Читать книгу Неизвестная солдатская война - Валерий Фёдорович Мясников - Страница 3

И вот первая страница дневника.

«11 Сентября 1943 г. Курская обл. с. Борысовка Сегодня я покидаю 549-й ОСБ в котором прослужыл с 1941 г. 25 мая Жаль розтаваться с друзями с которыми прошол с Польши до Волгы А особенно жаль земляка Скицкого Мишку. Все нас провожали со слезами на глазах хотя никто и неплакал С Мишкой я простился в санчасти так как он не смог выйти меня проводить он больной бледный как свеча. Я пян ели на ногах держусь барахло гоню На сегодня все машына ожыдае».

(Текст дневника воспроизводится с сохранением авторской орфографии и пунктуации. Встречающиеся в тексте многоточия – там, где более трёх точек, – это не редакторские сокращения, эти точки также воспроизведены по оригиналу. Только троеточие будет означать невосстановленный текст дневника.-В.М.)

– Чтобы объяснить, почему перед войной я попал в этот необычный 549-й отдельный сапёрный батальон, рассказ надо начинать с дедовских времен.

Отец мой Тимофей Павлович Лобас из кубанских казаков. А мать Гликерия Алексеевна из иногородних. Её отец Алексей Алексеевич Беспалько был красным партизаном. Когда в 1920 году в станицу пришли десантировавшиеся в Приморско-Ахтарской станице улагаевцы, кто-то из местных казаков, которые не любили иногородних, выдал деда. Его повесили. Сейчас во дворе нашей гривенской школы стоит памятник, на котором высечены фамилии 13-ти партизан, казнённых в 1920 году улагаевцами. Первая фамилия на памятнике "А. А. Беспалько". Мой отец часто жалел, что не успел спрятать тестя в плавнях.

А позже в нашу семью пришла ни одна смерть. Из девятерых детей нас выжило четверо – только те, кто родился до 1928 года. Остальные померли в "изобильные" сталинские годы от голода. И когда в 37-м отца арестовали, никто не вспомнил, что он из семьи красного партизана, что у самого бригадира гривенского рыбколхоза умерло пятеро детей. Какой же он враг народа?

В ту ночь арестовали и его родного брата Павло Павловича Лобаса, тоже бригадира рыболовецкой бригады. А наутро – ещё троих их братьев. Вырубали род под корень. Всего за два дня из Гривенской забрали человек 200 – станица и тогда уже была большой. За что забрали и куда их увезли, никто не знал. Только перед самой войной в станицу приезжал представитель прокуратуры и сообщил матери: «Ваш муж осуждён без права переписки». Мать спрашивает: «На сколько лет?». Ответ был такой: «На много, так на много, что можешь снова выходить замуж».

И только в годы первой реабилитации, после смерти Сталина, мы получили официальное извещение о том, что «Тимофей Павлович Лобас умер в 1944 году в тюрьме от кровоизлияния в мозг». Какая же это реабилитация?..

После ареста отца мне было очень трудно. И не потому, что пришлось бросить школу и идти на Азов рыбачить. Я стал сыном «врага народа». Местные активисты мне издали кричали: «Враг народа! Враг!..Враг!..». Многие не здоровались, не разговаривали. Затравили меня как волка. Вот тогда я и научился без спросу бить по морде.

В армию со своими сверстниками не пошёл. Как сына «врага народа» меня не брали до особого распоряжения. И взяли только в марте 41-го. Но таких, как я, в боевые части не направляли. В Новороссийске из нас сформировали этот особый 549-й сапёрный батальон. Процентов на тридцать батальон состоял из чеченцев. Было в нём много немцев, эстонцев, греков… В общем, все – «опальные стрельцы».

– Почему «прошёл с Польши до Волги»?

– Западные области Украины, присоединённые в 40-м году, тогда называли Польшей. Местные жители так и говорили: «Наша Польща». 8 июня наш батальон выгрузился на станции Ожени, это километрах в 120 западнее Шепетовки. Жители встречали нас хорошо. Была как раз троица. К нам подходили разнаряженные в национальные одежды украинцы, поздравляли с праздником, угощали.

Но вскоре всё резко изменилось. В то время ходили слухи, что ожидаются крупные маневры. Это чепуха, что мы не готовились к нападению немцев. В июне нагнали в Западную Украину тучи войск. В каждом селе стояла часть. Особенно много было кавалерии. В то же время призвали на службу мужчин из местных областей, что вызвало бурное недовольство местных жителей.

Когда потом мы в беспорядке отступали и встречали группы этих мобилизованных западноукраинцев, они нам говорили, что своих комиссаров они уже «за’били». Если же встречали русских, как они называли нас «москаль, курва засрата», они их тут же убивали. А нас, кубанцев, спасал украинский диалект – «польща» принимала нас за жителей восточной Украины. С тех пор мы, кубанцы, старались держаться вместе. В этом же сапёрном батальоне провоевали два года, поэтому и расставались со слезами. Земляк на фронте был роднее родного брата.

– Почему пришлось расставаться? Куда вас провожали?

– Тогда приехали в наш батальон «покупатели», агитировали в разведку. Но не всех. Вызывали по одному, кого укажет командир роты. Я сразу согласился. Тогда в 234-й фронтовой запасной полк кубанцев попало немало. Однако впоследствии я остался только с одним земляком – Гришкой Ляхом из станицы Ивановской.

– Гришка Лях и Мишка Скицкий тоже были сыновьями «врагов народа»?

– Лях нет, а Скицкий да. С Мишкой мы выросли в одной станице. Он так и прошёл всю войну в этом батальоне, который уже после первых потерь и пополнений перестал быть «особым». На фронте Скицкий стал коммунистом – ему удалось скрыть, что он сын «врага». О вступлении в партию мы с ним говорили не раз. Но я отказывался: «Знаешь, Мишка, скрывать что-нибудь – подлое дело. Как бы нам потом не было то же самое, что нашим батькам…».

