Читать книгу ДеньГа. Человек в море людей. Часть 3. Истинник - Валерий Леонтьевич Семисалов - Страница 7

…Прошли через тёмный директорский кабинет.

В нём было широкое цельного стекла окно

во всю стену, возвышавшееся над оврагом.

Из окна… открывался вид на далёкое заовражье.

(Борис Пастернак. «Доктор Живаго»)

… И вот я стоял в большом, метров пятьдесят, не меньше, зале, и с восторгом осваивался в его неожиданном пространстве. Прямо передо мной высились и ширились три большущих окна – от пола и почти до потолка. В архитектуре, кажется, их называют французскими. Но пейзаж они демонстрировали фантастически русский – триптихом глядела мне прямо в глаза заснеженная огромная даль, уходящая вниз зимним лесом, и вверх – бело-голубым небом. Дом оказался поставленным почти что на самом краю глубокого обширного оврага, дом Вернигоры будто парил над заснеженным простором, уходящим далеко-далеко, широко-широко…

Позднее, когда я возьмусь за эту книгу, и в один из нелучших своих часов примутся одолевать меня сомнения, что это кому-то надо, – в такой вот миг слабости Боги, видимо, сжалились надо мной и направили мою руку к полке с книгами, и вытащил я – как мне казалось, случайно – из плотно стоящего ряда роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Открыв наугад страницу, я с изумлением прочитал то, что тут же и выведу в качестве эпиграфа к этой главке. Не поленитесь, поднимите свой взгляд чуть выше по странице!

А вытащу «Живаго» я, между прочим, уже после написанных начальных строк о вернигорском заовражье! Ну и скажите мне: коли это был не Знак, то что же тогда вообще можно называть Знаками?

…Я не сразу оторвался от ошеломляюще земной и одновременно космической картины вернигорского заовражья с его ранне-зимней чёрно-белой графикой. А когда оторвался, справа от себя увидел монументальный, сложенный из грубо отёсанного камня, камин. Не знаю, как быка, но барана в нём при желании вполне можно зажарить. На вертеле. Перед камином стоял большой угловой диван – не диван, целый диванище. Слева от камина, в нише стены – висел гобелен с красавцем-петухом посредине, а вокруг петуха – стилизованные цветы, трава-мурава. Приглядевшись, я понял, что гобелен исполнял роль занавеса для большого плоского экрана телевизора.

Продолжив осмотр, я увидел, что половина зала устроена «в два света». Противоположная от очага стена возвышалась метров на шесть-семь, и если переместиться к ней и встать спиной, то вверху открывался вид на внутренний – от стены до стены – балкон. Его ограждала простая – в клетку – кованая решётка с деревянными перилами, а вдоль стены стояли открытые шкафы с книгами.

Внутренний балкон служил переходом к стеклянной двери с двумя окнами по сторонам, за которым виднелся балкон внешний, выходящий на овраг.

С высоченного, скошенного по-мансардному, потолка, на цепи, свисала грубо-ажурная люстра – опять же кованая, с лампами-свечками. Под люстрой стоял просторный (человек на двадцать, не меньше) стол, под белоснежной скатертью с рядами приборов. Невдалеке, у внутренней стены – мерцало чёрным лаком пианино. На стенах – картины. Мощные деревянные балки – потолочные и вертикальные – завершали явно замковый интерьер дома Вернигоры…

Я зачарованно перемещался из одной точки зала в другую, меняя ракурсы, угол зрения. Наконец, покачав головой, я обернулся в сторону прихожей и – сквозь большую арку увидел ведущую и вверх, и вниз лестницу. Я – обмер: она была очень похожа на ту, что сделал я сам для своего дома. Наличествовал тот же самый принцип – не губить живую линию дерева. Не кромить доски. И перила – всё та же причудливая линия, с извивами, впадинами, сучками. Общая конструкция лестницы, не зашитая снизу, чётко, графически смотрелась всеми своими деталями на фоне высокого арочного окна, сквозь витражи которого лился яркий солнечный свет…

– Слушай, Вовка, – растерянно обернулся я к Вернигоре, который всё это время молча стоял в сторонке и с нескрываемым удовольствием наблюдал за мной. – Лестница – прямо как у меня…Только пошире моей. И помассивней – доски у тебя потолще. У меня – шестидесятка, а у тебя… все семьдесят, похоже?

– Восемьдесят миллиметров. Сначала хотел девяносто сделать – ну, ты знаешь, как я к девятке отношусь. Но потом сообразил, что надо именно восемьдесят. Восьмёрка – знак безконечности. Как символ вечного движения Жизни. По реинкарнационной лестнице.

