Читать книгу С думой о России - Валерий Миловатский - Страница 8

Напрасно юные и не совсем уже юные мальчики (да и девочки) считают мат признаком силы, мужественности, удали, как говорят, «крутости». Большое зло скрывается в этих бессмысленных, примитивно-вульгарных «выражениях», кои и выражают лишь темноту и злобность. Напрасно считают некие учёные и прочие обыватели, что на Руси так заведено, что ей без «выражений» никак нельзя. Да ещё и гордятся тем, что порой иностранцы, ещё не зная русского языка, вовсю матерятся, предпочитая мат другим ругательствам. Существуют даже мастера «фигурного», «трехэтажного» и т. п. мата. А в наше время он проник уже и в художественную литературу, которая (в незначительной её части) решила, что без этого ей не выжить.

Зло всегда находит себе адвокатов, всегда оправдывается необходимостью, даже диссертации на эту тему пишутся. Но мы-то – свободно мыслящие люди – разве мы должны отдаваться в полон злоязычию? Зло не само кладёт себе предел – его устанавливают бесчисленные усилия добра, сопротивляющегося злу. И куда бы зло не затесалось, везде оно получает стойкий, спокойный, уверенный отпор. Поэтому-то зло и изобретает всё новые приёмы, надевает новые маски, стараясь уйти из-под разящего удара. Способов борьбы великое множество. И каждый сражается тем оружием, каким владеет.

Экология слова имеет свой арсенал. И ей есть за что сражаться: она обязана защищать здоровье, чистоту и целостность родного языка; предупреждать о тех бедах и несчастьях, какие влечёт за собой чернословье; и заботиться о предотвращении физических и духовных последствий для личности, культуры и народа в целом.

Снова и снова, как заклинание, твержу, что всё в нас и вокруг нас – живое: и леса, и воды, и каждая клеточка, и каждое слово. Мы не всегда это видим, не всегда понимаем. Экология и учит нас, что вокруг нас не пустая, мёртвая среда, а всё являет собой живой организм той или иной степени сложности. И язык наш – сложнейший живой организм. И он может быть отравлен, как и всё живое. И, прежде всего, матом.

Сам по себе, вне языка мат ничего не значит, он лишь паразитирует на языке, который отлично обходится без него: в «Войне и мире», например, есть всё, но нет мата; то же и в «Тихом Доне». Являясь суррогатом языка, его безликой подменой и уподобляясь собачьему лаю, он, прежде всего, обличает языковое убожество его рабов. Они пытаются возместить им личностную несостоятельность и неполноценность, на деле лишь усугубляют её.

От мата идёт мертвенность – и умерщвляет окружающее. Дети, вырастающие в такой среде, развиваются ущербными психически, умственно, культурно. Взрослея, они становятся невменяемыми в своей агрессивности и сквернословие становится для них привычной средой обитания. Словесный смрад, исходящий от них, поражает окружающих. Порой от этого у людей происходят стрессы, подскакивает давление, увеличиваются сердечные боли, портится настроение – наносится огромный вред здоровью.

В диком поле словесного чертополоха культура не может нормально развиваться и деградирует. Распространяется безъязыкость, резко снижается коммуникативность людей, особенно на культурном и духовном уровнях. Её вытесняет пошлость, хамство, грубость – атрибуты зоны, лагеря, вырождения. Отсюда рукой подать, как замечают филологи Ремнева и Комлев, до языкового зомбирования: «Примитивность языкового мышления создаёт благоприятную почву для примитивизации логического мышления, этакой формы языкового зомбирования»[1]. Сквернословие прежде всего разрушает личность. Теряется оригинальное, выдающееся. Оно настроено на заурядность и всех стремится подогнать под неё, сделать серой массой. Лишает мысль полёта.

Но самое ужасное зло – сквернословие порождает безымянность. Для сквернословов не требуется знать и величать по имени-отчеству. Какое отчество, когда даже имя заменяется кличкой, а то и вовсе человек никак не называется, он уже «эй-ты». Что может быть горше – стать безымянной чуркой. Безымянность сродни безликости. Безликое стадо, безликая масса, безликая тьма… И как имя связано с ликом, светом, созиданием – именами ткётся полотно бытия, – так безымянность раздирает ткань бытия, обрекая её на погибель. Матерщина именно насаждает безымянность.