Закончил войну Скицкий на Японском фронте, имел много наград, даже такой редкий в военное время орден, как «Знак Почёта». Вернулся в Гривенскую, был рыбинспектором, потом капитаном сейнера. А когда партийным властям стало известно о его «вражьем» прошлом, Мишку вызвали в райком. Приехал он туда выпивши и бросил партбилет на стол: «Раз мои боевые заслуги для вас ничего не значат, то и эта книжка для меня теперь тоже ничего не значит…». Спасло Мишку то, что времена уже были хрущевские, да старый его друг директор рыбзавода помог. Отделался только исключением из партии. Но до пенсии доработал капитан-бригадиром. Умер в 1986 году.

«12 сентября Прыбыли в новую часть 234-й Ф. З.СП (фронтовой запасной полк. – Г. Л.) в село Красная Яруга и ночую здесь в одной вдовушкы у которой вшей набрался столько что я за всю солдатскую жызнь не видел больше примерно 1000000 было.

13 сентября Идем в село Святославку – 5 кл. от Красной Яруги шли целый день Через каждые 200 метров прывал и сплошная пянка Прышли к вечеру и меня направили в мин-бат (миномётный батальон.-Г.Л.) з другом Ляхом с ним же в эту ноч попали на губу».

– Почему так много пили?

– О, солдат не упускал ни одну возможность выпить. Какие ещё радости ему на этом свете оставались? Тем более, когда ушёл с передка. Всё, что было на передке – грязь, холод, кровь, смерть – всё заливали водкой. Больше нечем душу согреть. А ведь от передка далеко не уйдёшь. Может статься, что завтра уже не выпьешь – и твою долю разделят на других.

– Почему попали на «губу»? Что из себя представляла фронтовая гауптвахта?

– В 234-м запасном полку нас с Ляхом направили в учебный миномётный батальон. Мы, конечно, не думали начинать учёбу здесь с гауптвахты. Но такая вышла история. Вечером этого дня надо было своё солдатское барахло сдавать в «вошобойку» – так мы называли дезинфекционные камеры. У Ляха новая шинель, которую из «вошобойки» уже не получишь, поэтому он отказался её сдавать. А дезинфектор стал силой отнимать. Началась потасовка. У меня для хорошей драки все данные были: сила, рост, а главное опыт – в станице с 37-го хорошую школу проходил. Тут я Ляха быстро отбил. Нас двоих посадили в курятник – это и была фронтовая гауптвахта. А на передке гауптвахт не было.

«14 сентября Жарю вшей которых набрался в Красной Яруге Жаричка проходит с успехом и я возращаюсь без автоматчиков».

– Ночь провели в курятнике на холоде и помете. Конечно, без сна. Теперь пришлось уничтожать вшей без «вошобойки», на костре, чем всегда занимались на передке. Выворачиваешь одежду наизнанку и держишь над прогоревшим костром. Не над пламенем, чтобы не сжечь, а над жаркими углями. Главное, надо хорошо прожарить швы. И если слышишь потрескивание, значит они, подлые, жарятся.

Конечно, это дезинфекция примитивная, но в основном ей спасались. Летом клали одежду на муравейники. За несколько минут муравьи растаскивали всех вшей. На передке, если позволяли условия, этим занимались чуть ли не каждый день. Какая баня под пулями, да под снарядами? Поэтому бельё не снимаешь с себя, пока оно на тебе не порвётся. Правда, старшина иногда привозил смену. Но менять никто не хотел, потому что перед отправкой на передовую всегда выдавали новое бельё, а на смену привозили застиранное рванье.

На вшивость проверяли регулярно. Рубаху на спине заворачиваешь, подходит санитарка и смотрит в основном швы под мышками. В затишье на передке, бывало, организованно варили вшей. Ставили на огонь бочку из-под бензина, кипятили в ней воду, а перед тем, как бросить в бочку белье, каждый связывал своё тугим узлом – чтобы не потерялось. У кого бельё было подлое, тот бросал сразу. А потом, когда бочку с этим грязным, вонючим варевом опрокидывают на траву, все набрасываются как озверевшие собаки, и каждый спешит палкой вытащить своё, чтобы кто-то не умыкнул. Случалось, эти палки и по головам ходили. Зато потом смеху было. Бельё-то сварено грязным и после этого не постирано. Надевали его как маскхалаты – оно становилось пятнистым.

«15 сентября Хоз день строим нары а под вечер часть ребят отправляют на фронт».

– А каким был фронт в июне 1941-го? Первый бой? Первая кровь? Первая смерть?

– Первая смерть, которую я увидел, глупая. 22 июня или, может, днём позже был отдан приказ: из расположения части не отлучаться. А нашему полковому военврачу зачем-то понадобилось в соседнее село. На улице встретил его патруль. Он через плетень и убегать. Солдат выстрелил. Пуля попала в позвоночник, и сразу наповал. Не понимал я иных наших. В своего же, да в безоружного пульнёт, не задумываясь, как в мишень. А в немца долго целиться будет…

Война началась для меня первым боем 27 июня. Ночью с 21 на 22 июня услышали в отдалении стрельбу, видны были зарева. Никакого значения этому не придали. Все думали, что начались маневры, о которых так много говорили накануне. В пять или в шесть часов утра 22 июня нашу роту построили, и командир роты Кравченко объявил: началась война. Хотя от командования не поступало никакой информации. Наш ротный Кравченко к такому заключению пришёл сам и сделал объявление о начале войны без чьего-либо позволения.

Мы доверяли своему ротному. Он финскую прошёл. Запомнились его слова: «Знаете, почему победили в этой войне? Да мы своих бойцов положили больше, чем в Финляндии жителей. Все огневые точки солдатскими телами закрыли».

Какая была первая реакция? Я бы сказал, спокойная. Между собой говорили: «Ну что, хлопцы, воюем? – Воюем…».

В этот день нам выдали по пятнадцать патронов к нашим трёхлинейкам, ещё и предупредили, чтобы все стреляные гильзы сдавали старшине. А когда стали отступать, уже многих потеряли убитыми и пленными, все смешалось, мы сутками оставались голодными. Однажды солдат наш, помню, Сашкой его звали, такой шустрый, пронырливый, решил зайти в село, выпросить хоть какой еды. А в селе его патруль поймал: «Откуда ты?». Сашка отвечает: «Немцы нас разбили, есть нечего…». В комендатуре, куда его отвёл патруль, на Сашку набросились: «Откуда немцы?! Ты что, спятил?! Паникёр, трус!».

