Читать книгу Воробышек - Валерий Белкин - Страница 2

И был вечер, и было тихо, и Валерка сидел на подоконнике и смотрел в открытую форточку на дорогу у дома, на стадион за дорогой, на озеро за стадионом. Он видел, как бегали и ходили разные люди около дома. Мальчишки, девчонки, женщины. Прошло и несколько мужиков, они пели, хохотали. Многих он не знал: из чужих домов.

Ветерок влетал к нему, дотрагивался до волос и пропадал за спиной, в углах комнаты, шевеля темноту. Валерка не поворачивался, лучше не встречаться глазами с теми, кто поселился там. Солнце краснело, краснело и скрылось. Валерка знал – на том берегу озера стоит огромный забор, а за забором живут тоже люди, ему незнакомые. Солнце заходит на ночь туда, к ним, там и отдыхает.

Вдоль дороги зажглись фонари, а бабушка загулялась. Слезать с подоконника боялся, могли защекотать жители углов. Наконец, услышал, как в замок вставили ключ, повернули, вошли – и от родимого голоса перехватило дыхание. Соскочил с подоконника, подбежал к бабушке, обнял и прижался к милому фартуку. Запахло любимыми пирожками.

– Ну-ка, посмотрим, что сорока-белобока Валерке на хвосте принесла, – и развернула бумагу.

– Баб, по правде! – Валерка подпрыгнул. – Ой, масло, я что его ни разу не видел?!

– Всё тебе не так. Давай сухарницу делать, любишь её? Любишь, я знаю.

Лампочку на столе зажгла, Валерка рядом уютно устроился, ноги под себя, на табуретке.

– Бери нож, луковицу, а я воды вскипячу и сухари накрошу, масло тебе понравится. Соня, татарка снизу, дала.

Валерка заработал. Он был очень заботливый и гордился этим. Умел чистить картошку, раскатывать сочни для пельменей, резать лук. Помнится, этой зимой, в лютый холод, бабушка ушла и печь не растопила. Валерка самостоятельно разжёг посреди комнаты костёрчик из газет и щепок, накрылся одеялом и грелся у огонька. Пришла бабушка, заахала, заохала. Ну, мать узнает, ну, мать узнает – что будет с ними? Всё разбросали, всё замели, подчистили. Никто ничего и не заметил. Потом вдвоём с бабушкой смеялись, вспоминая печку, матери не рассказывали.

Вовка Рыжий, очень хороший друг с первого этажа, не заботливый, ничего не умеет. Да и куда ему! Отец-пьяница забирался на фонарный столб во дворе и кричал: «Сволочи, фашисты, всех расстреляю!» А тётя Нина, Вовкина мать, бегала и плакала, просила слезть со столба. Мимо проходили соседи, посмеивались и говорили: «Давай, Лёха, давай, так их всех!». Так что и в самом деле, Валерке повезло.

Вода на плитке поспела. Лук почистили, сухари раскрошили в кастрюлю. Всё залили, посолили, масло бросили и стали есть, прихлёбывая да причмокивая. Так вкусно Валерка давно не ел. Долго беседовали. А, как сморило, бабушка унесла его к себе на кровать спать.

Он лежал и смотрел на ночь в комнате, и она близилась и близилась, и стала его телом и душой, и он стал частью ночи и заснул. Мать и папа Толик пришли поздно, не увидел.

Утром разбудил крик под балконом. Вовка Рыжий снизу звал на озеро. Валерка заметался на балконе, чуть не плача от досады. Бабушка, уходя в магазин, как на грех, закрывала дверь на ключ. Весь день можно было прождать. Приносила хлеб, конфеты, булочки. Их с бабушкой булочки всё равно вкуснее. Пекли на Пасху. Валерка на головы из теста каждой птичке глазки из изюма прикреплял. Затем в раскалённую духовку на противне в печку ставили. Откроешь – и жаром оттуда несло, и крутились там красные пылинки. И на каждой пылинке жили люди, звери – в своём мире. Как же Валерка в такие дни мечтал пробраться к ним и повеселиться. А бабушка закрывала дверцу.