Насколько имя созидает язык, собирая и сгущая его собой, делая его целостным, настолько безымянность и безликость в языке, вторгающиеся в него через разрывы, производимые сквернословием, губят его. Происходит разрушение языка. Языковой нигилизм сквернословия аннигилирует, отрицает сам язык. Язык как бы проваливается в пустоту, как сквозь дыры уходит в небытие. Один московский филолог так и определил: мат – это чёрные дыры языка, которые затягивают в провал небытия всё языком созданное.

Не зря русская художественная литература избегала мата, как чумы; всегда изгоняла его из своих пределов, начиная от Иллариона с его «Словом о законе и благодати», от «Слова о полку Игореве» до Пушкина, Толстого, Чехова. Высокая, истинная литература и чёрное низкое слово не могут сосуществовать – они из разных миров.

И поистине, сквернословие ведёт в антимир ада. Об этом свидетельствуют праведники, старцы, святые, об этом предупреждает Православная Церковь. Вот увещевание из послания преподобного Кирилла Белозерского сыну Дмитрия Донского, князю Андрею Дмитриевичу: «Тако же, господине, уймай под собою люди от скверных слов и от лаяния, понеже то всё прогневляет Бога»[2].

Трудно улавливать молниеносную связь между вылетевшим смердящим словом и неотразимым последствием этого. Тем более – в посмертии. И всё же такие свидетельства есть. Удивительные свидетельства о связи нашей жизни с посмертной участью собраны архимандритом Пантелеймоном[3]. Приведём несколько примеров. Послушница Фёкла видела людей мучимых бесами в печах. Она рассказывает: «Когда мы отошли, я спросила у него (Ангела-провожатого – авт.) за что эти люди посажены в эти страшные печи? Юноша ответил мне: «Сюда попадают все христиане, которые только по имени были христианами, а дела творили неподобные: не почитали праздники, бранились скверными словами, пировали рано утром»».

Ещё определённее рассказ мещанина А.П. Писаревского. Он поведал о том, как будучи опрокинут с возом, без признаков жизни (в состоянии клинической смерти – сказали бы мы сейчас), имел такое видение. К нему подступили страшные «эфиопы», говоря: «Эта душа наша, потому что она умерла без покаяния». Эти «эфиопы представляли Ангелам все грехи мною содеянные от юности и до настоящего дня, даже забытые мною грехи вспомянули и особенно сильно осуждали меня за сквернословие. Всё, что говорили они, была сущая правда».

В народе знают, что очень нехорошо чертыхаться. В прежние времена православные люди даже избегали произносить или писать приставку «бес». Говорили, например, не «бесполезно», а «неполезно». А отец Павел Флоренский даже и после революции уже при новом правописании упорно везде вместо «бес» писал «без», ссылаясь на привычку.

Людям следует знать церковные предупреждения относительно сквернословия. Есть известная икона «Богородица семистрельная», где Богородица изображена пронзённой стрелами. Есть такая трактовка, что стрелы эти – бранные, матерные слова. И ещё есть предупреждение, что Богородица отступается от грешников-сквернословов и не предстательствует, не заступничает о них перед Богом. И это страшно. Ещё одно предупреждение гласит, что матерщинники не удостаиваются предсмертного покаяния и причастия. Смерть часто настигает их внезапно и сопровождается лишением дара речи. По сути, они сами себя её лишили.

Дорога в преисподнюю стелется матом: язык, низверженный сквернословием, проваливается – с языком проваливается в преисподнюю и сам человек. Вот подлинный случай, который чуть-чуть позволяет заглянуть в эту пропасть. В больнице лежал в тяжёлом состоянии человек (отъявленный матерщинник). У него был парализован центр речи – он не мог сказать ни одного человеческого слова. Но поразительное дело, мат извергался из него сплошным потоком. Этот пример подсказывает: либо яд матерщины уничтожил в его мозгу центр нормальной человеческой речи, либо исток мата находится совсем в ином месте – в преисподней.