Первое официальное объявление о войне мы услышали, когда вовсю уже бежали на Восток. На одной танкетке была включена рация, танкисты выставили шлемофон с наушниками. По радио выступал Сталин. Если бы не Кравченко, первый бой пришлось бы принять, не зная о том, что началась война.

Не называя войну войной, а лишь «боевыми действиями», политруки в первые дни стремились поднять наш боевой дух. Часто собирали нас на беседы и выкрикивали, что на одном направлении наши войска продвинулись на 150 километров, на другом – ещё больше. Но мы им не верили. Через нас шли в тыл раненые. Они говорили правду.

А первый бой случился около станции Ожени, рядом с аэродромом, строительство которого наш 549-й отдельный сапёрный батальон уже заканчивал. На него и приземлились с десантом большие немецкие самолёты. И кстати, весьма необычным способом. У каждого под крыльями были прицеплены маленькие танкетки на колесном ходу, которых я потом никогда не видел. Вооружена такая танкетка одним станковым пулемётом, а броневым щитком прикрыт только механик-водитель. Самолёты садились на эти танкетки как на свои шасси, потом отцепляли их.

Мы в лес побежали. А танкетки и пешие немцы – за нами. Как резанули из пулемётов и автоматов. Мы сразу попадали. Немцы что-то орут, стреляют, а среди наших тишина. Никто не крикнет, не ойкнет, как вроде бы никого ещё не задело. Тут командир роты Кравченко кричит: «Хлопцы, не бойтесь, он разрывными стреляет». А разрывная пуля в лесу солдата редко доставала. Она как за первую веточку зацепится, так сразу разрывается. Поэтому нас только корой обсыпало.

В общем прижали немцы нас огнём в этом лесу. И пошли на нас в полный рост. Мы лежим. Кто в ямке, кто за кустом. А стрелять боялись, да и винтовки не у всех были. Думали, если стрелять в них будем, они потом дознаются, кто стрелял, и тогда уж точно не пожалеют, убьют. Отбиться – и мысли не было. Мы видели, что пришла сила, против которой с трёхлинейкой да саперной лопатой не попрёшь.

Заходят в лес, как к себе домой. Кричат: «Рус швайн!» («русские свиньи») и пинками поднимают наших солдат. Их винтовки тут же об деревья разбивают. Собрали немцы наших по лесу человек триста. Остальным, в том числе и мне, удалось убежать в глубину леса. Построили пленных в колонну – впереди танкетка, сзади танкетка – и ходом погнали к станции. Кто падал, раненый, обессиливший или просто споткнулся – подниматься уже не давали. Стреляли или давили танкеткой.

В этой колонне бежал и мой земляк, гривенский Василь Махно. Рассказывал потом: когда близко до опушки были, сосед толкнул его плечом и говорит: «Давай в лес!!!» и побежал. А Махно не решился. По тому солдату застрочили немецкие автоматы. Он упал. Махно думал, всё, убили парня. Вдруг он поднимается, весь окровавленный. Все видят, что у него перебито горло, оттуда фонтаном кровь хлещет, а он бежит назад, догоняет колонну. Жутко было смотреть. Казалось, мертвец за нами гонится…

Эта колонна вскоре наткнулась на нашу засаду. Отбили всех пленных.

«16 сентября Меня направляют учиться в полковую школу где протекает остальное время до 27 сентября Подем в 5–00 занятия до 9–00 вечера отбой в 9–30 Я падаю как сноп и сплю до 5–00 не переворачиваясь с бока на бок Учения в меня идут с успехом».

– В полковой школе готовили младших командиров артиллерийских разведотделений. В мирное время такая учёба рассчитана на семь месяцев, а нас готовили за два. Учились засекать цели в дневное и ночное время, определять расстояния до цели без приборов, пристреливать цели, скрытно проникать в расположение противника, брать «языка». Учителями нашими были те, кто боялся попасть на передовую. Они насаждали строгость и муштру, чтобы оправдать своё место в тылу. Многое нам просто было непонятно. Например, зачем тренировать подход и отход к командиру, если на передке мы никогда и руки к пилотке не поднимали. Там, если уж в голову не попали, то в поднятую руку попадут.

Такие школы действовали всю войну. Воевали одни, а учили другие.

«28 сентября Получаю задачу достать лошадей во чтобы то ни стало гдеб не было ато иначе мат-часть прыйдется на горбу таскать Я эту задачу выполнил с успехом в троем я Шаповалов и Чорный достали пару лошадей».

– Что означал странный приказ «достать лошадей»?

– Только одно – украсть. Без лошадей миномётчикам худо, ибо всю матчасть – тяжеленные стволы и станины, боеприпасы – всё пришлось бы тащить на себе. И вот что мы сделали. Нашли конюшню. На дверях амбарный замок, а ворота, в которые выводят лошадей, заперты изнутри на засов. Ребята приподняли крышу, я пролез, открыл засов и вывел двух лошадей. Чьи они, мы тогда не разбирались.

Таких приказаний «достать» было много.

«29 сентября Поход идем по 30 км. в день это очень тяжело ночуем в открытом поле Я без шенели в одной гимнастерке и прыходится целую ноч не спать а днем идем без конца на Запад Я это вже второй раз иду в Польшу. Поход продолжается до 8 октября идем через город Лебедин Ромны и останавливаемся в городе Прылуки где продолжаем учения».

Из оперативной сводки Совинформбюро за 19 сентября 1943 года:

«На Киевском направлении наши войска продолжали развивать успешное наступление и, продвинувшись вперёд от 15 до 20 километров, овладели городами Прилуки, Пирятин, Лубны, Хорол…» (т. 5, с. 137)

(Здесь и далее сводки Совинформбюро цитируются по изданию «Совинформбюро, Москва, 1944–1945 гг.», в 8 томах).

