видим перед собой совершенно иной объект, нежели трансцендентальный объект, обозначающий это нечто. К трансцендентальному предмету мы должны отсылать наши представления, ибо он выражает тот факт, что ощущения даны нам. То, к чему мы обращаемся, само не находится в нашем познании; следовательно, оно не может быть рассмотрено и пространственно-временным образом определено в нем. Предмет же, который мы определяем как реальность, субстанцию и т.д., должен находиться в нашем познании и как таковой не может быть просто тем, к чему мы это познание отсылаем. Эмпирическая картина, из которой, конечно, нельзя вывести никаких дальнейших следствий, может прояснить этот факт и в то же время помочь еще раз понять фундаментальное различие между интерсубъективно-эмпирическим и трансцендентальным наблюдением. Подумайте об изображении солнца в зеркале воды. Предположим, что я ничего не знал о реальном солнце, а знал только, что на поверхность воды падают отпечатки, которые дают мне образ солнца в воде. Как бы я должен был думать теперь, всегда предполагая, что я ничего не знаю о солнце на небе? С одной стороны, образ в воде сам по себе не является объектом в воде; он исходит от чего-то другого, о чем мы не имеем ни малейшего представления; но по своей форме он, тем не менее, также является предметом в воде и может рассматриваться как таковой. Так и здесь, похоже, я имею двойное объективное рассмотрение: образ солнца в воде как самодостаточный объект и его отношение к чему-то неизвестному. Большое принципиальное отличие нашего сравнения от того, которое оно призвано проиллюстрировать и которое невозможно сделать понятным с помощью какой-либо аналогии, заключается, конечно, в том, что из изображения солнца по отношению к окружающим предметам мы можем вывести природу и местоположение неизвестного, которое нам передает изображение, ибо то, что вызывает изображение, само может быть воображаемым и поэтому должно быть включено в цепь – эмпирических, т.е. т.е. объектов, которые что-то обозначают, как Леверрье вывел Нептун из образа возмущений Урана. Но вещь-в-себе, то, что является причиной моего ощущения, вещь, не видимая понятием, никогда не может сама стать ощущением или понятием, и поэтому ее нельзя искать и находить в цепи эмпирических объектов. Именно здесь возникает фундаментальное различие между интерсубъективным и трансцендентальным наблюдением. Только в этом отношении этот эмпирический образ может и должен также объяснять трансцендентальную концепцию, поскольку он предполагает, как необходимы два различных понятия объекта, в зависимости от того, думаю ли я об отношении существования моих идей к чему-то вне моего сознания, что их дает, или об отношении идей друг к другу к единому образу в сознании, – но который сам является объектом только потому, что обозначает это что-то. В последнем отношении то, что в облике содержит условие необходимого правила постижения, само есть объект, т.е. то, посредством чего это нечто объективно представляется. В этом же отношении верно и предложение: дать объект, т.е. представить его «непосредственно в созерцании», есть не что иное, как соотнести его концепцию с опытом. Если, конечно, считать, что здесь то, что обозначает трансцендентальный объект, втягивается в само представление, то можно выйти из путаницы не больше, чем если бы утверждать, что истинное солнце должно находиться под поверхностью воды, в или за изображением солнца, и что, поскольку можно измерить дно водоема, нельзя понять, где должно находиться истинное солнце и как возможно его созерцание через дно. Совершенно аналогичными, однако, являются возражения идеализма, с которыми боролся Кант, который сначала превратил идеи в реальные вещи, независимые от нас, а теперь не может понять, как они могут стать нашими идеями.