– Ты… тоже?.. – широко открытыми глазами я смотрел на своего друга детства, с которым не виделся больше четверти века. – Веришь в реинкарнации души?

– Что значит – тоже? Ага… это значит, что и ты – тоже?.. – в свою очередь изумился Вернигора, но тут же рассмеялся и радостно сгрёб меня в охапку. – Ну, кто из нас «тоже», а кто к правде пришёл первым – это мы разберёмся. Позже. А теперь давай в баню – с утра протоплена, баенник заждался… Пошли, провожу. Смоешь дорожную грязь, отдохнёшь чуток с дороги, а потом и за стол. Мои хозяюшки с раннего утра на кухне топчутся.

– Хозяюшки?.. Жена с дочкой, что ли? Или с невесткой?

– Нет, Гойда, хозяюшки – это мои лады.

– ?!

– Ну, жёны, по-вашему.

– По-нашему? – изумился я. – А у тебя тут что – как-то по-другому, «по-вашему»? Да уж не в секту ли я попал?

Я засмеялся, но смешок мой вышел каким-то деревянным, и по спине будто зубчатым массажёром пробежались. Не терплю сектантов.

– Скажешь тоже – секта! – рассмеялся теперь уже Вернигора. – Ха! давно в мой адрес таких… терминов не звучало. Во всей округе к нашему укладу жизни все уж давно привыкли, даже чиновники. Воспринимают как должное.

Он посмотрел на меня очень внимательно и потрепал по плечу.

– Успокойся, старина – просто под семьёй мы понимаем нечто другое, чем в том социуме, что наше село окружает и из которого ты только что телепортировался. Мы живём традиционной славянской семьёй, что существовала до охристианивания Руси. И ещё потом долго существовала, пока не прихлопнули окончательно.

Видя мою растерянность, Вернигора покрутил головой и посетовал:

– Экие вы дикие из городов своих приезжаете… Приходится на ваш пластиковый язык переходить. Ну, что такое шведская семья ты знаешь?

– Шведская? Не то чтобы знаю… Ну, слышал… читал…

– Ну а у нас – русская семья. Один муж и две жены. Можно и больше, но это уж как сложится. И как потянешь, у Виктора Третьякова насчёт этого песня хорошая есть. Слышал?

– Конечно. Подожди… – я напряг память и пропел: «Там все женщины – только честные, ну а жён может быть – сколько справишься». Кажется, «Экскурсия» называется. В рай. На который поглядишь – и удавишься.

– Ну да, концовка у него подкачала… Не туда экскурсию, видно, организовали. Лирический-то герой этой песни в ад собрался добровольцем, уж и удавочку сплёл, а ангел его раем решил отвлечь. А кто рождён для ада, тому рай – как в стакане родниковая вода вместо водки. Так о чём мы, запамятовал? А, что лады у меня – две.

– Так… – смущённо крякнул я. – Значит, говоришь, обе-две – твои. Живёте вместе… Ну, Вовка – ты даёшь! Каким ты был – таким остался. Не можешь жить, как все. С самого приезда как начал я удивляться, так и не перестаю. Чувствую, что это надолго. Да?

– Да, – как-то буднично, по-простому согласился он. – Как говорилось в нашем с тобой пионэрском детстве – «Будь готов!»

– А где они? – с опаской поинтересовался я (хотелось как-то привыкнуть к необычности положения). – Лады твои… И детишки…

– Они все на кухне сейчас, жарят-парят-кашеварят. Застолье готовят.

Вернигора смотрел на меня с понимающей улыбкой. Потом хлопнул меня по плечу – я чуть не присел – и резюмировал: – Ладно, не перенапрягай голову. Тем более с дороги устал, реакции заторможены. Потом расскажу обо всём подробно, как я до жизни такой дошёл. С семьёй тоже после бани буду знакомить… Я специально распорядился, чтоб без пышной встречи. Чтоб ты пообвык. А то некоторые тут до тебя дар речи теряли… И моих в смущение вводили. Да, попросить тебя хочу. Ты не зови меня, пожалуйста, Вовкой. Вовка-морковка… – Он засмеялся. – Я давно уж для всех, и для себя в первую голову, Ладимир.

– Владимир? – переспросил я.

– Нет, Ладимир. Без начального «в». Не владеющий миром, а – ладящий мир. Чтобы покороче – можешь Ладом называть. Договорились?

– О! Спрашиваешь! Ладимир… – я попробовал на язык это древнерусское, или, скорее, древнеславянское имя, до сих пор встречавшееся мне только в былинах да памятниках словесности. – Имена… Я по ним, знаешь, какой спец! Мы с тобой обязательно поговорим об этом, хорошо? Ладимир…

– Хорошо, брат. Обязательно. Ну, айда, Гойда, в баню?