– Почти всегда приходилось ночевать в поле, потому что деревни все были выжжены. Всё, что не сгорело во время боёв, пожгли немцы. А почему без шинели? В школу мы пришли в своих сапёрных бушлатах. Хорошие были бушлаты. В первый день нас построили и раздаётся команда: «Снять бушлаты и положить на землю». Сняли, положили. Следующая команда: «Три шага вперёд. Напра-во. Шагом марш!»… Так одевали тех, кто был на передовой. А в тылу оставались в одних гимнастёрках. Поэтому в Прилуки мы шли раздетыми.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 29 сентября 1943 года:

«На Киевском направлении наши войска, сломив упорное сопротивление противника, …вышли непосредственно к реке Днепр перед городом Киев. Остатки разбитых немецких войск отброшены на правый берег… За несколько дней ожесточённых боёв по ликвидации предмостных укреплений противника в районе Дарницы наши воска уничтожили более 6000 вражеских солдат и офицеров, 69 танков и 78 орудий.

На Гомельском направлении наши войска, продолжая развивать наступление, продвинулись на отдельных участках вперёд от 6 до 10 километров… заняли свыше 170 населённых пунктов.

На Могилёвском направлении наши войска продолжали наступление и, продвинувшись вперёд от 5 до 10 километров, заняли свыше 370 населённых пунктов.

На Витебском направлении наши войска… заняли более 120 населённых пунктов». (т. 5, с. 158)

«10 октября Черниговская обл. г. Прылукы Попадаю в комендатуру в наряд патрулем и знакомлюсь с Верой артисткой прылуцкого Театра Конечно она себя назвала артисткой но она в том только артистка что может врать а работает контролером Но это меня не интересует А больше интересует ее водка которую она доставляет регулярно а курсанту нечего больше и ненадо ну и женскый футляр. Но увы не совсем мне повезло в этот день С пяных глаз я проявил себя патриотом за что попал на 10 суток губы. Я с автомата рострелял все немецкие картины которые были в Веры на квартире за что патрулю плюстителю порядка комендант и всучил 10 дней».

– В этом патруле мы были с Сидоренко и в той квартире застали пьяного лётчика. Он на нас: «Пузолазы, пошли вон!». Я ему сразу по сопатке. Лётчик за пистолет. Пистолет я у него отнял вместе с кобурой (потом сдал начальнику караула на гарнизонной гауптвахте), а самого выбросил за дверь. Потом уже дело и до картин дошло.

Сидение на губе в общем-то никак не отражалось на службе солдата, потому что это нигде не фиксировалось. Наверное, на войне не было солдата, который бы не сидел на губе.

«До 20 октября сижу на губе Кормят хорошо ребята свои носять все что им подруку попадет Мне даже нехочется выходит с губы так как мне эти строевые занятия надоели 15 октября мне прынесли передачу хлеб сало табак и пол литры и писмо от Веры Она пишет что она очень безпокоится зато что я на губе мол я же виновата в этом и прошу простить Я правда и не накладывал на нее никаких взысканий но за водку просщаю все в конце писма пишет целую крепко после этого мне зделалось очень кисло во рту и я порвал писмо водку выпил за кубанских девушек».

Из оперативных сводок Совинформбюро за 19–20 октября 1943 года:

«Севернее Киева и южнее Речицы наши войска вели бои за расширение плацдармов на правом берегу Днепра. В городе Мелитополь продолжались уличные бои. «Немецкая пехота, усиленная танками и самоходными орудиями, стремилась вернуть потерянные накануне позиции. Наши войска отбили двадцать контратак противника».

«За время оккупации Харькова… массовые убийства производили команды палачей под названием «СК-4А» и «ЭК-5». 2 января 1942 года фашистские людоеды согнали многотысячную толпу жителей: стариков, женщин и детей – к Харьковскому тракторному заводу, где заранее был вырыт и заминирован огромный ров. Гестаповцы и полицейские из команды «СК-4А» в этот день убили 14 тысяч ни в чём не повинных жителей. В феврале того же года немецкие звери применили машину «душегубку»… С февраля и до 12 июня 1942 года гитлеровцы ежедневно отравляли газами в этой машине мирных жителей Харькова. В конце февраля во время одного «рейса» машина на дороге испортилась и остановилась на Московской улице. «Душегубку» на буксире доставили в гараж для ремонта. Когда открыли дверь машины, рабочие гаража увидели, что она набита трупами. Распухшие лица мертвецов были искажены до неузнаваемости. Видно было, что люди умерли в страшных мучениях». (т. 5, с. 191–192)

«З 20 по 5 ноября Занимаюсь без всяких прыключений на отлично получил благодарность от командира полка. Почти каждую ночь хожу к Вере она все прыбрала замазала те стены которые подверглись обстрелу во время моего знакомства с ней и забыла. И все хочет узнать мой домашний адрес я ей дал адрес только какой то Севастопольскый где я сам никогда не видел Водяга всегда в нее есть за что я ее и люблю»

Из оперативных сводок Совинформбюро за 21 октября – 5 ноября 1943 года:

В период с 21 октября по 5 ноября наши войска овладели городами Мелитополь, Днепропетровск, Днепродзержинск, Геническ, Каховка, Скадовск.

«Немцы придавали исключительно важное значение удержанию города Мелитополя и рубежа обороны по реке Молочная, как последней позиции, запиравшей подступы к Крыму и нижнему течению реки Днепра. Об этом свидетельствует тот факт, что офицеры на этом участке фронта получали тройной оклад жалованья, а все солдаты награждались железными крестами». (т. 5, с. 197)

«Пленный командир 2 батальона 580 полка 306 немецкой пехотной дивизии Георг Гофман рассказал: «Прорыв немецкой обороны на Днепре произвёл переполох в офицерских кругах. Многие офицеры считают, что это поражение немецкой армии по своему значению и по своим последствиям можно сравнить только со сталинградской катастрофой».

1 ноября «на Перекопском перешейке наши войска стремительным ударом опрокинули противостоящие части противника, преодолели Турецкий вал и прорвались к Армянску. Таким образом, пути отхода по суше для войск противника, расположенных в Крыму, отрезаны нашими войсками».