Таким образом, предмет по внешности – это лишь суммарное отношение понятий между собой к «чему-то». Только благодаря этому отношению объединенные понятия как бы сами становятся этим объектом; на самом деле они остаются понятиями, через единство которых я обозначаю это нечто. Для того чтобы это отношение могло иметь место, необходимо понятие трансцендентального объекта. В явление есть только отношение к неизвестному чему-то, но не само это что-то. Внешность всегда имеет две стороны: одну, согласно которой я мыслю объект как таковой, к которому я отношусь через внешность, другую, согласно которой я рассматриваю внешность этого объекта в соответствии с его формой. (ср. KB 64)

Когда человек постигнет «идею в целом», он уже не удивится, если я поставлю рядом следующие, казалось бы, противоречивые положения и буду утверждать, что, как только он разделит эмпирический и трансцендентальный смысл содержащихся в них понятий, они окажутся совершенно верными: Несмотря на то, что вещь-в-себе не находится в явлении, несмотря на то, что она не обнаруживается пространственно позади него, она, тем не менее, находится в каждом явлении и позади него как простое отношение к нему. Несмотря на то, что каждый вид обязательно связан с чем-то, через что дается его чувственное содержание, в виде вида нет ни малейшего следа чего-то, что можно было бы найти в виде, который сам не был бы видом. Первая из этих пропозиций выражает не что иное, как то, что содержание ощущения дано, а не создано сознанием, но вторая пропозиция совершенно тавтологически утверждает, что то, что не может быть в моем сознании, не может быть мне известно. – И Куно Фишер, надеюсь, не будет меня ругать, если я сейчас резюмирую обе, казалось бы, противоречащие друг другу пропозиции: То, что дает мне ощущение, есть не что иное, как сама вещь, на которую я смотрю. Ведь сама вещь, на которую я смотрю, обозначает нечто, воображаемое через внешний вид, и к какому же иному нечто, чем то, что дало мне материал для формирования представления об этом нечто, следует отнести это нечто? Тот факт, что я ничего не знаю о том, как выглядит это нечто, помимо этой моей идеи, ничего не меняет. Телесная концепция, в конце концов, обозначает для меня нечто.

Таким образом, чтобы окончательно объяснить предложение Пролегомены, представленное в предыдущей главе, тело означает не только внешний вид, но и «вещь в себе». Оно означает это, но не является этим. Теперь уберите эту идею, которой я обозначаю нечто! Является ли сам предмет теперь этой идеей? Или я все еще имею представление о том, что такое объект? Ни в коем случае! Я имею представление об этом объекте только через тело-идею, которое я обозначаю как «нечто». Но тела – это мои представления, посредством которых я представляю себе это нечто; поэтому «тела как явления внешнего чувства», то есть как телесные представления, не могут существовать вне моих мыслей как тела, равно как и то нечто, что лежит в основе этих представлений, не может проникнуть в меня и стать во мне представлением.

Наше познание лишь выражает наши отношения к этому чему-то. (Kb 72) Кант решительно подчеркивал это. То, что из этого следует, что мы не можем постичь «вещь-в-себе» в себе, что поэтому «внутренность» вещей остается для нас совершенно непостижимой, я считаю неопровержимым. Но вопрос о том, не обладает ли наше познание, поскольку оно содержит отношения к этому чему-то, средствами для определения отношений вещей-в-себе между собой по аналогии с их отношением к нам, этот вопрос Кант не рассматривал в отличие от вышеизложенного. Напротив, он практически отрицает его вместе с первым.

«Пространство не представляет никакого свойства одних вещей в себе или их в их отношении друг к другу» (Kb 54).

По его словам, даже множественность вещей-в-себе не обозначается множественностью вещей явления. Мы вообще ничего не знаем о вещи-в-себе, кроме того, что она дает нам ощущения, не будучи в состоянии сказать, как это возможно. (Kb 829) Существование «вещи-в-себе», с другой стороны, твердо стоит на позициях Канта и не может быть испарено в какие-либо факторы сознания или идей. Это будет показано далее самым очевидным образом из Канта. Однако, согласно ему, это отношение сознания к чему-то дается тремя способами. Сознание чего-то неопределенно в данном ощущении, рассматривается в пространстве, обобщается и определяется в виде понятия единства рассудка. Таким образом, это отношение является первым: дано через ощущение.

Примечания

1) Критика чистого разума (издание KEHRBACH = Kb.).

2) Пролегомены, 1-е издание (= Prol). Остальные произведения (W) Канта перечислены в соответствии с томом и номером страницы издания Розенкранца и Шуберта.

LITERATUR – Franz Staudinger, Noumena, Darmstadt 1884.