Читать книгу Песочные часы, или Маятник Фуко. /Симфония челночного жанра/. Вторая книга - Валерий Арефьев - Страница 4

Детский спортивный клуб с соответствующим наступающим девяностым названием "Ракета" принадлежал Кировскому заводу. Помимо прочего, в Ракете базировалась секция спортивной гимнастики клуба "Кировец". Вот там мы с Саней и трудились.

Зарплата в Кировце была не так, что бы большая, но всё же, побольше, чем у артиста первой категории. Сто семьдесят рублей в месяц. Клуб был частично хозрассчётным, помимо обычных, бесплатных групп нам разрешалось набирать ещё и платные. Часть денег от этих платных групп вполне официально поступала в наши карманы. И ещё часть – не вполне официально. Но тоже, конечно, поступала. Это совсем не возбранялось.

Недолго думая, я сбегал в детсадик по-соседству, вообще в соседнем доме, предложил свои услуги. Через неделю у меня было две утренние группы малолетних шалопаев. Я занимался по часу с каждой, по утрам, три раза в неделю, в своё свободное время. Деньги мне собирать не приходилось. Воспитатели сами, раз в месяц аккуратно сдавали взнос за всю группу целиком. Дети кувыркались на ковре, разучивали несложные упражнения и прыгали на батуте. Они были счастливы, это было очевидно. К тому же, набесившись от души на нашей "тренировке", в тихий час они отлично засыпали. Воспитатели же, всё это время, отдыхали от детей. Они были счастливы не меньше.

Вечерами, после работы, три раза в неделю, я играл с друзьями на гитаре. В первый год у нас была только гитара. Очень скоро мы играли по нотам довольно сложные джазовые пьесы, учились импровизировать. Гитару нам преподавал совершенно монументальный человек, Борис Павлович Суетников. Боря. Так мы, конечно, к нему не обращались, но всё же, для нас он был Боря. Или просто: Палыч.

На гитаре Палыч играл фантастически. Как и на фоно. Это была совершеннейшая загадка, каким образом он своими толстыми, как сардельки пальцами, умудрялся выигрывать сложнейшие пассажи и брать кривые джазовые аккорды. Палыч был похож на Луи Армстронга, или Диззи Гиллеспи, со щеками надутыми трубой или саксофоном.

Только белый, и без сакса. И он был свой в доску. Просто, свой в доску Борис Палыч! Бывший солист из "Добрых Молодцев", гитарист, пианист и композитор. Ну и, конечно, громогласный, никогда не унывающий пьяница. Не даром он был когда-то Добрым Молодцем!

Палыч научил-таки нас играть на гитаре. Помню, как-то зимой, в феврале, забухав после занятий, мы в четыре гитары играли джазовые пьесы у метро. С ритмом, басами и солягой. Народ не понимал, что происходит. Какие-то полупьяные молодые раздолбаи играют "Рондо" Моцарта в джазовой обработке. И как играют! Это было ещё на первом курсе.

И вообще, мы очень подружились. Много ещё лет, после того, мы с ним встречались, что-то пили и играли на гитарах. Потом Палыч умер. Он был очень большим и очень полным. Последние годы ему тяжело было ходить. У него нашли какую-то болезнь, саязанную с лишним весом. И Палыч сел на голодовку. Он, видимо, чего-то не учёл. Его хватило на целых три недели.

Иногда, а я и теперь ещё играю на гитаре, правда, последнее время всё реже, но всё же, всё же… Порой хочется хоть как-то вернуть молодые годы, тогда я беру гитару, и неделями играю, как умалишённый.

Вспоминаю старые Палычевы блюзы, достаю свои нотные тетради с мудрёными джазовыми аккордами, иногда даже пою, тоже, что-то старое. В основном себе, но бывает и для друзей, под рюмку пива. И вот тогда, под рюмку и гитару, я вдруг чувствую, как не хватает мне этого могучего Доброго Молодца, этого неунывающего, громогласного пьяницы, Палыча. Бориса Павловича Суетникова, для меня, навсегда уже теперь, просто Палыча. Иногда мне его очень не хватает…

Так прошло два года. Наверное, два лучших года в моей жизни. Я действительно, чувствовал себя почти счастливым. Пока не наступили девяностые. Те самые, которые потом назовут "Лихими девяностыми". Только мне кажется отчего-то, в России всегда какие-то "Девяностые". У нас без перерыва сплошные "Лихие девяностые". Только в различных вариациях. А также, в комбинациях, с двадцатыми, тридцатыми, семидесятыми и восьмидесятыми. И при этом, они, всё же, постоянно девяностые! И все, по-своему, лихие!