«Жители станицы Пилинково, Краснодарского края…рассказали о зверствах немецко-фашистских захватчиков: «…Фашистские изверги убивали мирных граждан, насиловали женщин и девушек… Немцы устроили в станице публичный дом, куда под угрозой расстрела загоняли русских девушек и женщин. При отступлении… немецкие факельщики пытались спалить всю станицу, но не успели. Подоспевшие советские войска навсегда освободили нас от немецкой неволи». (т. 5, с. 210–213)

«6 ноября Опять в комендатуре патрулем на Ленинской улице прыказано всех пяных солдат водит в комендатуру работа мелиционерская которую я не люблю до гроба но всеже исполняю до конца своей смены а потом ушел к Вере в которой провожу остальную ноч и весь день».

Из оперативной сводки Совинформбюро за 6 ноября 1943 года:

«Сегодня наши войска штурмом овладели столицей Украинской Советской Социалистической Республики – городом Киев». (т. 5, с. 226)

«7 ноября с выпивкой и песнями Здесь я было подсыпался к ее подруге которая как бутто лутше но нечего не вышло Эта Вера начала ревновать скандал получился и эта подруга смылась мне правда сейчас безразлично но я делаю из за того что моя мужчынская обязаность такая Я же не монах. Но после ее ревности я ушел пока не остынит и залег спать

22 ноября Прощай город Прылукы и Вера, сегодня нам прочитали прыказ в поход и мы спешно собираемся в 8–00 выходим Прощаюсь с Верой Она плачет незнаю почему она замужем муж в армии и пишет ей писма правда она жыла с мужем всего 3 м. и выдать не поняла еще жызьни А меня она незнаю за кого посчитала ведь я не мог же на ней жениться потому что я курсант и влюбую минуту вира якори и был такой субект Грыша и ушел в не известном курсе.

26 ноября идем по выженым деревням и ночевать негде немец все прывратил в пепел а жытелей угнал в рабство идем через Гоголевку Бравары в Дарнице ночуем Завтра пойдем в Киев через Днепр Я в 41 г. переправился через Днепр совершая драп марш а сейчас гоню фрицев со своей Отчизны Смерть гадам за кров и разрушения».

– Было это примерно в сорока километрах от Киева. Картины, действительно, жутковатые. Деревни абсолютно пустые. Да и можно ли это назвать деревнями? Одни печные трубы торчат. Хотя бы какой-нибудь курятник был, и курятника не осталось. Как к деревне подходишь, ужасный запах гари. Иногда видели старух с детьми. Печь топят, и пока она топится, спят на ней. Питаются тем, что сохранилось в огородах. Стариков и женщин не видели. Всех, кто мог стрелять, немцы уничтожали. Считали, что они уйдут к партизанам. Иногда нигде никого не видно, одни дети на печи лежат под открытым небом. Смотреть на это страшно было.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 30 ноября 1943 года:

«Кровавое злодеяние совершили немецко-фашистские мерзавцы над советскими детьми в станице Гостогаевской, Краснодарского края. Незадолго перед отступлением немецкий комендант станицы Гофман, его помощник обер-фельдфебель Фитлер, унтер-офицеры Штурм, Лаубе, Шульц и полицейский Багмет с группой солдат врывались в дома и силой забирали детей в возрасте до 13 лет. К утру 20 сентября фашистские изверги собрали в комендатуру 40 детей. У комендатуры происходили душераздирающие сцены. Дети плакали, кричали. Матери рвали на себе волосы. Слёзы детей не смягчили фашистских палачей. Полицейский Багмет увёз детей в станицу Старотитаровскую и сдал их начальнику немецкого военного госпиталя. Вскоре партизаны поймали и передали в руки советских властей полицейского Багмета. Этот бандит на следствии показал: «20 сентября я привёз детей в станицу Старотитаровскую. Начальник немецкого военного госпиталя приказал ввести ребят в специальную комнату. Там из них выкачали кровь. Когда детей вынесли из комнаты, они были мертвенно бледны и не шевелились. Вскоре их трупы были вывезены за околицу станицы».

Кровь невинных детей зовёт к беспощадной мести…». (т. 5, с. 266–267)

– А мстили наши солдаты тем же, когда оказались на немецкой земле?

– У большинства из нас такого желания не было. Не знаю, если бы сразу из-под Киева попали в Германию… Хотя встречались отдельные, такие, у кого немцы пожгли дома, уничтожили семьи. Бывало, боевых действий нет, но, вдруг, загорается дом. Оказывается, кто-то из наших солдат поджёг. Спрашиваем, зачем ты это сделал? «Мою хату спалили, – говорит, – спалю и я его…». Но такое случалось редко.

На своей территории немцы, в том числе и мужчины, чувствовали себя среди нас спокойно. Не прятались, ходили по расположению наших частей открыто. Если немец не одет в военную форму, то на него мы уже не обращали никакого внимания.

А один подлый случай запомнился хорошо. Зимой 45-го мы разбили большую группировку и долго гонялись по лесу за её остатками. Однажды днём издалека видим, как группа немцев, человек семьдесят, вышла из леса и направляется к одиноко стоящему на опушке сараю. Кто-то из наших разведчиков говорит: «Они, наверное, сдаваться идут. Надо бы как-то у них спросить…». А рядом в это время остановились на привал артиллеристы с 76-миллиметровкой. Их командир сержант отвечает: «А вот сейчас мы спросим…». И как резанул по сараю. Один раз, другой. Только кирпичи летят в воздух. Раздолбали сарай и уехали. Мы сразу побежали туда. Человек десять насмерть положил сержант. Было много раненых, искалеченных. На остальных жалко смотреть: грязные, истощённые и почти все перебинтованные. Оказалось, они, действительно, шли сдаваться.

– Что такое "драп-марш" 1941 года?

– Мы уже не отступали, а бежали. Как вечер, так команда: окопаться и ни шагу назад! В течение дня выясняется, что немцы обошли нас и справа, и слева, что мы у них уже в тылу. Поэтому вечером опять та же команда: поднимайся!.. И так все дни.