Птички пеклись. Жаворонки, так называла их бабушка, складывали на кровать. Соседи в этот праздник заходили и брали, сколько хотели. Бабушка радовалась и любила похвастать – много съели, значит, хорошо поработала.

Валерка пометался по комнате, помочился в ведро у печки и задумался, как долго ещё сидеть.

– Валерка, Валерка, идёт она, идёт!

Он поспешно оделся и маялся у дверей. Но бабушка не выпустила. Как пришла, так посадила за стол, налила молока, дала булочку. Молоко выпил, булочку спрятал за кружкой, хотел бежать.

– Куда? Я с вами, и не спорь.

– Ты что, бабушка, мы голые будем купаться, трусы замочатся. Мы мужики!

– Вот я и иду, мужики, а то, не дай Бог, утонет кто.

От стыда заревел. Совсем она не понимает, что подумают Вовка, Бульба и Никита и девчонкам потом расскажут. Сел на пол, прижался щекой к ножке стола, закачался и завыл от горя.

– Так, хватит, беги давай! Булочку съешь потом!

Кубарем скатился с лестницы, выбежал к друзьям, и они отправились купаться. В холодной прозрачной воде задохнулся от счастья. Вопили, брызгались, ползали по дну под водой, догоняли друг друга, затем выбрались, легли на песок и засыпались им, сухим и тёплым. Солнце грело, на берегу тихо, никого нет. И он смотрел жадно на дальний берег озера. Люди, что живут там за забором, странные и не похожи на них с Вовкой, но добрые. Подобраться бы к этому забору, найти махонькую дырочку, как в уборных, и подсмотреть, что делают. Давно мечтал встретиться с ними и сказать: «Здравствуйте, я Валерка…»

– Да что ж это такое, сколько тебя ещё ждать! – раздался знакомый голос.

– Твоя бабушка! – вскрикнул Бульба, и они понеслись к дому, на бегу натягивая трусы.

Дома старательно пережёвывал булочку и постанывал:

– У-у, о-о! Как вкусно, как приятно!

Но бабушка не прощала, сердито шлёпала мокрой тряпкой об пол и даже не смотрела на Валерку, тщательно вымывая каждую половицу. И запах в комнате становился чистым и арбузным, а арбузом с хлебом бабушка тоже угощала – сытно и вкусно…

У них самая красивая комната в доме. На втором этаже, с балконом, у других нет! Всегда чисто, уборной не пахнет, и всё на своих местах. И стол, и стулья, и две кровати, и чёрный диван у стены между балконом и окном. Валерка часто спрашивал у матери, когда же он уйдёт от бабушки и будет спать на красивом диване. Старшие ребята задразнили – бабка все зубы выпердела ему. Он плакал и поправлял – не бабка, а бабушка, те только веселились. Папа Толик обещал – как родится маленький братик, так и уйдёт от бабушки на диван. Но лето кончалось, скоро в первый класс, а брата всё нет и нет.

Бабушка домыла и заявила: узнает мать об их проделках – достанется обоим. Валерка поклялся, что никто ничего не расскажет, у него самые верные друзья, таких не найти, и убежал.

На улице никого. Недолго жалел, пошёл к любимой горке у стадиона. Там росли цветы, а в зелёной траве кто только ни жил. Но об этом никому не говорил, ни к чему.

Он прекрасно понимал и знал, что в травяном царстве бесстыдников и любопытных не признают. Потому, беззаботно напевая весёлую песенку «Ляля, ля-ля», словно ему, хорошему пацану, здесь всё безразлично, подошёл, случайно взглянул и не выдержал – ахнул. Трава-то изменилась! Ещё вчера была другая, маленькая, больная, а сегодня… Не может быть – зелёная, пушистая, превратилась в лес чудесный.