Достойно удивления, что этот клинический факт находит мощное подтверждение в филолого-культурологических изысканиях о корнях сквернословия в вековых глубинах противодействующей им верующей Руси. Именно в глубину языческих времён уходят корни матерщины, как важнейшего элемента в культе языческих радений и игрищ. Именно в срамных словах сосредотачивалась магия ритуала. Без них не обходилось ни на колядках, ни на праздник Купалы, ни на обрядах, связанных с плодородием. В связи с этим Б.А. Успенский пишет: «Поскольку те или иные представители нечистой силы генетически восходят к языческим богам, можно предположить, что матерная ругань восходит к языческим молитвам или заговорам, заклинаниям…» Поэтому «в древнерусской письменности – в условиях христианского языческого двоеверия – матерщина закономерно рассматривается как черта бесовского поведения»[4].

С матерщиной (как и с язычеством) на Руси боролись с начала христианизации. Уже в «Повести временных лет» неодобрительно упоминается языческое «срамословие». Матерщине противятся Кирилл Туровский, митрополит Пётр, новгородский митрополит Фотий. Бесовские песни, «буе слово, срамословие, бесстудная словеса и плясание» были осуждены Стоглавым собором (1551 года), затем многими указами царя Алексея Михайловича (1648 года). В поучениях святителей и пастырей того времени говорится, что с человеком, который матерится, не следует «ни ясти, ни пити, ни молиться аще не останется такового злаго слова[5]».

Кроме того на Руси издревле существовало убеждение, «что матерная брань оскверняет землю, что вызывает в свою очередь гнев земли»; более того люди считали, что матерщина оскорбляет покоящихся в земле родителей, и даже приводит к оскорблению рода. Существовало представление, «что земля раскрывается, размыкается, разверзается, разваливается от матерного ругательства. Это представление может приобретать космические масштабы, т. е. описывается как мировой катаклизм, что мы и наблюдаем, в…текстах:…с матерной бранью устойчиво связываются мотивы землетрясения, потрясения земли, которые воспринимаются как закономерное и неизбежное следствие матерщины…»[6]

Поэтому-то в поучении против сквернословия, приписываемому Иоанну Златоусту говорится, «…что матерным словом оскорбляется, во-первых, Матерь Божия, во-вторых, родная мать человека и, наконец, «третья мать» – Мать-Земля». «…А которого дни человек матерно излает и в тот день уста его кровию запекутца злые ради веры и нечистого смрада исходящего изо уст его, и тому человеку не подобает того дни в церковь Божию входити, ни креста целовати, ни (е)вангелия, и причастия ему отнюдь не давати… И в который день человек матерны излает в то время небо и земля потрясеся и Пречистая Богородица вострепенетася от такого слова[7]».

* * *

В заключение небольшая оптимистическая нотка. Один мой очень интеллигентный знакомый, когда узнал, что я пишу против сквернословия, сказал, что бороться с этим также безнадёжно, как с явлением природы, как, например, с плохой погодой. Было, дескать, и будет. Так думают многие. И всё же заслоны и средства есть и против стихии матерщины – это свет культуры и веры. Мат не услышишь в библиотеке, в театре, на концерте, в школе (правда, в наше время с этим стало хуже), и, конечно, – в храме. Обычно бытует он там, где тяжёлая, грязная работа.

Но даже там не следует опускать руки. Замечательный пример приводит современный русский писатель Олег Волков. Дворянин, истинный интеллигент, и мужественный, верующий человек, прошедший сталинские лагеря и тюрьмы, он принципиально отвергал словесную грязь и распущенность. В книге о своей лагерной одиссее Волков рассказывает – впрочем, ему слово: «…Будь сказано мимоходом, – случай просто невероятный! – что в бригаде вывелась матерщина. Поначалу требование моё – при мне не сквернословить! – встречалось недоуменно, как чудачество. Пожимали плечами: Матюгнуться не смей! Подумаешь, чай не девки! Однако остерегались, а там и привыкли. Я и сейчас не отвечу, в силу каких причин мне удалось, не располагая решительно никакими средствами принуждения, выиграть на сплаве поединок с матом»[8]. Достойно подражания!