Командир 4-й роты, фамилию его не помню, всегда первый поднимал свою роту: «А ну, ребята, кто здоров ногами… Нам они ещё пригодятся». За этой ротой поднимались и другие. Бежали в сторону Козятина. За ночь пробегали по 40–50 километров. Утром входим в Козятин. На станции эшелонами все пути забиты. В основном, с эвакуированными из западных областей евреями и семьями офицеров. Появляются немецкие двухмоторные «долбачи». Прилетали всегда почему-то по 33 самолёта. На бомбёжку заходили тройками.

Страшно, что творилось. Солдат знает, что при бомбёжке надо упасть и лежать, а гражданские, кого только взрывной волной свалило, вскакивают и бегут. А их осколками сечёт. Они в основном и гибли. Куда не посмотришь, везде трупы и кричащие раненые.

От сильного запаха крови многих выворачивало. К запаху крови примешивалась вонь блевотины. Дороги были забиты беженцами. Люди шли со своим скарбом, гнали коров, свиней, даже гусей. Войска шли по обочинам. Урожай немцам, конечно, не достался – поля были вытоптаны. Уходили не каждый сам по себе, а колхозами. И распоряжения такие были: всё, что можно забрать с собой, забрать, остальное уничтожить. Колхозные амбары и хлебные поля поджигались. А ведь не все могли уйти. Те, кто оставался, в том числе и партизаны, были обречены на голод.

Через Днепр переправлялись в районе Ржищева. Катер буксировал паром. Когда подошла очередь нашего батальона, заходят немецкие самолёты. Бомба попала в катер, и он затонул. Мы загрузились на паром и вёслами перегребли на левый берег. Я потом нашёл лодку, с которой, как рыбак, управляться умел, и сделал ещё два рейса на правый берег, переправил наших ребят, кто не попал на паром.

Мы тогда часто спрашивали у командиров: почему так далеко отступаем, зачем уходим за Днепр? Они не знали, что ответить. А потом политруки получили циркуляр объяснять так: надо выровнять линию фронта… Любой малограмотный солдат понимал, что это чушь. Если будем так выравнивать фронт, как от границы выравниваем, до Урала без остановки добежим.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 3 декабря 1943 года:

«Пленный солдат 866 гренадёрского полка 355 немецкой пехотной дивизии Гейнц Кальмус рассказал: «Маршевый батальон, в составе которого я прибыл в Россию, предназначался для пополнения 161 пехотной дивизии. Однако на фронте царила неразбериха. Наш батальон, отступая вместе с другими частями, долго разыскивал свою дивизию. Пользуясь замешательством, многие солдаты разбрелись кто куда. Из 900 человек осталось менее половины. В октябре стало известно, что 161 пехотная дивизия разбита… Остатки нашего батальона были переданы в 866 гренадёрский полк 355 пехотной дивизии. В течение октября 355 дивизия четыре раза получала пополнения, всего около 3000 человек. Однако маршевые батальоны, прибывавшие один за другим, не могли восполнить громадные потери. За два месяца пребывания на фронте от нашего батальона осталось всего только 40 человек». (т. 5, с. 272)

«27 ноября вот и столица Украины гордость Украины и Музей предков вот на горе стоит разрушеная Лавра которая стояла около двух тысяч лет Пираты немцы уничтожылы все».

Из вечернего сообщения Совинформбюро 16 ноября 1942 года:

«В Киево-Печёрской Лавре немцы захватили документы из архива киевских митрополитов и книги из личной библиотеки Петра Могилы, собравшего ценнейшие памятники мировой литературы. …Никто до сих пор не подозревал, что в составе германских вооружённых сил имеются специальные формирования, которым официально вменяется в обязанность грабить все культурные и исторические ценности временно захваченных стран Европы и районов СССР. Характерно, что эти подразделения существуют при германском министерстве иностранных дел, то-есть при германском правительстве». (т. 3, с. 310)

«Здесь я встречаю знакомых ребят 549-го саперного скоторымы столько прослужыл Только жаль что не увидел своего земляка Мишку С. Видел мед-сестру Надю скоторой много время провел в скучные отступательные бои. Сейчас мы идем по Киеву и снег з дождем не дает ходу все мокрые уставшые ногы не подымеш Переходим подолье и идем на Куринавку где и розквартировалис Сейчас сушим портянкы Хозяйка молодая но сейчас не до нее посмотрю дальше».

– Интересно, как в нашем батальоне появилась Надя. Перед самым началом войны она приехала в Ожени к своему мужу, который командовал у нас сапёрным взводом. Его убило в первом же бою, и Надя пожелала остаться в нашем батальоне медсестрой. Потом таких, как она, стало появляться много. Добровольно оставались жёны погибших командиров, к ним присоединялись другие женщины, кто потерял своих близких, не успел эвакуироваться… Набралось столько, что была сформирована отдельная женская сапёрная рота. Так же, как и мы, они работали кирками и лопатами.

«28–29–30 ноября Ходим строим нары Заделываем окна в казарме куда должны скоро перейти Немцы когда отступали все изгадили и нам прыходится все налажывать С хозяйкой отношения наладил и стараюсь в свободное время прорватся на квартиру Жыву не плохо».

– Немцы умели не только жечь и взрывать, но и просто гадить, как паршивые котята. В казармах, построенных ещё в николаевские времена, они повыбивали все окна, переломали мебель, в комнатах и коридорах было насрато.

Из оперативных сводок Совинформбюро за 28, 29 и 30 ноября 1943 года:

В течение 28, 29 и 30 ноября между реками Сож и Днепр, Днепр и Березина, в районах городов Коростень, Кременчуг и юго-западнее Днепропетровска наши войска продолжали вести наступательные бои и заняли более 280 населённых пунктов, подбили и уничтожили 252 танка, сбили 154 самолёта. (т. 5, с. 262–268)

«2 декабря Переходим в казармы и прощай теплая ласка хозяйки Зои Под боками опять скрепять нары А утром подем физзарядка и становись на занятия А вечером поверка прогулка и отбой 10–30 Один раз был у Зои но за это прышлось мыть полы целую ноч».