И опустился он на колени перед ней, и приник влюблённо к листьям травы. Ласкался к ней и приговаривал: «Какая ты миленькая, какая ты красивенькая, полюби меня, я тебя давно люблю. И мы будем вместе, травочка моя, миленькая моя, сладенькая моя!» Бережно сорвал несколько травинок, попросил прощения, откусил и пожевал. А те, кто в траве живёт, всё видят, но пока не подходят, боятся. Вот один пробежал, стебельки дрогнули, и сердце Валерки затрепетало. Господи, сейчас появятся быки-кони с рогатыми головами, с трепещущими крылышками, а на них сидят малютки-человечки. Встретятся и подарят для бабушки платки красивые, а для него – фантики от конфет блестящие и пастилу.

– Ты где, Валерка? Что молчишь?

Вовка позвал. Валерка уважительно попрощался с травой и с её населением, пообещал завтра прийти, сегодня вечером уже не получится, и убежал.

– Пойдём через канаву прыгать. Посмотрим, кто перепрыгнет.

И гурьбой отправились за чужой дом к вырытой строителями и заросшей канаве. На дне поблёскивала лужа от частых дождей. Ходить туда опасно, могли побить ребята из чужих домов.

Канава широкая, не допрыгнуть от края до края. Валерка призадумался, не зря ли так быстро согласился. Ребята заспорили, кто первый прыгнет. Вовка и Бульба пустили в ход кулаки. И тогда Валерка спокойно сказал:

– Я первый, не орите, отойдите, прыгаю.

Бульба презрительно скривил рот, Вовка недоверчиво покачал головой, Никита сплюнул и растёр. Валерка отошёл на пять шагов – пацаны считали вслух, такой уговор, поднял руку, как папа Толик перед ударом по мячу, разбежался и прыгнул. Чёрная земля стремительно налетела, ударила больно по зубам и бросила на дно, в самую лужу. И только подумал – опять достанется, как уже бежала бабушка и кричала: «Убили, убили!» За ней соседки. Вовка завопил: «Вылезай, дурак!» Ребята бросились врассыпную.

Бабушка и соседки стояли наверху, он в муке закрыл глаза. А она, подвывая, спустилась к нему, взяла на руки, передала внука соседкам. Когда несла домой, думал, будет ли жить дальше. Дома обмыла в тазике, одела на него сухое и чистое, посадила обедать. Ругала долго, нудно. Он плакал. Слёзы капали в суп и забавно расплывались. Было любопытно, и давил из себя слёзы, пока бабушка не рассердилась:

– Не ной! То с сараек прыгает, то с чердака свалится, то собака задерёт, за что мне такая беда!?

На улице послышались весёлые голоса. Утирая слёзы, вышел на балкон. Бульба махнул рукой – выходи, чего смотришь!

– Баб, а баб, ну, пусти ты меня, это последний раз! Клянусь, честное слово, – и несколько раз с силой, чтобы бабушка слышала, ударил себя в грудь.

– Все люди, как люди, а я…

– Ты? Ты нелюдь, – в сердцах сказала бабушка.

Он согласился и сидел, тоскливо глядя, как она стирает его грязную одежду.

– Ну, что мне теперь, землю есть прикажешь, я же поклялся уже раз!? – не выдержал он тяжкого молчания.

Обтёрла бабушка лоб, вздохнула, махнула рукой:

– Тебя просили прыгать?

– Нет, я сам!

– Уходи, не мучь меня, «сам»!

– Баб, а баб, ты намажь мне маленький кусочек хлебца маслицем, сахарком сверху присыпь, я хоть на улице поем.

Спускаясь по лестнице, проявил вежливость и к соседке- башкирке – поздоровался с ней. въехала-то их семья две недели назад. Раз Валерка поприветствовал её, значит, она теперь может жить спокойно – он признал их семью и впустил в мир дома. Откусывая хлеб, вышел, но похвастаться не перед кем – всех загнали домой. Побрёл к своей горке.

А там сидели три девчонки-школьницы – Нинка, Тайка и Катька. Остановился, зная, что произойдёт, но не убежать – уже увидели, посмеиваясь, окружили. Поспешно доев кусок, нахмурился, набычился, грозно свёл брови, пытаясь напугать. Куда там, они прыгали, как бешеные, вокруг него и толкали.