– О том, как проходили занятия, скажем, по тактике, можно рассказать на примере одного эпизода. Занимались мы на брюквенном поле – кстати, немцы сажали брюкву для того, чтобы кормить наших военнопленных.

Команда руководителя занятий по тактике: «А ну, хлопцы, бегом на ту гору и обратно!». А всё остальное, мол, сами постигните на фронте. И постигали. Только дорогой ценой. Своими жизнями за эту науку платили. Если пуля засвистела, значит, её не бойся, не кланяйся ей, она уже пролетела. И снаряд так же. Когда далеко летит, звук похожий на клокотание. А как «ти-у-у-у», то сразу пластайся, он упадёт где-то тут. Это много значило. Если вовремя не упал на пузо, не убьёт, так ранит.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 2 декабря 1943 года:

Между реками Сож и Днепр наши войска заняли ещё более 80 населённых пунктов. В районе реки Припять – 8 населённых пунктов.

«В Минске немецкие военные власти создали несколько специальных команд для уничтожения могил в окрестностях города. Команды вскрывают многочисленные ямы, в которых похоронены тысячи загубленных немцами советских граждан, извлекают трупы, обливают бензином и сжигают их. Советские граждане, которых немцы под угрозой оружия заставили производить раскопки могил, были убиты, а их трупы также сожжены. Тем же заняты немецкие военные власти и в гор. Орше». (т. 5, с. 269–271)

«9 декабря Зачеты и выпуск. Мне прысвоили звания Сержанта. Ребят всех забрали на передовую а меня и моего друга Ляха оставили учить молодые кадры Простились с ребятами грустный день был хотя и был полковой оркестр ребята все танцевали а я и Лях были не всебе что остаемся с далдоном старшыной Кабыкой».

– Кабыка – не единственный в своём роде зверь-старшина. Это был тип тылового старшины. Причём, среди них почему-то чаще всего встречались украинцы. Если в роте старшина украинец, то там всегда устанавливалась жестокая дисциплина. Я таких встречал много. Они всегда лезут не в своё дело, считая себя первыми наставниками и учителями. Стремились доказать свою незаменимость на этом месте.

Кабыка готов был на любую жестокость по отношению к солдату, лишь бы его на передовую не послали. Такие были патриоты… Провести ночь с половой тряпкой за какую-нибудь чепуховую провинность – это у Кабыки было самое мягкое наказание. А так запросто по морде можно было получить.

Били солдат тогда часто. Особенно на передке. Там другого наказания не могли придумать. Видел однажды, как командир танкового полка так залепил одному танкисту, что тот потерял сознание. Зачем, спрашивается, командиру танкового полка носить за голенищем сапога казацкую нагайку? Били арапником. Помню, был такой случай. Разведчики бросили на перекрестке без присмотра свою машину, а в это время туда выскакивает на танке командир нашей 1-й танковой бригады Горелов. «Чья машина? Кто старший?». Нашли младшего лейтенанта. Он, как положено по уставу, стал докладывать комбригу, а Горелов, не слушая его, достаёт нагайку и давай хлестать младшего лейтенанта. Тут бегут разведчики: «Хлопцы, нашего командира бьют». Тр-р-р… Короткая очередь из автомата, и нет Горелова. Разведчиков было человек тридцать… Тогда так и не дознались, кто стрелял. Младшего лейтенанта потом повесили, а нескольких человек из этой группы расстреляли. Это было на 1-м Белорусском фронте, в Германии.

Да, когда старший бил младшего, тот не всегда подставлял другую щеку. Дождался своего и Кабыка. Однажды мы с Ляхом спустили его со ступенек второго этажа. За это старшина пообещал нам штрафную роту. И когда после выпуска все ребята уходили на фронт, а нас с Ляхом оставили в полковой школе, ясно было: Кабыка хочет с нами разделаться. А тут узнаем, что немцы где-то прорвали фронт. В таких случаях обычно многие тыловые части срочно бросали на передовую. Ну мы с Ляхом подходим к Кабыке и говорим: «Скоро мы с тобой, собака, по другому поговорим». После этого Кабыку словно подменили. Мне кажется, я бы его всё-таки не тронул, на чертей он мне сдался. А Лях, наверно своё обещание выполнил бы. Отчаянная голова. И таких отчаянных на фронте много было.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 9 декабря 1943 года:

«Пленный обер-ефрейтор Франц Павлик рассказал: «В середине сентября во Франции из солдат различных частей был сформирован особый батальон, который назвали по имени командира Вестенбергера. В батальоне было шесть рот. Вскоре мы выехали на Восточный фронт. В первых же боях наша рота потеряла 80 человек, а через две недели батальон «Вестенбергер» перестал существовать… Уезжая из Франции, мы знали, что нас ожидает в России, и понимали, что потери неизбежны. Однако никто не предполагал, что батальон будет разгромлен в такой короткий срок. Я попал во вторую роту 73 полка. В течение нескольких дней в полку шли приготовления к атаке. В назначенный час началась артподготовка, но русские открыли такой ответный артиллерийский огонь, что никто из нас не посмел высунуть голову. Офицеры, угрожая нам пистолетами, гнали в атаку, но они не могли никого поднять. Когда русские ворвались в наши окопы, я вместе с другими солдатами сдался в плен». (т. 5, с. 281)

«24 декабря Кантуемось. Ходим по городу ничего не делаем. Ночую каждую ноч в Зои правда немного мешает ее сестра которая прыехала с Харькова».

– К безделью относились так: случай тебе сегодня выпал – живи на полную катушку. Потому что завтра ты можешь быть мёртвым. Хотя долгое и вынужденное безделье сильно угнетало. А в целом на фронте напряжение накапливалось. Иногда ни с того ни с сего начинало вдруг трясти, как в лихорадке. К концу войны я стал совершенно невыдержанным. Ещё долго и после войны, бывало, кто накриво мне скажет, без всяких разговоров сразу по сопатке. Особенно, если похваляется, мол, я тебе сейчас дам. Так я не ждал, когда меня ударят, а бил первым. Потом говорю: не обижайся, сам же похвалялся.