– Ага, Валерочка, кудрявенький, славненький пришёл; где ж ты так долго был; мы с вами давно не встречались…

Покорно упал, понимая, что лучше не связываться, они втроём и сильнее. Девчонки принялись щекотать, и он залился хохотом. Да так заразительно, что и те свалились рядом, продолжая щекотать. Тайка полезла к нему в трусы. Он от ужаса забил ногами, заплакал, захлебываясь слезами и смехом.

– Что ж вы делаете, что ж вы делаете, чёртовы девки!

Это бежала бабушка. Девчонки, хихикая, помогли Валерке встать, заправили в трусы рубашку, за кудри подёргали и, не спеша, отошли. Бабушка потащила, он выдернул руку, отёрся от слёз и завопил:

Девчонки в ответ запели, да громко так:

Валерка захохотал от восторга – сколько розовых мартынов висело на кустах, а девки рвали и ели. Бабушка в крик. Что мать подумает, что соседки подумают, а он – бесстыжий дурносмех. До дома довела, дала подзатыльника и ушла. Пацаны у подъезда ничему не удивились, только Бульба спросил:

– Чего это она?

– Откуда я знаю, наверное, из-за дур этих!

Никита усмехнулся, он-то хорошо знал, не такие уж эти девчонки и дуры. Подошла Шурка снизу, стала заигрывать. Валерка не хотел ни видеть, ни слышать её. Зимой она сказала, что он украл у них блокнот. Нужен он ему! Все переругались, потом бабушка случайно нашла блокнот под матрацем, вернула Шуркиной семье. Его побили, и больно. Они не смогли понять – он не украл, он взял. Писать хотел, как все взрослые, а писать было негде, потому забрал. Наслаждался в одиночестве, рисовал кружочки, чёрточки, полоски, потом перечёркивал. Всё, как у взрослых. И блокнот из-за Шурки забрали.

Вдруг подлетел Вовка и завопил:

– На воднушке кого-то убили, быстрее, пацаны, бежим!

Все сорвались, и Валерка понёсся с ними. А там, у озера, на лодочной станции, стояла толпа. Здесь лежали строительные блоки, огромные и тяжёлые. Давно их сгрузили с машин и беспорядочно побросали друг на друга прямо у воды. Мальчишки часто играли здесь «в войну». Сегодня один, как обычно, спрятался под плитой, чтобы не нашли, а она упала и придавила его.

Ребята подбежали, встали и вместе со всеми смотрели, как мужчины пытались снять с груди мальчика плиту. С трудом, но сняли. Люди молчали. Он ещё жил, и Валерка глядел, как тяжело дышит, как медленно, очень медленно поднималась грудь и также медленно опускалась.

Ждали недолго, и она перестала опускаться.

– Убили, – сказал кто-то в толпе.

– Видел, да, видел, да? – Теребил его Вовка, когда возвращались, – не вытащили вовремя, и «Скорая» не вовремя, шофера водку жрали!

А Валерка шёл и думал: «Господи, какой же он маленький, этот паренёчек». И имени его не узнал. Мёртвых изредка видел – по улице мимо дома проносили открытые гробы, за ними машина, оркестр, родные. Но детей-то ни разу не проносили.

«Господи, как же мальчик будет лежать один в земле, где темно и страшно. Он же будет кричать, будет звать на помощь – и никто не придёт, не поможет, не спасёт». Валерка это знал.

Солнце всё ниже и ниже опускалось к озеру. Ребята сидели на его горке и молчали. Родители приходили с завода, раздавались раскатистые мужские голоса, визг и хохот.

– Бежим, кто первый, – скомандовал вдруг Рыжий, и все к дому бросились наперегонки.

У Валерки сегодня не получилось – Бульба обогнал. Тут подошло и время по домам расходиться – из окон призывно закричали родители. Прощались, Вовка схватил за руку, приблизил к себе, расширил глаза и прошептал:

– Не бойся, пожалуйста, он не придёт к тебе ночью, не бойся.

Валерка благодарно взглянул на него, пожал руку и ушёл. Дома сидела мать, бабушка хлопотала у стола.