«25 декабря Меня и Ляха переводят в маршевую роту Дали нам оделения по 25 чел. молодых ребят 25 года все почти землякы с Кубани но з далекых р – нов прыбыли 105 ФЗСП Занимаемось тактикой строевыми. Песни поют хорошо и это мне напоминает родную Кубань».

– Маршевые роты формировались из тех, кого скоро должны отправлять на фронт. Так что, Кабыка отступился… А пели часто. И не только для себя. Если во время занятий строевые песни не поёшь, гонять тебя будут дольше. Когда строй проходит мимо дома или мимо казармы, где живёт командир роты, должны обязательно проходить с песней. А после поверки, во время вечерней прогулки, старшина всегда ведёт туда, где живёт командир роты. Иногда такое паршивое настроение и так не хотелось петь. Хоть сквозь слёзы, а всё равно запевали.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 26 декабря 1943 года:

«На днях войска 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Ватутина перешли в наступление против немецко-фашистских войск, расположенных южнее Радомышль, и прорвали фронт противника протяжением около 80 километров и в глубину до 40 километров…

За три дня наступления нашими войсками освобождено более 150 населённых пунктов и среди них город Радомышль…

В боях разгромлены четыре танковых дивизии немцев, в том числе танковая дивизия СС «Райх» и шесть пехотных дивизий.

Уничтожено немецких танков – 159, орудий самоходных – 39, бронемашин – 52, орудий разного калибра – 109. Противник оставил на поле боя убитыми до 15000 солдат и офицеров». (т. 5, с. 304)

«Вечер перед Новым Годом все собираются встретить Новый год с новыми успехами и в 44 г. окончательно разгромить врага и вернутся домой с полной победой».

– Действительно верили, что в 1944-м году должна закончиться война?

– Да, верили. Если бы покушение на Гитлера удалось, так бы и было. В это верили все солдаты. Как себе победу представляли? Конечно, должны дойти до Берлина. И нам это всячески внушали. На самом деле, мы с разгону не только до Берлина, а чёрт его знает куда добежали бы. Если за сутки от Берлина до Праги добрались, то можно представить, куда бы могли махнуть.

«Мое отделение работает на кухне а я думаю уйти на квартиру к Зои время выходное Я в наряде и могу отлучится часика на два пропустить грам 500 для пробы в честь нового года Но получилось совсем не так Во время бомбежкы одна бомба упала возле кухни и убила з моего отделения 3 чел. 5 ранено А мне всю грудь шенель и гимнастерку сорвало осколком и стеклом руки и лицо побило Котлы все перевернуло вверх дном А повара ошпарило кипятком Я остался жыв и думаю что это мне сюрпрыз перед Новым годом Кончился 1943 год – 1944 год».

– Случилось это перед вечерней поверкой. На кухне как раз начинали готовить завтрак. Солдаты из моего дежурного отделения подвозили на санках воду и тут же, рядом с кухней, рубили дрова. Слышим, высоко летят немецкие самолёты. Мы знали, что они идут бомбить мост между Дарницей и Киевом. А над нами немцы сбросили всего одну бомбу. Упала она между нашим строем (уже началась вечерняя поверка) и кухней. Когда после взрыва мы увидели, что кухня разрушена, Лях сказал мне: хоть каши достанется, и тут же скрылся в клубах пара. Набрать кашу не во что было, так он в вещмешок ее наложил.

Во время взрыва меня вроде бы кто-то за грудки схватил. Я даже хотел крикнуть: «Куда ты меня тянешь?». Разбросало всех. Казарму нашу не разрушило, но стёкла вместе с рамами повылетали. Всех нас засыпало стеклом. И та каша, которую Лях под сурдинку успел набрать в вещмешок, оказалась тоже со стеклом. Но он нас успокоил. Это, говорит, только сверху. Верхний слой выбросил, остальное мы съели.

В этом был весь Лях. О таких говорят: пройдоха. Если в окружности 20 километров есть корова, за ночь Лях молока принесёт. Молоко очень любил. И когда шёл искать корову, направление всегда выбирал безошибочно. Ляху везло. За всю войну ни разу ранен не был. Служил он командиром 120-миллиметрового миномета. Однажды его миномёт немецкий «Тигр» раздавил. Я уже попрощался с другом, хотел письмо его матери в станицу Ивановскую писать, когда Роговский мне говорит: «Твой земляк живой, только что видел его…». Тогда миномётную батарею, в которой служил Лях, немцы проутюжили всю. Почти никого в живых не осталось. А Ляху удалось убежать от «Тигров» и спрятаться под снесённой с церкви крышей. Там он и переждал весь бой. Неправду говорят, что если солдат на фронте ранен не был, то так, мол, он и воевал. Лях был отчаянный хлопец. Да и многих таких, кто за всю войну ранен не был, я лично знал.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 27 декабря 1943 года:

«Пленный солдат, шофёр штабной роты 172 полка 75 немецкой пехотной дивизии Вальтер Эссимюллер рассказал: «Русские нанесли нашей дивизии огромный урон. Мне приходилось перевозить сотни трупов солдат и офицеров, которые наскоро закапывались где и как попало… В ноябре части дивизии вновь были пополнены. Все надеялись хотя бы на кратковременный отдых, но эти надежды не сбылись. Русские неожиданно и быстро нанесли нам новый удар. Началась форменная паника. Командир штабной роты обер-лейтенант Тюнец, размахивая пистолетом, вскочил на мою машину и приказал ехать как можно быстрее. По дороге бежали солдаты и офицеры. Они стреляли по шофёрам, которые не останавливали машин и не брали их с собою. Как ни погонял меня обер-лейтенант, нам всё же не удалось далеко уехать. Кругом были русские. Тюнец пытался бежать и был убит. Я поднял руки и сдался в плен». (т. 5, с. 306)

Из оперативных сводок Совинформбюро за 27–31 декабря 1943 года:

Войска 1-го Украинского фронта продолжали успешно развивать наступление и овладели городами Коростышев, Коростень, Черняхов, Казатин, Володарск-Волынский, Червоноармейск, областным центром Житомир, а также заняли более 860 других населённых пунктов. На этом и других фронтах было уничтожено 506 немецких танков и 72 самолёта (т. 5, с. 305–313)