– Ну, всё ещё не набегался, устал ведь, посиди, – и мать посадила рядом на диван.

Она была очень красивая – губы накрашены, пахло шоколадом.

– Доча, не ходила бы ты туда!

– Мам, там одни сучки, и он с ними, что же я так и буду терпеть?

– Да с командой он пошёл, вчера же сказал.

– По ресторанам с командами не ходят, я притащу его сюда!

Нового папу Валерка знал с прошлого лета, и нравился он ему очень. Сильный, красивый, Толик играл в футбол и в хоккей, в посёлке его любили, дарили цветы и конфеты. Однажды пришёл домой поздно, в светлом костюме, и, широко разведя руки, запел песню про Костю в шаланде. Мать молчала, молчала, встала, сняла с плиты кастрюлю с борщом и одела ему на голову.

Валерка без удержу хохотал: капуста, картошка, морковь, как живые, сползали по костюму. Толик снял кастрюлю, швырнул к балкону, ударил кулаком по печке, та развалилась, потом по бабушке. Мать схватила Валерку за руку и бросилась на улицу. Ночевали у тёти Клавы на полу. Из-под кровати пахло кислым, как в уборной, он просыпался, засыпал, и так всю ночь. Но не говорил ни слова, мать могла рассердиться, накричать, а то и ударить. Утром пришли домой. Толик стоял на коленях перед кроватью с бабушкой и плакал, та постанывала.

Валерка размышлял, какие «сучки», какая команда, и что мама наденет Толику на голову в этот раз.

– Я ушла, – сказала мать и хлопнула дверью.

Валерка и бабушка повздыхали, помолчали и сели за стол. Поел макароны, насыпав сахару для вкуса и залив молоком. Бабушка только морщилась. Убрали со стола и сели читать.

Дорога длинная. По краям столбы, фонари светят. Едет домой милый Ямчик, поёт, а снег падает и падает. Так мечтал Валерка и, поплёвывая на сапожную щётку, любовно очищал от пыли горящую лампочку на столе.

Поплёвывал и чистил, поплёвывал и чистил. И та взорвалась. Валерка пригнулся. Бабушка страшно закричала. И наступила ночь.

– Что ж ты, враг, делаешь?

– А что она, дура…

– Кто она?

– Её просили?

– Кого?

– Лампочку!

Оба, перебивая друг друга, о чём-то спорили. Наконец, бабушка успокоилась.

– Она, она, у тебя всегда она, ох, мать придёт…

Нашла и ввернула новую лампочку. Осколки собрали, высыпали в ведро, накрыли бумагой, чтобы мать не увидела. Он присмирел, разделся, лёг в постель. Бабушка села возле, долго гладила по голове, что-то напевая, поцеловала и сказала: «Ах ты, горюшко моё, горюшко…»

И он задумался. Завтра или послезавтра, ну, по крайней мере, через пять дней произойдёт встреча с теми, кто живёт за забором на краю озера, и разговорятся они по дороге. И будет так здорово, что ни Вовка, ни Бульба, ни бабушка не поверят. И у него появится своя тайна.

А ночь подходила всё ближе и ближе, и он вновь стал её частью и заснул.

… Прикрыл глаза ладошкой от яркого солнца. У них, оказывается, день, а у нас-то ночь. В заборе дверь, он вошёл. Город-то какой большой, по улицам ходили люди, маленькие, чистые и красивые. Совсем не такие, что в траве живут. У всех крылышки за спиной, как у стрекоз, голубые, прозрачные. Подошли к нему, за руки взяли, пощекотали. Он с удовольствием рассмеялся. И, конечно же, это должно произойти! Сверху спустился, счастливо улыбаясь, мальчик сегодняшний, из-под плит спасённый. Все поднялись, радуясь, в воздух и полетели, и показывали чудеса на земле и в небе, и говорили, говорили, говорили…

Сквозь сон слышал, как пришли мать, Толик-папа и как долго у себя на кровати шушукались…

– И зачем я убил тебя, Валерка, – растерянно спросил у зеркала пожилой мужчина.